Две половинки райского яблока - Инна Бачинская

А если умеешь, то… не могла бы сделать так, чтобы… Жора вернулся?

Шеба молчала, глядя на меня со своей обычной полуулыбкой. В глазах не черти, а как бы легкая грусть, понимание и жалость. Дымка и поволока – задумалась. Свет вдруг, мигнув раз-другой, погас, и наступила темнота. Я почувствовала мгновенный острый укол предчувствия в сердце. Анчутка вцепился когтями мне в руку и взвыл сипло. Разве кошки боятся темноты? Свет зажегся так же внезапно, как и погас…

А тем временем господин Романо, Флеминг и Клермон сидели в уютном кабинетике директора музея Марины Башкирцевой и рассматривали картину, лежавшую на письменном столе. Гайко повез Аррьету на шопинг. Картину принес муж Марины, известный в городе художник-портретист Николай Башкирцев, который собирался ее реставрировать, но все руки не доходили. Это был длинноволосый молодой человек с выпуклыми карими глазами, которого господин Романо сразу же окрестил Николо. Переводила жена художника, она же директор музея прекрасная Марина Башкирцева.

– …а кроме того, – солидно говорил Коля, – никакой художественной ценности это полотно не представляет, можете мне поверить как профессионалу. По-человечески интересно, кто этот тип, – вот и все! Какой-то не то цыган, не то индус. И женщина… тоже весьма странная, необходимо заметить. Что-то в ней… даже не знаю, как сказать… – Коля задумался на миг.

Все взглянули на Марину. Марина, запинаясь, перевела.

– Что-то в ней, я бы сказал, не то, – продолжал Коля. – Сильно не то. А что именно – не пойму. Непонятно, почему она сзади, словно в тени, хотя картина и так достаточно темная. Обычно композиция строится горкой, от более низких предметов на переднем плане к более высоким на заднем. Уж если эту женщину почему-то поместили сзади, то нужно было подставить ей скамеечку… или стул. Чтобы она стала повыше. Помните старинные фотографии – отец семейства сидит, жена стоит справа, дети за спиной. Или оба родителя сидят, а сзади, над головой – дети. Это правильно. А здесь почему-то наоборот.

Марина остановила мужа рукой и стала переводить. Возможно, переводу ее не хватало Колиной образности, но смысл она передавала точно.

– Теперь возьмите мужчину. – Коля взмахнул рукой. – Лицо у него, смотрите, – он ткнул пальцем в картину, – очень темное из-за бороды. Он просто прячется за этой бородой. А глаза очень выразительные, светлые белки. Борода и глаза, больше ничего нет. Чуть видны лоб и скулы. И головной убор необычный… похоже на чалму, но опять-таки очень неясно и лишь угадывается. Я думаю, это все-таки чалма. Чалма объясняет, почему ваша родственница называет картину «Портрет индуса». Дальше. Тут трудно разобрать… – Коля приподнимает картину так, чтобы на нее падал свет. – Трещин много, полотно хранилось, видимо, в сыром помещении. Верхний слой сильно пострадал. Откуда взялся индус – это по Марининой части, это пусть она вам объяснит. Может, в дневниках этого… масона и колдуна, чья жена утопилась в Магистерском озере, объясняется. Но читать трудно, чернила почти полностью выцвели. Я пробовал. Меня тоже зацепило в свое время, откуда тут у нас индус. Но не потянул. Поверите, просто невозможно читать. Да еще и язык старинный, всякие словечки непонятные, буквы, твердые знаки везде, яти всякие, завитушки. Тут шифровальщик нужен. – Коля откинул назад длинные волосы и уставился на господина Романо своими выпуклыми круглыми глазами.

– Почему она такая маленькая? – спросил Флеминг. – Искаженные пропорции? Или, может, это ребенок?

Коля вопросительно взглянул на Марину. Марина перевела.

– Я тоже обратил внимание, – признался Коля. – Я думаю, художник был самоучкой. Неудачная композиция, невыразительные лица… Особенно у женщины. Искаженная перспектива.

– А может, таков был замысел? – предположила Марина. – Даже если он и был самоучкой, кто-то же заказал ему этот двойной портрет – сам Лев Иванович или другой человек, и заказчик велел расположить людей именно так.

– Не обязательно, – заметил Флеминг. – Можно также предположить, что художник никогда не видел этих людей. Ему велели написать их… по словесному портрету, так сказать. Поэтому лица у них такие невыразительные. Лишь глаза у мужчины пронзительные, со светлыми белками. Как будто его глаза – самое яркое воспоминание того, кто велел написать картину. О мужчине он хоть что-то помнил, а о женщине ничего… разве что красный шарф и колье.

– Браво, Грэдди! – воскликнул господин Романо. – Прямо детективный роман! А ведь не дознаться уже, все ушло. А вообще, необходимо заметить, что подобные истории и странные, необъяснимые события часто вдохновляют писателей и художников. Правда, Николо?

– Тайна влечет, – уронил Флеминг. – Она толкает людей на поступки… разного свойства.

– Ты это осуждаешь? – спросил господин Романо, остро глядя на своего секретаря.

– Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, – ответил Флеминг, шутливо поднимая руки вверх, словно сдаваясь. – Я не судья брату моему…

– Можно сфотографировать картину при разном освещении, – вдруг сказал Коля. – Если техника классная. И посмотреть, что получится.

– Клермон! – позвал господин Романо. – Сможешь?

Маркиз недовольно кивнул и стал расчехлять камеру.

– Ты знаешь, Грэдди, кто делает открытия в науке? – спросил вдруг господин Романо.

– Я – за профессионалов, – ответил Флеминг, нисколько не удивившись вопросу патрона – видимо, был уже знаком с ходом мысли хозяина.

– Открытия совершают невежды, – изрек господин Романо, поднимая указательный палец. – И знаешь, почему, Грэдди? – Он подождал немного, но так как ему никто не ответил, ответил сам себе: – Они просто не знают, что это невозможно. Это шутка, конечно, но, как и во всякой шутке, в ней изрядная доля истины. А кроме того, у невежды непредвзятый взгляд. Он парит, как орел, высоко в небе, охватывая сразу много, как и всякий дилетант, в то время как настоящий ученый, узкий специалист, как мышь корпит над одной-единственной темой, не обладая ни фантазией, ни достаточным количеством информации для того, чтобы связать воедино несвязуемые на первый взгляд явления и понятия.

– Я уже это слышал, – ответил Флеминг. – И не раз. Да здравствуют невежды! Воображаю, что стало бы с миром, если бы им управляли невежды.

– Дорогой Грэдди, ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что миром управляют… вежды! – живо вскричал господин Романо. – Поверь мне, старой дипломатической лисе, что те, кто нами управляет, зачастую и понятия не имеют о том, что делают и куда тащат свою страну. А здравый смысл и в страшном сне им не снился. Миром управляют не умные, а сильные, жадные, не боящиеся принимать решения. Один умный человек сказал, что миром управляют идиоты и безумцы. Умение принимать решения – основное качество любого лидера. Главное, не стоять с растерянной физиономией перед толпой, а с ходу принять решение – и… пусть история нас рассудит! Это вам, судейским, нужны всякие крючкотворства, свидетельства, ваши весы вечно колеблются туда-сюда… вы никогда ни в чем не уверены!

– В отличие от принимающих решения политиков, мы, судейские, знаем цену человеческой жизни, – заметил Флеминг.

Клермон меж тем щелкал камерой, снимая картину с «индусом» в разных ракурсах. Марина включила люстру, настольную лампу, а Коля притащил из чулана парочку юпитеров на треногах. Кабинет был залит беспощадно-ярким светом. Изображенные на картине «индус» и девушка не стали видны отчетливее, полотно по-прежнему оставалось тускло-черным. Оно словно поглощало свет…

Глава 21

Кофе вдвоем

Как бред земли больной, туманыСердито ползают в полях,И отстраданные обманыДымят при блеске лунных блях.

Во второй половине дня пошел дождь. Мелкий и надоедливый, он сеялся с серого неба холодными колючими каплями. Потом дождь стих, и город стало заволакивать легким туманом. Туман, как дым, клубился у тротуаров, отчего казалось, что люди не шли, а летели невысоко над землей. Туман скрадывал шаги и приглушал голоса. Автомобильные фары разрезали туман на длинные колеблющиеся полосы…

Я неторопливо шла по улице. Гайко предложил отвезти меня домой, но я отказалась. Что дало Флемингу основание пошутить, будто бы за углом меня ожидает поклонник, и мы пойдем бродить по мокрому городу. Очень романтично.

Мне все время казалось, что он подтрунивает надо мной. С Гайко все ясно – он мне симпатизирует. Аррьета благосклонна. Господин Романо относится по-отечески и с любопытством. Клермону плевать. А Флеминг… Ироничен, сдержан, немногословен. Ничему не удивляется. Не удивился даже моему признанию про чужое платье. И даже потом ни о чем не спросил. А я тоже хороша… такое ляпнуть! От растерянности чего не скажешь.

Мне нравится дождь, это моя стихия. Мы все такие же дикари и язычники в душе, как и тысячи лет назад, иначе почему погода так влияет на нас? Говорят, самое большое количество самоубийств в декабре… Уже середина осени, а холодами и не пахнет. По-прежнему тепло. Вот раньше в это самое время… Глобальное потепление, доигрались!