Мясной Бор - Станислав Гагарин

С первой их встречи у Сталина не было как будто бы повода быть недовольным своим протеже. Хотя кому, как не ему, Ворошилову, знать, что вождь может отправить на тот свет любого. И без всякого повода.

Конечно, один мотив в действиях Сталина всегда присутствовал: личное соображение, опасен человек для него или нет. Причем понятие опасности для вождя было настолько расширительным, что втянуло в трагическую орбиту миллионы ни в чем не повинных людей. И кровь, пусть не всех, а только части их, была и на руках Ворошилова тоже.

Климент Ефремович снова поколдовал над картой. Он должен был сказать Мерецкову то, что на словах передал для командующего Волховским фронтом Сталин.

— Извини, Кирилл Афанасьевич, — решился маршал, — конечно, я понимаю… Словом, Ставка тобой недовольна.

Мерецков, наклонив голову, молчал.

— Верховный Главнокомандующий просил передать, чтоб ты был поактивнее, что ли… Топчется, говорит, Мерецков на месте.

«Сам же видел, — мысленно выругавшись, подумал Кирилл Афанасьевич, — сам карту пальцами мерил… И на картах Ставки эти позиции нанесены». Он понимал, что Ворошилов лишь гонец, передавший полководцу нелестное о нем мнение Верховного. Но Сталин был далеко, и злиться на него не полагалось, а Ворошилов, маленький, с большими залысинами и одутловатым лицом, в последнее время поусохший, но все еще полный и какой-то домашний, вовсе не похожий на маршала, сидел с ним рядом. Ворошилов искоса взглянул на Мерецкова и подумал, что нелегко Кириллу Афанасьевичу дался тот вынужденный отдых в июле и августе сорок первого.

— В ближайшее время, — сказал он, — вы должны перейти к активным наступательным действиям. Во что бы то ни стало необходимо взять Любань. Это приказ, генерал.

Мерецков встрепенулся:

— Да-да, конечно, сейчас это главное. Если овладеем Любанью, то с чудовской группировкой будет покончено. Командарм Клыков прислал доклад: «На моем участке в воздухе все время господствует авиация противника и парализует действия войск. Дорожная сеть в плохом состоянии, содержать ее в проезжем виде некому. Из-за отсутствия достаточного количества транспортных средств подвоз фуража, продовольствия, горючего и боеприпасов далеко не обеспечивает существующих потребностей».

— Помочь ему надо, Клыкову, — сказал Ворошилов. — За счет собственных резервов, Кирилл Афанасьевич. Ставка тебе ничего сейчас не даст, учти. Понимаешь?

— Как не понимать, понимаю… А толку от этого? — возразил Мерецков. — Сам сижу на подсосе, укрепляю Вторую ударную за счет других. По закону сообщающихся сосудов… А Клыков считает, что для дальнейшего развития наступления ему необходимы три свежие дивизии, дивизион реактивных установок, не менее двух автобатальонов, трех строительных батальонов, пятнадцать бензовозов… Вот он пишет: «Пришлите сено, надо пополнить конский состав и прикрыть армию с воздуха». Прикрыть… Чем я прикрою, если у меня на весь фронт всего двадцать истребителей, да и те устаревших типов, «мессеры» жгут их, как хотят? Малую Вишеру бомбит каждую ночь, а отогнать подлецов нечем.

Ворошилов молчал. Он чувствовал себя неловко в роли толкача, которую отвел ему Сталин на Волховском фронте. Титул громкий — представитель Ставки. А за ним пустой звук, если ты не можешь ничем помочь Мерецкову.

— Кавдивизия полковника Полякова, которую я направил Клыкову, уже подходит к Красной Горке, — продолжал, успокаиваясь, Мерецков. — Доукомплектовывается дивизия полковника Антюфеева. Постоянно направляем во Вторую ударную маршевые роты, артиллерию, танки. Боеприпасов мало, Климент Ефремович!

«Их не только у тебя мало», — хотел ответить Ворошилов.

— Мы тут прикинули с начальником штаба и решили забрать из Пятьдесят второй армии одну дивизию. Снимем из горловины прорыва и стрелковую бригаду полковника Пугачева. Бросим на укрепление группу Привалова. Она ведь тоже наступает на Любань.

— Вызови Стельмаха. Пусть о противнике доложит, с кем мы имеем дело. А то я что-то толком не разберусь с картой. Наворотили тут названий немецких…

Когда вошел генерал-майор Стельмах, Ворошилов спросил начальника штаба фронта:

— Кто ведает разведкой у Клыкова?

— Рогов, — ответил Стельмах, — полковник Рогов.

— Знакомая фамилия, — пробормотал маршал.

— Перед войной Рогов служил в разведуправлении Генштаба, — дал справку начальник штаба. — Толковый разведчик.

— Посмотрим, — сказал Ворошилов, — чего он тут наворочал, этот толковый. Докладывай, начштаба.

— Когда мы перешли в наступление, — кашлянув и посмотрев на командующего, проговорил Стельмах, — немцы всполошились и принялись перебрасывать в район прорыва различные части, снимая их с других участков, в том числе и с ленинградских позиций.

— Вот-вот, — оживился Ворошилов, — тут вы молодцы, облегчили питерцам положение. Имеем точные сведения: в январе фон Кюхлер собирался штурмовать город. А положение там — не приведи господи… Жданов докладывает в Ставку — плохо ленинградцам.

— В войсках, и особенно у Клыкова, политическая работа ведется на этой основе, — сказал Мерецков. — Каждый фашистский снаряд в нас — это снаряд, который не полетел в сторону Ленинграда.

Он кивнул Стельмаху: дескать, продолжай.

— Вскоре на опасных участках собралось так много воинских частей, что немцы почувствовали: управлять ими стало трудно. Тогда командование противника перебросило в этот район штабы некоторых соединений. Они объединили все части и подразделения в особые бригады и группы.

— Кто у кого опыт перенимал? — улыбнувшись, спросил маршал у Мерецкова.

— Не знаю, — ответил генерал армии. — Только такие оперативные группы я еще под Тихвином придумал и при освобождении города использовал. Может быть, они тогда и переняли…

— Учишь немца, как воевать, — проворчал Ворошилов шутливо. — Впрочем, мы создавали опергруппы уже в самом начале войны.

— Вскоре в районе Спасской Полисти, — продолжал Стельмах, — появилась бригада «Кехлинг». Она объединилась с другими частями и получила название группы Xенике. Здесь же действуют бригада «Шеидес» и пехотная дивизия. Любань прикрывают группа «Бассе» и пехотная дивизия. На левом фланге фронта, с юга, действуют пехотная и охранная дивизии, а также группа Яшке. В западном направлении на базе корпусного штаба создана группа Герцог. Группы эти постоянно растут, усиливаются резервными частями. Кроме того, против Второй ударной немцы бросили едва ли не всех своих европейских лакеев.

— Как это? — спросил Ворошилов.

— В районе Любани и Спасской Полисти воюют испанцы-франкисты из Голубой дивизии. Прибыли на фронт легионы бельгийских фашистов — «Фландрия», голландских — «Нидерланды», отряды норвежцев-квислинговцев. Есть и подразделения эстонских националистов, польские солдаты под присмотром немецких офицеров. Ихняя пропаганда старается изобразить этот «интернационал» как крестовый поход Европы против большевиков.

— Крест бы им всем в одно место, — сказал Ворошилов. — Осиновый…

— Лучше кол, Климент Ефремович… А впрочем, и против креста не возражаю, — отозвался Мерецков.

— Пока и противник не обладает преимуществом в живой силе, и пушек у нас побольше. Но гитлеровцы располагают большими запасами мин и снарядов, подвоз к войскам у них не затруднен: железные дороги в их руках. Мы же не в состоянии соперничать с противником в создании артиллерийско-минометной плотности огня. Каждый снаряд на счету! Но главная опасность, главная наша забота — их авиация. Она буквально терроризирует стрелковые части и особенно кавалерию.

Ворошилов вдруг резко поднялся и направился к двери.

— Поехали, — на ходу бросил он Мерецкову, — во Вторую ударную.

32

В эту февральскую ночь 1942 года Сталину не спалось. Он вообще плохо спал по ночам, потому и сместил собственный отдых на утренние часы. Впрочем, и сейчас было раннее утро. Но в это время Сталин обычно уже спал, и вся страна, вернее сказать, руководящая ее часть позволяла и себе прикорнуть в специально оборудованных комнатах.

Справедливости ради надо сказать, что эта традиция — смещать дневное время на ночь — возникла еще до того, как Сталин превратился в существо высшего порядка. Не спали по ночам в первые дни октябрьского переворота, недели и месяцы становления Советской власти, в тревожном ожидании Брестского мира, в архитрудную эпоху военного коммунизма. Позднее, когда Ленин приступил к созданию хозяйственных основ государства, Председатель Совнаркома неоднократно возвращался к проблеме нормального ритма деятельности партийного и советского аппарата. Но выкорчевать до конца привычки военного коммунизма, а иных у взявших власть партийцев, увы, не было, Ленину не удалось.