ИВАН БОРОДУЛИН - разведка

И вот перед нами большое село, разделенное на две части глубоким оврагом. По дну его совсем по-россий-

235

ски журчит немецкая речушка, Через овраг перекинут довольно прочный деревянный мост. Что там, за мостом? Оставили немцы заречную часть села или притаились, ждут нашего появления?

Перебрались через речушку (не по мосту, а низом, вброд), долго крались от одного угла к другому, пока не убедились, что немцев в селе нет. Торопиться, стало быть, некуда. Решили немного передохнуть. Расположи­лись в первом попавшемся пустом доме. Петр Шестопа­лов, большой любитель по части съестного, не мог удержаться от того, чтобы не обшарить все кладовки.

Вскоре в кухонной печи потрескивал огонь, а на пли­те в огромной кастрюле, щекоча нам ноздри приятным запахом, варились сразу три курицы. Шестопалов тан­цевал рядом, причмокивал губами, то и дело пробовал готовность великолепного и неожиданного блюда. Ос­тальные, глотая слюну, шлифовали о брезентовые голе­нища главный солдатский инструмент — ложки.

Вдруг кроме булькания кастрюли мне послышался какой-то приглушенный лязгающий звук. Он доносился снаружи. 51 подошел к окну, глянул и отшатнулся. Мама моя! По дороге, приближаясь к нашему дому, шел не­мецкий танк.

Я прислонился к стене и хрипло произнес:

— Танки!

Чьи танки, ребята догадались, наверное, по моему растерянному виду. Кто-то в мгновение ока вышиб ку­хонное окно, и разведчики один за другим стали выска­кивать во внутренний дворик дома.

Движимый каким-то неосознанным чувством, я еще раз глянул в окно и заметил, что орудийная башня танка повернулась и ствол с толстым набалдашником дульно­го тормоза уставился прямо на меня. Видимо, танкисты

ХМ

заметили бегство ребят и на всякий случай взяли под прицел подозрительный дом. Но мне казалось, что сам танк видит меня, голенького, беззащитного. Я стоял у ок­на, и, как кролик перед удавом, не мог отвести глаз от черного круга пушечного жерла.

Из этого оцепенения меня вывело яростное ругатель­ство Рашпиля. ШеСтопалов лез в окно, прихватив кастрю­лю с курятиной, и, наверное, обжегся. Я прыгнул в кух­ню, махом перескочил подоконник и спустя минуту до­гнал ребят. Впереди, расплескивая дымящееся варево, бежал Петр Шестопалов. Мы приближались к знакомо­му броду, когда увидели, что навстречу нам идет еще один танк, за ним второй, третий. Ничего не оставалось, как нырнуть под мост. Я оказался рядом с Шестопало-вым. Вот ведь упрямый черт! Он все еще держал каст­рюлю. Крышки на ней уже не было, и Петр с наслажде-. нием вдыхал горячий и густой пар. Потом он скинул буш­лат, накрыл им кастрюлю и уселся на нее*

Танки, прогрохотав по настилу, быстро скрылись за поворотом улицы, а мы, отдышавшись, тут же под мо­стом с аппетитом обглодали куриные косточки, на все лады расхваливая боевую выдержку и находчивость Рашпиля.

Шел апрель 1945 года. 10-я гвардейская дивизия в составе 2-го Белорусского фронта наступала в на­правлении к северо-западу, стремясь выйти на побе­режье Балтики. Гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, цеплялись за каждый населенный пункт, оставляли вы­годные для обороны рубежи только после ожесточен­ных и кровопролитных боев. Это было понятно—немцы хотели выйти из Восточной Пруссии, избежать окруже­ния. Советское же командование преследовало проти­воположную цель.

ПPAGE7

Наши наступающие части испытывали большие труд­ности из-за того, что не имели топографических карт. Местность была чужая, незнакомая, и подразделениям приходилось вести боевые действия вслепую. Любой войсковой командир может подтвердить, как много зна­чит в наступательном бою простая топографическая кар­та-километровка. Ее не могли заменить ни разведыва­тельные сведения о противнике, ни многочисленные «языки».

Оставалось одно — воспользоваться тактическими картами немцев. Армейская разведка фронта разрабо­тала план захвата крупного штаба гитлеровских войск, который находился в городе Штеттине. Предполагалось, что группа разведчиков-добровольцев выбросится в тыл немцев, проберется в Штеттин и во время штурма горо­да нашими войсками помешает немцам эвакуировать или уничтожить штабные документы.

Дело было рискованным и трудным.

Пятеро разведчиков, отобранных командованием фронта, — в их числе оказался и я, — откровенно говоря, мало рассчитывали на то, чтобы остаться в живых. Но война есть война.

Двое суток самолет авиации фронта искал в районах, прилегавших к Штеттину, подходящее место для выбро­ски пяти парашютистов, сидевших в его чреве, но всякий раз возвращался на свой аэродром. Нервы наши измота­лись до предела.

Когда, наконец, в один из полетов — со счету мы уже сбились — в кабине загорелся сигнал «Приготовиться к прыжку», сразу все стало на свои места, вернулось хладнокровие, бодрость, поднялось настроение.

Гляжу на Мишку Петрова — с этим белокурым бело­русским пареньком я сошелся и подружился за два дня

238

больше, чем с другими ребятами,— он спокоен и лишь чуточку бледен.

Вот в дверях, ведущих в пилотскую кабину, появился молодой штурман самолета. Он смотрит ободряюще, ве­село, потом молча кивает на люк.

В полу открывается темный провал. Мы встаем друг другу в затылок, зацепляя за трос вытяжные шнуры па­рашюта. Самолет кренится в вираже, мы валимся в кучу, быстро поднимаемся и видим на табло сигнал: «Пошел!»

Первым, сложившись в комок, прыгает Миша Петров, за ним еще двое — Григорий и Владимир. Я — четвертый. Шагаю в люк, и будто бы с плеч сваливается многопу­довый груз. Невесомость длится несколько мгновений. Затем рывок. Над головой — купол парашюта, и я, чуть-чуть покачиваясь, глубоко вдыхаю приятный, вкусный, свежий утренний воздух, какого не бывает на земле. Вни­зу все скрыто густым предрассветным туманом. Кругом не вижу ни одного парашюта — или ребят отнесло, или они успели приземлиться.

Я уже сдвинул и вытянул ноги, чтобы по всем прави­лам встретить удар о землю, но, присмотревшись, похо­лодел. К месту, куда несло меня, подбегали немцы. Тя­ну руку к кобуре, но в это мгновение следует удар, па­рашют

1

волочит меня по траве.

Проходит еще несколько секунд, и я лежу у ног нем­цев, освобожденный от парашюта и пистолета. Мою пра­вую руку больно придавил к земле чей-то кованый са­пог. В глаза уставились черные зрачки автоматов.

Лихорадочно соображаю, как поступить, что делать. Решаю держаться по возможности достойнее, не пока­зывать испуга, слабости.

Прежде чем раздался окрик: «Встать!»—я уже под­готовил себя к самому худшему.

239

Встаю. Меня окружает большая группа немецких солдат. На некоторых лицах — любопытство, но боль­шинство смотрит равнодушно, безучастно, без враж­дебности. Понимаю, что меня схватили немецкие солда­ты-фронтовики. Понюхавшие пороха, испытавшие силу русских и уставшие от войны, эти немцы потихоньку из­лечивались от гитлеровского фанатизма и уже иначе от­носились к русским военнопленным.

Эту перемену почувствовал и я. Меня не били, не ос­корбляли. Офицер с погонами обер-лейтенанта движе­нием руки указал мне направление, в котором, как я пра­вильно догадался, надо было идти. Двое солдат, взяв автоматы на грудь, следовали по бокам и чуть сзади. Замыкал группу офицер.

Глаза мне не завязали, и я озирался по сторонам, на­деясь заметить какие-нибудь следы моих товарищей. Что

ч

с ними? Ускользнули или, как и я, попали в лапы гит­леровцев. Однако поле с небольшими холмами, кусты и редкие березы ничего не сказали.

Меня привели к большому дому на краю деревни. У входа, где стоял часовой, конвоиры остановили меня, а обер-лейтенант скрылся в дверях.

Я огляделся. Неподалеку стояло несколько броне­транспортеров, покрытых зелено-коричневым камуфля­жем; во дворе, у сарая сверкали лаком две легковые автомашины марки «оппель-адмирал». Метрах в четы­рехстах от дома вдоль дороги, уходящей на запад, вид­нелись стволы зенитных орудий.

Шнырявшие мимо немцы — вестовые или связные — не обращали на меня никакого внимания. Никто не за­дал вопроса и моим «телохранителям».

В штаб меня повел офицер. Конвоиры остались на месте. В просторной комнате, куда мы вошли, за столом

240

■

сидел немецкий полковник. Подняв голову от бумаг, ом долго изучал меня взглядом, потом сказал по-русски: —■ Садитесь!

Обер-лейтенант пододвинул стул.

Я ожидал, что от меня потребуют ответа на обычные в таких случаях вопросы: «Какова цель задания?», «Кто послал?» И так далее. Но полковник заговорил совсем о другом. Его не интересуют, сказал он, военные сведе­ния о русских — ему известно все, что нужно знать, он может либо расстрелять меня, либо отпустить. Но так как о русском парашютисте стало известно «абверу», то меня немедленно отправят в Штеттин. Потом полковник спро­сил, когда, по моему предположению, русские возьмут Штеттин. Я продолжал молчать.