Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона - Артур Конан Дойль

Затем «сапоги» побежали по переулку у конюшни, и новые следы крови показали мне, что ранен именно обладатель их. Когда я вышел по его следам на большую дорогу, то увидел, что мостовая подметена, так что идти дальше было бесполезно.

Если припомните, войдя в дом, я рассматривал в увеличительное стекло раму и подоконник окна. Я сразу убедился, что кто-то влез в него. Я разглядел след мокрой ноги и мог составить себе некоторое понятие о том, что произошло. За окном стоял какой-то человек; кто-то принес ему корону; ваш сын видел это, бросился за вором, боролся с ним; они тянули корону каждый к себе и сломали ее соединенными силами, чего никак бы не мог достигнуть один из них. Ваш сын вернулся с драгоценной короной, но часть ее осталась в руках его противника. До сих пор все было ясно мне. Теперь весь вопрос заключался в том, кто этот человек и кто принес ему корону?

Я издавна придерживаюсь одного правила: исключите все невозможное, и все, что останется, окажется истиной, несмотря на всю кажущуюся неправдоподобность. Я знал, что это не могли быть вы. Оставалась, значит, ваша племянница и горничные. Если виновны горничные, то почему ваш сын позволяет, чтоб его обвиняли вместо них? Очевидно, это предположение не выносило критики. Но Артур любил свою кузину, и это вполне объясняет, почему он не хотел открыть ее тайны, тем более такой позорной. Когда я припомнил, как вы говорили, что видели ее у окна, как рассказывали о том, что она упала в обморок, увидя корону, мои предположения подтвердились.

Но кто же ее сообщник? Очевидно, любовник. Кого иного она могла любить настолько, чтобы забыть чувство любви и благодарности к вам? Я узнал, что вы мало выезжаете, и круг ваших друзей очень ограничен. Но среди них был сэр Джордж Бёрнвель. Я еще раньше слышал об его дурной репутации по отношению к женщинам. Должно быть, он и был человек в сапогах, и камни находятся у него. Если он и подозревает, что Артур узнал его, он все же мог считать себя в безопасности, так как молодой человек промолчит, чтобы не скомпрометировать своей семьи.

Ну, теперь вы сами можете предположить, какие меры я принял. В виде нищего бродяги я отправился в дом сэра Джоржа, свел знакомство с его лакеем, узнал, что его барин разбил ночью голову и, наконец, купил за шесть шиллингов его старые сапоги, отправился с ними в Стритгэм и увидел, что они приходятся вполне к следам.

– Вчера вечером я видел вблизи дома какого-то оборванца, – заметил м-р Гольдер.

– Это был я. Я убедился, что нашел виновного, и потому вернулся домой и переоделся. Мы предстояла очень трудная роль, так как нужно было избежать скандала, а я знал, что такой ловкий негодяй отлично понимает, что у нас связаны руки, Я отправился к нему. Сначала он, конечно, отрекся от всякого участия в этом деле. Но когда я рассказал ему все подробности, он стал угрожать мне и снял со стены револьвер. Я, однако, предвидел это и, прежде чем он успел оправиться, приставил ему к голове дуло пистолета. Тогда он стал поблагоразумнее. Я сказал ему, что мы заплатим по тысяче фунтов за каждый камень. Тут, в первый раз, я подметил в нем признаки горя. «Ах, чорт возьми! – проговорил он, – а я-то продал все три за шестьсот фунтов!» Я скоро узнал от него адрес покупателя, успокоив сэра Джоржа, что ему не угрожает преследование. Я отправился к ювелиру, которому он продал камни, долго торговался и, наконец, купил камни по тысяче фунтов за штуку. Тогда я заглянул к вашему сыну, сказал, что все окончилось благополучно, и в два часа ночи лег спать после довольно-таки утомительного трудового дня.

– Дня, который избавил Англию от большого публичного скандала, – сказал банкир, вставая с места, – и, сэр, не нахожу слов, чтобы поблагодарить вас, но вы увидите, что я человек благодарный. Ваше искусство, действительно, превосходит все, что я слышал о нем. А теперь лечу к моему дорогому мальчику, чтоб извиниться перед ним. То, что вы рассказали мне о бедной Мэри, сильно огорчает меня. Даже ваше искусство не может помочь вам сказать мне, где она?

– Я думаю, можно наверно сказать, что она там, где сэр Джорж Бёрнвель, – ответил Холмс. – Верно так же и то, что она скоро будет наказана за все свои прегрешения.

1892

Усадьба «Под буками»

– Для человека, любящего искусство ради искусства, – заметил Шерлок Холмс, откладывая в сторону лист объявлений газеты «Daily Telegraph», – очень часто самое большое удовольствие доставляют именно маловажные случаи. Мне очень приятно заметить, что вы, Ватсон, поняли эту истину и в отчетах о наших делах (должен сказать, иногда несколько приукрашенных) отдали преимущество не «causes célèbres»[3] и не сенсационным процессам, в которых мне доводилось принимать участие, но случаям, быть может, ничтожным самим по себе, давшим мне возможность воспользоваться моими способностями к выводам и логическому синтезу.

– А все же, – с улыбкой ответил я, – я не могу считать себя вполне свободным от обвинений в сенсационности, в которых укоряют мои воспоминания.

– Вы, может быть, ошибались, – заметил Холмс, вынимая щипцами горящую головню и зажигая ею длинную черешневую трубку, которой он заменял обычную глиняную, когда бывал более склонен спорить, чем углубляться в размышления, – вы, может быть, ошибались в том, что хотели придать краски и жизнь вашим рассказам вместо того, чтобы передавать только строгий последовательный ход моих заключений от причины к следствию. А это самое главное.

– Мне кажется, я всегда отдавал вам должное в этом отношении, – заметил я несколько холодно, так как меня отталкивал не раз уже замечаемый мною эгоизм, игравший большую роль в странном характере моего друга.

– Нет, это не эгоизм и не самомнение, – ответил он, как это часто случалось с ним, скорее на мою мысль, чем на слова. – Если я требую полной справедливости к моему искусству, то только потому, что считаю его безличным: оно вне меня. Преступление – явление обыкновенное. Логика – редкое. Поэтому-то вам следует обращать более внимание на логику, чем на преступление. Вы низвели лекции на степень простых рассказов.

Было холодное весеннее утро. Мы сидели на квартире в улице Бэкер после завтрака у огня, который весело трещал в камине. Густой туман навис над темными домами и в желтых тяжелых клубах его окна противоположных домов казались черными, бесформенными пятнами… Газовый рожок бросал свет на белую скатерть стола, на серебро и посуду, стоявшую на нем. Шерлок Холмс все утро молча просматривал столбцы газетных объявлений. Не найдя в них ничего интересного, он пришел в дурное настроение и принялся отчитывать меня за мои литературные промахи.

– А между тем, – проговорил он после долгого молчания, во время которого он курил свою длинную трубку и смотрел в огонь, – вас, в сущности, нельзя обвинить в стремлении к сенсационным темам, так как в большинстве случаев дела, которыми вы интересовались, не заключают в себе состава преступления. Дело короля Богемии, странный случай с мисс Мэри Соутерлэнд, тайна человека с изуродованной губой и происшествие с аристократом-холостяком, – все это не имело противозаконного характера. Но зато, быть может, избегая всего сенсационного, вы обращали свое внимание на слишком обыденные случаи.

– Может быть, это и правда, – ответил я, – но зато мои заметки интересны и носят печать новизны.

– О, мой милый, какое дело публике, широкой публике, не умеющей отличить ткача по зубам, а композитора по большему пальцу на левой руке, какое ей дело до тонкостей анализа и дедукции. Впрочем, я и не виню вас, что вы интересуетесь тривиальными делами: время интересных процессов прошло. Люди – или, по крайней мере, преступники – потеряли всякую оригинальность, всякую энергию. Что касается до меня лично, то моя профессия вырождается в искусство отыскивание потерянных карандашей и советов пансионеркам. Кажется, в этом отношении, я дошел до последнего предела. Прочтите-ка письмо, которое я получил сегодня утром!

Он бросил мне смятое письмо. Оно было помечено предыдущим днем и отправлено с площади Монтэгю.

«Дорогой м-р Холмс! Мне необходимо посоветоваться с вами, принимать ли мне предлагаемое место гувернантки, или нет. Если позволите, я приду завтра в половине одиннадцатого.

С почтением

– Вы знаете эту барышню? – спросил я.

– Нет.

– Теперь как раз половина одиннадцатого.

– Да. А вот и звонят. Наверно, это она.

– Может быть, происшествие будет интересное. Помните, история с голубым карбункулом казалась сущим пустяком, а потом дело-то вышло серьезное. А что если и теперь будет так!

– Будем надеяться! Наши сомнение скоро рассеятся. Если не ошибаюсь, это она.

Дверь в комнату отворилась. Вошла молодая девушка. Она была просто, но опрятно одета. Умное, подвижное лицо, все усеянное веснушками, и уверенные манеры обличали в ней женщину, которой приходилось самой пробивать путь к жизни.