Источник силы - Дион Форчун

Поэтому, когда по возвращении в Хайндхэд Тавернер предложил мне выполнить некое задание, я решил, что свои планы по изучению стигматов я должен отставить, и выбросил этот случай из головы.

— Роудз, — сказал он, — я хочу вас попросить сделать для меня одну работу. Я должен был ехать сам, но мне чрезвычайно трудно выбраться, а вам уже достаточно хорошо известны мои методы, и, пользуясь своим природным здравым смыслом (которому я доверяю гораздо больше, чем анимизму[2] многих других), вы сможете описать мне все, что там произошло, и, пользуясь моими указаниями, заняться этим вопросом.

Он передал мне письмо. На нем была надпись: «Для передачи Дж. X. Фрейтеру», а дальше следовало без какого-либо вступления: «То, о чем вы меня предупреждали, произошло. Я действительно утратил способность что-либо понимать, и пока вы меня не вытащите, можете считать меня утопленником и в прямом, и в переносном смысле. Я не могу выбраться отсюда и приехать к вам; может быть, вы могли бы приехать ко мне?»

Призыв завершался цитатой из Вергилия, которая, казалось, имела мало отношения к делу.

Почувствовав, что меня ожидает приключение, я охотно согласился на предложение Тавернера. Это было длительное путешествие, и когда в серые зимние сумерки поезд наконец остановился на конечной станции, западный ветер донес до меня острый соленый запах. Оказавшись на морском берегу и в первый раз увидев море, я всегда испытываю глубокое волнение. В моей памяти сразу всплыла другая одинокая душа, которая любила синие воды, — девушка с лицом с картины Россетти, лежавшая на жесткой больничной койке в мрачной глуши южного Лондона.

Она живо встала в моем воображении, когда я сел в устарелый запряженный лошадьми экипаж, единственное, что в мертвый сезон могли мне предложить на этой станции, и отправился по пустынным продуваемым ветром улицам в приморскую часть города. Когда асфальт и домики с пансионом остались позади и мы по прибрежной дороге направились к наносным отмелям за городом, сквозь надвигающуюся темноту показалась серая полоса бурунов. Теперь дорога начала виться вверх по утесам, и я слышал тяжелое дыхание лошади на подъеме, пока раздавшийся из темноты оклик не положил конец нашему путешествию. В свете фонарей экипажа перед нами возникла фигура, одетая в плащ с капюшоном, и голос, в котором было нечто неуловимое, что всегда выдает выпускника Оксфорда, приветствовал меня по имени и предложил сойти.

Хотя я не видел никаких признаков жилья, я послушно вышел, и кэбмен, лавируя своим экипажем, отправился в продуваемую ветром тьму и оставил меня один на один с невидимым хозяином. Он сам завладел моим чемоданом и мы направились, насколько я мог разобрать, прямо на край утеса, пригибаясь под сильным ветром. Внизу под нами грохотал и ревел прибой, и мне казалось, что мы оба закончим свой путь в морской пучине.

Вскоре, однако, я почувствовал под ногами тропинку.

— Держитесь ближе к скале, — прокричал мой гид. (На следующий день я узнал, почему.) И мы, обогнув край утеса, начали спускаться. Этот путь показался мне бесконечным (как я узнал потом, мы прошли около четверти мили), но наконец я, к своему изумлению, услышал щелчок щеколды. Было слишком темно, чтобы что- нибудь увидеть, но в лицо мне пахнуло теплом, и теперь я знал, что нахожусь под крышей. Я услышал, как мой хозяин возится со спичками, и когда вспыхнул свет, увидел, что нахожусь в большой комнате, видимо, высеченной в поверхности утеса и образующей комфортабельное жилище. Стены, заставленные книжными полками, уютно занавешенные окна, гладкие камни пола, устланные персидскими коврами, и огонь плавника в камине, который удары носков ботинок моего спутника скоро превратили в жаркое пламя. Это было так непохоже на мое мрачное и рискованное прибытие, что у меня захватило дыхание.

Мой хозяин улыбнулся.

— Я боялся, — сказал он, — вы вообразите, что вас собираются убить. Мне следовало объяснить вам, как устроено мое жилище. Но я настолько привык к нему, что мне не пришло в голову, что оно может показаться странным для других. Это старое логово контрабандистов, которое я приспособил для себя, — и получился жилой утес. В нем есть особые преимущества для той работы, которой я занимаюсь.

Мы приступили к еде, которая была уже на столе, и я получил возможность изучить наружность своего хозяина. Был ли он пожилым человеком, не утратившим молодости, или молодым, преждевременно состарившимся, — я не смог бы сказать, но зрелость его ума склоняла меня к первой гипотезе, так как широкое знание людей и вещей и богатый жизненный опыт приводят к подобной зрелости.

В его лице было что-то от адвоката, а руки были руками художника. Это было сочетание, которое я и раньше часто встречал у друзей Тавернера, так как интеллектуалы, соприкоснувшиеся с чем-то таинственным, обычно приходят к оккультизму. Его волосы были почти белыми, что составляло странный контраст с обветренным лицом и темными искрящимися глазами. У него была строгая спортивная фигура, рост заметно выше среднего, но его движения не были юношески легкими, а скорее отличались достоинством человека, привыкшего к публичным выступлениям. Это был интересный, оставляющий глубокое впечатление человек, но он не проявлял никаких признаков страдания, что можно было ожидать, исходя из его письма.

Послеобеденные трубки создали атмосферу доверия, и, проведя некоторое время в молчании в теплом свете камина, мой хозяин, казалось, собрался с силами, и после того, как несколько раз скрестил и распрямил ноги, наконец сказал:

— Ладно, доктор, это ведь деловой визит, вы приехали не ради удовольствия, так что «хватит болтать и перейдем к нашим баранам». Я надеюсь, в данный момент я вам кажусь достаточно в здравом уме?

Наклоном головы я выразил согласие.

— В одиннадцать часов вы будете иметь удовольствие видеть, как я теряю голову.

— Можете ли вы мне сказать, что вы испытываете? — спросил я.

— Вы не являетесь одним из Нас, — сказал он (я, вероятно, забыл ответить на какой-то условный знак), — но вы должны пользоваться доверием Тавернера, иначе бы он вас сюда не послал. Поэтому я буду с вами откровенен. Я полагаю, вы признаете, что на земле и небесах есть много всякого, чему вас не учат в медицинских школах?

— Никто не может смотреть жизни прямо в глаза, не признавая этого, — ответил я. — Я отношусь с уважением к невидимому, хотя и не претендую на то, чтобы его понимать.

— Прекрасно, — последовал ответ. — Вы будете для меня полезнее брата-оккультиста, который может поддерживать мои галлюцинации. Мне нужны факты, а не фантазии. Как только я буду уверен, что это галлюцинации, я смогу взять себя в руки, — именно неуверенность сбивает меня с толку.

Он посмотрел на часы, сделал паузу, а затем с усилием погрузился в «историю болезни».

— Я изучаю силы стихий; я полагаю, вы знаете, что это значит? Полуразумные сущности, стоящие за всеми силами природы. Мы делим их на четыре класса — земля, воздух, огонь и вода. Сейчас, я принадлежу земле, я земной.

Я вопросительно поднял брови, так как его вид опровергал данное им себе определение.

Он улыбнулся.

— Я не говорил о теле, телесном. Это совсем другое дело. Но в моем гороскопе пять планет в знаке Земли, и, следовательно, моя природа связана с формальной стороной вещей. В данный момент для того, чтобы противостоять этому состоянию, я сам установил контакт с жидкой стороной природы, стихией воды. Я в этом добился немалых успехов… — Он сделал паузу и нервным движением набил трубку. — Но не только я установил контакт с силами воды, но и они установили контакт со мной. Одна особенно.

Его трубка опять потребовала внимания.

— Это был самый замечательный, самый захватывающий опыт. Казалось, я получил все, чего мне недоставало. Я был совершенным, полным жизненной энергии, в кругу космических сил. Фактически, я получил все, что искал и не смог найти в браке. Но, как будто в насмешку, меня зовет существо из воды, и именно в воде я должен встретиться с нею. Вокруг этого мыса бешено ревет прибой, ни один пловец не в состоянии справиться с ним даже в спокойную погоду, а ночью, в шторм, когда она обычно приходит, это верная смерть; но она требует, чтобы я шел к ней, и в одну из таких ночей я это сделаю. Вот в чем мой недуг.

Он остановился, но по напряженной работе его лица я видел, что он еще многое хочет рассказать мне. Поэтому я хранил молчание.

Он нагнулся и взял лежавший у камина предмет, который передал мне. Это был маленький тигелек, использовавшийся, по-видимому, для плавления серебра.

— Вы будете смеяться, когда я вам скажу, для чего я это использовал. Чтобы делать серебряные пули — серебряные пули, чтобы ими стрелять. — Он закрыл лицо руками. — О, мой Бог, я пытался убить ее! — Шлюзы, сдерживавшие его чувства, открылись, и я видел, как поднимались и опускались его плечи под их напором.