«Повесть временных лет» как исторический источник - Андрей Никитин

Последним по времени и наиболее законченным в своей композиционной целостности источником, раскрывающим западнославянское происхождение Рюрика, оказывается пресловутая Иоакимова летопись, частично изложенная, частично опубликованная В. Н. Татищевым, в которой особенно явственно проступают изначальные черты этого исторического сюжета, перенесенного с земель Мекленбурга в Приильменье и там переработанного уже на новгородской почве.

Иоакимова летопись содержит рассказ о князе Славене, который, уйдя из Иллирии на север, основал Великий град, названный им «Славенском». По прошествии многих поколений пришли «варяги», которые наложили на Великий град «дань тяжку». Не стерпев, горожане послали к князю Буривою, потомку Славена, «испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во Велице граде». Гостомысл изгнал варягов, установил мир и порядок, однако ему некому было наследовать, поскольку его сыновья погибли в войнах, а дочери были выданы за соседних князей. Гостомысл обратился за советом к волхвам в Колмогард, и те обещали ему наследника по крови, чему он не поверил. Однажды после полудня ему приснился сон, что из чрева его средней дочери Умилы выросло великое и плодовитое дерево, которое покрыло собою весь Великий град, а от его плодов насытились люди этой земли. Встав ото сна, он призвал для толкования увиденного волхвов, которые заверили его, что именно от Умилы произойдет его наследник… И действительно, по смерти Гостомысла в Великий град был призван сын Умилы Рюрик «с братьями и родами их»[324].

В. Н. Татищев и его читатели полагали, что «Великий град» идентичен Великому Новгороду на Волхове. Таким образом, Рюрик оказывался иноземцем только по отцу, по матери же — новгородцем, т. е. «словеном». Его приход в давно существовавший Новгород был представлен естественным возвращением на родину предков и вполне отвечал странной, на первый взгляд, формуле призвания варягов: «Идите и володейте нами!»

Иоакимову летопись многие историки безосновательно полагают сочинением самого Татищева, считая таким же историческим подлогом, как и сказание Нестора о Рюрике и варягах. Между тем, такой взгляд ничем не подтвержден, позволяя говорить о нем, как о весьма поверхностном. В том фрагменте летописи, который нам известен, к сожалению, только по пересказу В. Н. Татищева, внимательный исследователь обнаруживает отрывки из каких-то подлинных, недошедших до нас документов (например, рассказ о крещении новгородцев), и даже знакомство с текстами северных саг. Последнее прямо относится к «сну Гостомысла», в котором подчеркивается мысль о преемственности княжеской власти в Новгороде (и в России) от Гостомысла к Рюрику по женской линии.

Коллизия весьма любопытная, казалось бы, подтверждающая скептический взгляд на подлинность Иоакимовой летописи, ибо всё это можно принять как весьма изящно преподнесенный автором исторический прецедент, особенно уместный именно в то время, когда В. Н. Татищев писал свою «Историю Российскую», поскольку описанная ситуация соответствовала обстоятельствам воцарения Голштейн-Готторпской династии, присходившей из тех же областей Северной Германии, откуда был призван и Рюрик. Но не будем спешить. Ведь такие же аллюзии уместны были и за сто лет до этого, в середине XVII в., когда переписывалась Иоакимова летопись и обсуждалась возможность свадьбы Ирины, дочери царя Михаила Федоровича от его второго брака, с датским принцем Христианом-Вольдемаром, однако вряд ли они повлияли на переписчика (или редактора) этого любопытного памятника нашей письменности.

Дело в том, что литературный прототип «сна Гостомысла» был зафиксирован гораздо раньше создания Иоакимовской летописи. Именно такое могучее и раскидистое дерево, обещающее славное и многочисленное потомство конунгов Норвегии, исследователь обнаруживает в «Круге земном» Снорри Стурлусона — в саге о Хальвдане Черном, где ствол дерева символизирует сына Рагнхильды, Харальда Прекрасноволосого (в «сне Гостомысла», естественно, его замещает Рюрик), а раскидистые ветви — его многочисленное потомство в Норвегии и в сопредельных странах[325]. Более того. Сюжет о Гостомысле в Иоакимовой летописи можно было бы посчитать компиляцией эрудита середины XVII в., если бы не следующее обстоятельство: имя Хальвдана/Хальфдана Черного совпадает с именем отца Рорика Ютландского, а имя Гостомысла в исторической реальности принадлежит князю-ободриту, упомянутому под 844 годом в Фульденских анналах. Там сообщается, что король баварский и восточно-франкский Хлодовик подавил «замышляющих измену» ободритов (т. е. вендов) и убил их князя Гостомысла[326].

Здесь есть над чем подумать. Усмирение ободритов и убийство их князя на следующий год после того, как у Рорика была отнята Фризия с Рустрингеном, а сам он из верного вассала превратился в яростного противника франков, наводит на мысль, что именно тогда Гостомысл с ободритами выступил в его поддержку, ибо никаких других видимых причин «замышлять измену», т. е. отпадение от франков, у вендов не было. Поскольку Рорик наследовал Мекленбург после гибели Гостомысла, последний должен был приходится ему родственником по женской линии — отцом или братом матери Рорика, в полном соответствии с теми обычаями датских конунгов брать в жены вендских принцесс, как можно видеть из приведенных выше примеров.

Предположение о прямой связи исторического Гостомысла с Рюриком может показаться смелым, но для автора этого сюжета Иоакимовой летописи Рюрик вполне тождественен Рорику Ютландскому, которого он считал наполовину славянином, выходцем из тех самых земель, на которые и в действительности распространялась его наследственная власть. На чем основывалась такая уверенность? По-видимому, в его руках находились какие-то недошедшие до нас хроники вендов, потомки которых, говорившие на виндальском наречии, еще в XVII в. жили на землях своих предков в Померании, тогда как другая их группа, прямо именовавшая себя «варягами», в конце XVIII в. проживала в окрестностях Копорья, свидетельством чему является приведенная мною в очерке о «варягах» записка Екатерины II одному из ее секретарей[327]. Когда эти тексты могли оказаться в Новгороде на Волхове? Сейчас на этот вопрос аргументированного ответа нет. Они могли попасть сюда при оккупации Новгорода корпусом Делагарди в начале XVII в., могли находиться «под спудом» во владычной библиотеке, и пр., даже (хотя это представляется мне маловероятным) попасть туда в первой половине XI в., когда на Руси впервые прозвучали имена Рорика/Рюрика и Гостомысла, давшие начало легенде о призвании князей.

Но мнение — не аргумент, к тому же определение времени появления этих текстов в Новгороде практически ничего не меняет в наших представлениях.

Поэтому вернемся к Рорику, так как совпадения сведений Иоакимовой летописи с действительностью IX в. не кончаются. Столицей вендов-ободритов, в которой обитал Гостомысл, упомянутый в Фульденских анналах, был город, носивший несколько названий: у славян — Велиград, т. е. «Великий город», у латинских хронистов — Магнополис, что является калькой предыдущего, у саксов — Михелинбург (откуда современный «Мекленбург»), у скандинавов — Микилингард и, наконец, у датчан — Рерик, т. е. «Сокол»[328]. Другими словами, сведения «Иоакимовой летописи» о «Великом граде», где княжил Гостомысл и куда был приглашен Рюрик, полностью отвечают историко-географической реальности.

Что же касается священного для славян имени, то Рорик Ютландский получил его не случайно. Это же имя носил его дед по отцовской линии — «Рорик, метатель колец», что на образном языке той эпохи означало ‘щедрый’. Подобно деду, Рорик Ютландский был властителем вендов, по линии матери был связан с ними кровными узами, защищал их от северных пиратов и в известной степени представлял этот народ, будучи сам «вендским соколом». Не потому ли он так и стремился освободить эти земли от власти Инглингов, отдав в обмен за них в 854 г. вторично пожалованную ему в 850 г. Фризию? Между тем, он с рождения был связан тесными вассальными узами с фризами Рустрингена, называвшими себя «рос», этим народом купцов, разбойников и мореходов, которые составляли его дружину и чьи торговые караваны он охранял, разделяя с ними полученную прибыль, как то было принято в его эпоху. Поэтому, получив «вендское наследство», Рорик был прямо заинтересован в переселении фризов на славянские земли Мекленбурга («пояша по себе всю русь»), когда участившиеся набеги северных викингов («варягов из-за моря») начали опустошать, а потом окончательно разорили некогда цветущую страну.

Возвращение Рорика сначала в хорошо известный на славянском Поморье Старгород (Старгард, Альденбург), в скандинавских сагах часто фигурирующий под именем Альдейгьюборга, т. е. Старой Ладоги (впрочем, существует еще более фантастическое отождествление Алаборга саг с окрестностями нынешнего Олонца[329]), а затем и в Рерик/Мекленбург, который незадолго до того был разрушен викингами, а теперь заново отстроен Рориком (не отсюда ли «Новгород»?), всё отчетливее проясняют нам личность Рорика и те исторические обстоятельства, с ним связанные, которые так или иначе отразились в сообщении ПВЛ о «призвании князей». Рорик действительно должен был прийти в славянские земли с «русью» Рустрингена, только не на берега Волхова, а на берега Мекленбургской бухты. О наличии в Альденбурге (Старгарде) колонии фризов еще в середине XII в., переселенных сюда в IX в., прямо пишет в своей хронике Гельмольд[330]. Более того, обращение к исторической географии славянского Поморья обнаруживает там, кроме вновь отстроенного Мекленбурга, существование ряда «Новгородов», каждый из которых мог стать ареной описанных событий, предоставив возможность древнерусскому летописцу использовать сюжет из истории западных славян для создания отечественной династической легенды.