Катарина - Кристина Вуд

одного из любимых платьев, которые приобрела мне фрау — темно-синее с белоснежным воротником и тонким поясом на талии, оно выгодно подчеркивало мои голубые глаза. Я сразу подумала о том, как сильно разозлилась бы Генриетта, увидев меня в подобном положении, но тут же отвела подобные мысли, ведь не было ничего плохого в том, что я помогла Оле побыстрее разделаться с работой и лечь спать.

— Помнится ти говорила, що сестра у тебя в прачечной работает, — вдруг с осторожностью заговорила девушка, выжав половую тряпку. Я молча кивнула, продолжив драить полы. — А ти не думала к ней податься?

— Что ты имеешь в виду? — я с подозрением покосилась в ее сторону, на мгновение замерев.

— То й маю… не думала пойти за ней и привести ее сюди? Мне кажется, фрау буде не проти, роботи тут непочатий край, — Ольга непринужденно пожала плечами, полоская тряпку в ведре. Она как бы показывала всем своим видом, что это так просто, словно за хлебом сходить в соседний прилавок.

— Да кто же меня отпустит? — спросила я, выжав тряпку в ведре с ледяной отрезвляющей водой. — Или предлагаешь тайком пробраться в прачечную, минуя охрану, забрать ее и также благополучно добраться до фермы?

— Ти задаешь такие глупые вопросы, Катруся, — усмехнулась девушка. — В твоем распоряжении хорошая одежда для приличной нимецькой жинки и какое-никакое знання нимецько мови. Можна що-небудь придумати.

— С чего это ты вдруг принялась помогать мне? — с недоверием спросила я.

— Жалко мени тебе… не можу я дивитися на страждання дивчини, — призналась Ольга, с грустью выдохнув. — Тим бильше ридня це святе. У мене ось никого не осталося, и на твоэму месте я б вже давно побежала сестру свою спасати.

Я задумалась, и благодаря размышлениям даже и не заметила, как перемыла добрую половину коридора целых три раза. Как только собралась встать на ноги, поблизости раздался звук падающего ведра, и на меня вдруг обрушился поток ледяной воды. Черная жидкость тут же пропиталась подолом любимого синего платья, которое в миг превратилось в грязное месиво, а тело покрылось неприятными мурашками от ледяной воды.

— Ой, Катруся! Дурья моя голова! — Лëлька схватилась за голову, подорвавшись с места. — Я не рассчитала и задела ведро ногой… Ты прости меня! Такое платье испоганила!

— Да ты пол вытирай, я сама справлюсь! — воскликнула я, когда она подалась ко мне на помощь.

Колени дрожали, пока я сидела в грязной холодной жиже, расстроенная испорченным нарядом. Наблюдая, как девушка наспех собирала остатки воды с пола, я выжала подол до последней капли.

— Катруся, ты не обижаешься на меня? — обеспокоенно затараторила она. — Я ж не нарочно! Снимай, я сама постираю его.

— Не стоит. Думаю, оно уже не отстирается, — с грустью в голосе ответила я.

— Я все равно попробую, выкинуть всегда успеется!

Лёля поднялась на второй этаж вместе со мной и помогла снять несчастное платье, превратившееся в сплошное грязное месиво. Она еще с пол ночи отстирывала его, и я была ей благодарна, потому как, признаться честно, у меня совершенно не было на это сил.

Но несмотря на произошедшее, слова девушки пришлись мне как никогда кстати и послужили своеобразным пинком, которого мне так не хватало. К тому же, Мюллер в тот день прозрачно дал понять, что на его помощь можно было не рассчитывать. Я гадала, если заручусь поддержкой в лице девчонок, быть может, у меня все получится… Что если в себя буду верить не только я одна?

Рождество 1942 года послужило отправной точкой моего плана по спасению Аньки.

* * *

Наступил январь 1943 года. Конец войны лишь снился.

Как оказалось, в Германии было не принято отмечать Новый год с размахом, как мы привыкли на Родине.

После того злополучного разговора я не видела Мюллера больше трех недель. Он всегда появлялся также неожиданно, как и исчезал. Мог не приезжать в усадьбу неделями, а после появляться каждые выходные, чтобы привести вести с фронта, помочь фрау с делами фермы или поиграть с Артуром.

Я испытывала смешенные чувства, когда он не появлялся долгое время. С одной стороны, в груди все еще теплилась надежда, что он мог мне как-то помочь, ведь он практически в совершенстве знал русский, а значит имел хоть что-то общее с Союзом. Но, с другой стороны, я чертовски злилась на него и не хотела иметь с ним ничего общего, даже говорить на одном языке, уж тем более на родном. На тот момент он был для меня жестоким и равнодушным солдафоном с холодным убийственным взглядом, одним из большинства ему подобных. И я искренне не понимала, куда подевались их сострадание и человечность.

С самого Рождества Лëлька помогала мне разрабатывать подробный план побега из усадьбы в прачечную, а также каким образом мне предстояло проникнуть в жилые бараки остарбайтеров. Мы приняли обоюдное решение не рассказывать Асе о моих намерениях, чтобы не тревожить ее лишний раз, а Танька осудила меня и с самого начала была против той безумной затеи, но ни разу не препятствовала.

День, когда я впервые получила одну единственную зацепку о сестре, начался обычно.

Утренний туалет Артура, скрупулезный пересчет всех игрушек, завтрак, урок литературы с профессором Шмидтом, затем обед и повторение вчерашнего изученного материала по арифметике. После обеда я отвела мальчика к профессору Шмидту, а сама ускользнула на очередную прогулку с Ванькой по одинокой фермерской дороге.

На улице стояла середина января, рождественский снег давно растаял и на смену ему пришли затяжные дожди и хмурое пасмурное небо. Под ногами болталась сырая земля с полей, ее остатки были размазаны даже по брусчатке от проезжающих мимо машин, поэтому полы в усадьбе девчонки мыли чуть ли не по три раза в день. Поместье семьи Шульц, как и ферма «Розенхоф» находились в открытом поле, в трех километрах от города Эрдинг, что в десяти минутах езды на автомобиле, и в тридцати семи километрах от Мюнхена.

Мы с Ваней прогуливались по пустой брусчатке, ведущей в Эрдинг. Казалось бы, еще каких-то сорок минут пешком, и мы уже в городе. Но ослушаться помещицу и тайком убежать в город мы не желали. Слишком уважали нашу фрау Шульц, а она в ответ доверяла нам, отпуская на небольшие прогулки вокруг фермы.

— Похоже война кончится не скоро, — с грустью в голосе произнес Иван.

— Почему ты так думаешь? — поинтересовалась я, нахмурив брови.

— Еще в начале войны говорили, що для победы нужно дойти до Берлина. Война почти два роки идет и, судя по слухам,