Архив пустоты - Юлиана Лебединская

Томински двинулся через зал. Почти вся аппаратура – кроме визуализатора, естественно, была включена. Её даже прибавилось в количестве: Ирвинг обзавёлся электроэнцефалографом, компьютерным и магнитно-резонансным томографами для обследования «пациенток».

– Скорее же! Как вы медленно ходите! – Гамильтон вскочил, схватил ассистента за руку, подтолкнул к монитору, на котором красовались разноцветные графики. – Ну? Вы видите то же, что и я?

Томински постоял. Затем присел в освободившееся кресло, осторожно коснулся графика пальцами, вызывая столбец исходных данных.

– Это… информационный всплеск при подключении сознания плода. Мы зафиксировали его ещё весной, когда…

– Да, разумеется! Вы смотрите, с чем он коррелирован.

Минут пять Томински молчал, поворачивал графики на экране, растягивал, сдвигал. Потом неуверенно предположил:

– Эпифиз, правильно? Этот сигнал датчики сняли с эпифиза?

Ирвинг удовлетворённо кивнул.

– Да. Эпифиз, шишковидное тело. Я проверил все десять серий. Это не случайное совпадение. Видимо, именно этот орган является индикатором связи человеческого сознания с ноосферой.

Томински пожал плечами.

– Вполне может быть. Недаром ещё Рене Декарт назвал его «седалищем души»…

– Только эзотерики не надо, – отмахнулся Гамильтон. – Десяти серий недостаточно. Нужны ещё объекты. Нужно как-то уговорить Мартина…

Томински с сомнением покачал головой. И вдруг спросил:

– Профессор, если эпифиз – индикатор, то что с ним происходит при отключении сознания?

– Предлагаете кого-нибудь декогерировать? – саркастически осведомился Ирвинг.

– Нет, что вы! Но помните: весной у нас умер один младенец как раз во время обследования? Можно проверить… Я сейчас найду этот архив.

Он развернулся к соседнему монитору, но Гамильтон опередил.

– Я сам! Алекс, посторонитесь! Такой маленький, а так много места занимаете!

Ассистент послушно отодвинулся. И тотчас зазвенел визифон у него на запястье. Томински склонился к экранчику:

– Да, милая, я скоро буду. Не волнуйся. Спи, пожалуйста.

Поднял глаза на Гамильтона, пояснил чуть виновато:

– Это моя Ксения. Беспокоится, не спит.

– Что ещё за Ксения? А, помню, ваша подружка.

– Моя жена.

Они замолчали. Гамильтон просматривал архив, выискивая запись полугодовой давности, Томински сидел рядом, то и дело зевая. В конце концов Ирвинг смилостивился:

– Алекс, сделайте себе крепкий кофе. А не то вы меня проглотите.

Нехитрая процедура заняла у ассистента минут пятнадцать, не меньше. Потом он вернулся, вновь сел рядом с Ирвингом, который уже составлял график корреляции. Отхлебнул источающий ароматный дымок напиток, улыбнулся блаженно.

– Профессор, скажите, что вы думаете о векторах? Я полагаю, что реальность вариативна, все возможные события находятся в нелокальной суперпозиции. Тогда «векторы» – это градиенты на матрице мер сцепленности событий. Они указывают точку пространственно-временного континуума, где событие проявится, станет локальным. В результате эксперимента возникло смещение нашего восприятия. Теперь некоторые люди ощущают этот градиент. Вдобавок могут предвидеть, насколько благоприятны последствия реализации. Они как бы заглядывают в будущее. Фантастика, скажете? А почему бы и нет? Моя Ксения говорит, что все человеческие поступки сохраняются в ноосфере. Но мы-то с вами знаем, ноосфера – не что иное, как кубиты физического вакуума, сцепленные с человеческим сознанием. Такой себе «архив пустоты», в котором нет ни времени, ни расстояния. Если рассмотреть эту гипотезу в свете квантовой парадигмы, получится, что в «архиве» должны храниться абсолютно все события, – как проявленные в физической реальности, так и те, вероятность которых осталась нереализованной. Теоретически мы можем изменять не только будущее, но и прошлое, принципиальной разницы между ними нет. Достаточно как-то переместиться от одного пространства событий к другому, извлечь из «архива» нужную нам вероятность и реализовать её. Как говорит моя Ксения, «совершить правильный поступок».

Он хихикнул. Гамильтон покосился на него.

– И что вы ещё «полагаете»?

– Полагаю, что если наш мозг работает как квантер, то зачем нам приборы для исследования вакуума? Может быть, когда-нибудь люди научатся управлять квантовой сцепленностью единственно своим сознанием. Произвольно выбирать пространство событий и проявляться в нём.

– Алекс, вам не надоело фантазировать? Посмотрите лучше на график.

Две головы – седая и лысая – склонились к монитору.

– Та же картина, – пробормотал Томински. – Значит, и в самом деле, индикатор.

– Да, но в первом случае сигнал с эпифиза опережал, а здесь запаздывает.

– В пределах погрешности… А вот зубец всплеска другой формы. И амплитуда… Это не одиночный кубит, как было при подключении.

Помедлив, он добавил:

– Я уже встречал такое раньше.

Гамильтон быстро повернулся:

– Когда?

– Во время эксперимента с «Ноо-зелёным». Вы как раз вышли из лаборатории, не увидели. Это было похоже на цунами. Вначале – отлив, спад информационных потоков, а потом – зубец, индикаторы зашкалило. И сразу поплыла синяя паутина на визуализаторе.

Гамильтон помолчал, разглядывая ассистента. Быстро отвернулся к экрану.

– Я должен это увидеть!

Всё было так, как рассказал Томински – спад и зубец. И после этого – нулевой уровень везде, за исключением локали Наукограда.

– Всё логично, профессор, – продолжал рассуждать ассистент. – Сознание внешнемирцев погибло, никакого отличия от физической смерти. Видимо, мы не до конца разобрались с природой Ноо. Если «Зелёный» и «Синий» находились в суперпозиции, то, воздействуя на первый, мы неминуемо задели второй. Только непонятно, что спасло Наукоград?

Он бубнил и бубнил, мешая сосредоточиться. Ирвинг пожалел, что вызвал его. Да, нужен был внешний катализатор для мозгового штурма, взгляд со стороны. Но теперь Томински только мешал.

– Алекс, идите-ка домой. Вас – как там её? Ксения? – заждалась.

Томински не заставил себя упрашивать. И едва дверь за ним закрылась, Гамильтон понял: сегодня он увидел нечто важное. Корреляция событий, на первый взгляд не связанных друг с другом, происходящих на различных уровнях реальности – на физическом и информационном. Но, с другой стороны, они очень даже связаны, так как в обоих участвует сознание. На физическом уровне оно является функцией мозга, на информационном – частью ноосферы. С этим неувязки нет, странность в другом. Почему при включении сознания в логический массив используется один кубит информации, а при отключении – сотни? Что на самом деле происходит в этом «архиве пустоты»?

Ирвинг с удивлением заметил, что за окнами лаборатории брезжит поздний октябрьский рассвет. А он так и не пришёл ни к каким выводам. Да, корреляция всплесков на графиках не случайна. Но данных недостаточно, нужны новые эксперименты, новые подопытные. Как ни дико это звучит, им следовало бы ещё кого-то декогерировать, чтобы разобраться в процессе. Или убить…

Ирвингу стало зябко. Вспомнились рассказы лаборантов: во внешнем мире ловцы истребляют декогерированных людей тысячами. Нет, сотнями тысяч! И нечего противопоставить этому безумию, которое Мартин Брут назвал «милосердием к обречённым».

Впрочем, если Томински прав, если декогеренция ничем не отличается от физической смерти, то все внешнемирцы уже год как мертвы. Он, Ирвинг Гамильтон, их убил. Потому что поверил в собственную гениальность, не стал проверять теорию на прочность…

А самое страшное – он погубил Марину. Обещал Елене, что позаботится о дочери. И – убил.

Гамильтон встал, пошатываясь, пошёл в свой кабинет. Там – укрытый в стене сейф. В сейфе – маленькая коробочка. В коробке – две ампулы. Он раздобыл их ещё до того, как Брут запретил эвтаназию.

Ирвинг аккуратно выложил ампулы на ладонь. Если декогеренция ничем не отличается от смерти…

И – вспышка догадки. Да, он не знает, как вытащить Марину из пустоты. Но подтвердить или опровергнуть слова Томински он может хоть сию минуту.

Одну ампулу он вернул в сейф, вторую спрятал в кармашек жилета. И направился к клеткам.

В большой клетке слева теперь было тесно. Ирвинг настаивал, чтобы для подопытных из Улья оборудовали отдельное помещение. Но Брут посчитал это излишним, и беременных подселили к Марине. Сейчас женщины спали, прижавшись друг к другу, обнявшись, стараясь согреться – на отоплении лаборатории старший куратор тоже экономил. Хорошо хоть, пол позволил застелить матрацами и перинами – не на голом пластике спят.

Ирвинг заглянул в клетку и с ужасом понял, что не может узнать дочь в клубке кое-как прикрытых одеялами тел. Первое время он пытался одевать Марину в чистое и тёплое. Но хватало этого ненадолго – во время припадков похоти та рвала любую одежду в клочья. Потом пришло лето, тепло. И лабораторию закрыли, некому стало пялиться на прелести бывшей леди Гамильтон. Нужда в одежде отпала. В конце концов Ирвинг привык к наготе дочери.