Прощай, гвардия! - Дмитрий Дашко

Вместе с остальными генералами я находился у фельдмаршала. Обсуждение деталей предстоящего штурма было в самом разгаре. По предварительному плану солдаты в окрестных лесах должны были заготовить фашины, которых требовалось не менее десяти тысяч штук. Такую цифру привел инженер-полковник Бибиков, хорошо изучивший особенности вражеского укрепления и рельефа местности.

В это время осажденные отправили в наш лагерь парламентеров: унтер-офицера с барабанщиком. При себе у них было письмо к фельдмаршалу Ласси с предложением о заключении перемирия. Отводными караулами русских войск командовал генерал-майор фон Ливен. Шведов отвели в его палатку. Он забрал у них бумаги и отправился к фельдмаршалу, ни о чем не подозревая.

Палатки преображенцев находились поблизости. Солдаты видели, как фон Ливен вполне по-дружески разговаривает с посланцами врага, и сделали на сей счет определенные выводы. Вероятно, сыграло свою роль и желание обелить честь полка после недавних неприятных событий.

Я не был очевидцем всех событий, но немного погодя сумел восстановить примерную картину. Все произошло очень быстро.

Слово «измена» зашелестело от палатки к палатке. Появились первые зачинщики стихийно нарождавшегося бунта.

— Смотрите, что енералы иноземные творят, — говорили они. — С супостатом за спинами нашими вошкаются, не иначе как заговор намечают. Вона скока в палатке сидели, шушукались.

Искры упали в благодатную почву.

— Доколе нам терпеть иноземцев?! Бить надо немчуру поганую, а с фон Ливена энтого зачать.

— Фон Гофена заодно прибьем! — выкрикнул кто-то из точивших на меня зуб.

Его тут же поддержали.

Лагерь превратился во взбудораженный муравейник. Гонцы от преображенцев уже во всю прыть неслись к гренадерам Измайловского полка:

— Чего сиднем сидите, братцы?! Айда немчуру лупить! Чтоб духу ненашенского больше не было. Нету уже терпежу на них никакого.

Гренадеры удивленно поднимались, разглядывая перекошенные от злости лица преображенцев:

— Хто ж так допек вас?

— Да хучь подполковник новый — фон Гофен проклятущий. Изменщик он, как и вся немчура. Бить его надо, а то и на веревке вздернуть, чтобы другим неповадно было.

Бойцы, хорошо знавшие меня еще по Крымскому походу, вступились за мою честь.

— Ты на кого руку поднять хочешь? — грозно наезжал разбушевавшийся Михайлов на одного из заправил-преображенцев. — Да наш подполковник столько татарвы да шведов порубал, сколько ты за всю жисть не видел. Какой из него изменщик?

— Дык все они одним миром мазаны, — оправдывался зачинщик. — Со свеями хороводы водют. Погибели нашенской желают. Мы пропадем, а они за энто золото получат. Сдадут нас с потрохами, как есть сдадут.

— Ну-ну, — вскинулся Чижиков, хватаясь за шпагу. — Ты ври, да не завирайся. Я за подполковника в капусту тебя покрошу.

Вспыхнула драка, в которую, кроме гвардейской пехоты, втянулись и нижние чины из армейских полков. В начавшейся суматохе человек триста бунтовщиков смогли прорваться к палатке фон Ливена, разоружив немногочисленный караул. Самого генерал-майора в ней не оказалось, он уже понес бумаги фельдмаршалу. Зато там были испуганные до смерти шведы-парламентеры и генеральский адъютант, который тоже не мог похвастаться славянским происхождением.

Их били. Били жестоко, круша челюсти, ломая ребра, руки, ноги. Озверевшая толпа выплескивала стадный инстинкт на всех, кого считала врагами. Припоминали, что было и чего не было.

Сбежавшиеся полковые офицеры попали под горячую руку. Никто не желал подчиняться их приказам.

— Понабежали тут фоны всякие! Когда будут наши, русские офицеры, тогда и будем им повиноваться! — вопили самые ярые из зачинщиков.

— Вместе вдарим!.. Никто не уйдет, — кричали другие.

Узнав о случившемся, мы выскочили из палатки фельдмаршала.

— Ну вот, — печально вздохнул Ласси, — у нас бунт, господа.

«Бессмысленный и беспощадный», — едва не добавил я.

— Надо немедленно прекратить это безобразие, — произнес бледный фон Ливен, чье имя в толпе взбунтовавшихся слышалось чаще других.

Он невольно поежился, представляя, что может произойти, если эта человеческая масса доберется до него.

Я, хоть и понимал, что действую опрометчиво, ринулся туда, откуда слышались звуки драки и гневные возгласы.

Передо мной были сотни освирепевших… нет, не лиц — рож. Я не узнавал тех, с кем совсем недавно ходил в атаки, вместе проливал кровь. Это были безумцы, жаждавшие только одного.

— Ага, вот он, немчура! — ткнув в мою сторону грязным пальцем, заорал солдат по прозвищу Щербатый. Его зубам частенько доставалось от унтер-офицеров, об этом свидетельствовали многочисленные прорехи и далекая от голливудской улыбка.

Щербатый всегда был склонен к дебошу, и я не удивился, увидев его в первых рядах бунтовщиков.

Стоит только толпе почуять твой страх, и она раздавит тебя. Я ее не боялся. Меня не страшили эти рожи. Мне было что терять: молодую жену, жизнь, но я не собирался поддаваться панике.

Безумству храбрых поют песни. Мне было достаточно короткой фразы, брошенной Щербатым.

Я схватил солдата, подтащил к себе и, глядя в его налитые злобой глаза, прошипел:

— Все, сволочь! Ты у меня допрыгался. — Не оборачиваясь, я коротко бросил за спину подоспевшим измайловцам: — Попа сюда, да побыстрее.

— Зачем? — спросил струхнувший не на шутку Щербатый.

— А кто тебе грехи отпустит? Я же сказал, что ты допрыгался. Сейчас пристрелю тебя как бешеную собаку, без всякого суда и следствия.

Преображенцы были окружены прибывшими солдатами полевых полков, которых привели адъютанты Ласси. Пришел и сам фельдмаршал.

Момент был переломный. Оказавшись внутри ощетинившегося штыками круга, бунтовщики протрезвели. Многие стали просить прощения.

Фельдмаршал объявил общее построение, приказал выявить заводил. Мне стало тошно. Как ни крути, но это были мои солдаты, за которых я нес ответственность.

С тяжелым сердцем я подошел к Ласси, встал на одно колено и, опустив голову, попросил разрешения уйти в отставку.

— Нет, подполковник. Абшида я тебе не дам, — покачал головой фельдмаршал. — Вины твоей я тут не вижу, да и не так уж много у меня толковых офицеров, чтобы ими разбрасываться. Зачинщиков найдем, кнутом выстегаем да на каторжные работы отправим, а остальным урок на будущее. Да и тебе такой урок не лишним будет. Так что продолжай служить, фон Гофен. Завтра на штурм Фридрихсгама пойдем. Пусть гвардейцы твои доблесть свою покажут. — С этими словами Ласси ушел.

Избитых шведов на носилках отнесли к городу. Лекари оказали им всю возможную в полевых условиях помощь. За жизнь и здоровье парламентеров можно было не опасаться. Фельдмаршал в письменном виде принес Левенгаупту свои извинения. Его предложение о мире Ласси принять не мог, ибо не имел на то полномочий от императрицы. Командующий русской армии пообещал, что отправит депешу в Петербург, но до получения ответа будет продолжать боевые действия, как и прежде.

Намеченный на утро штурм так и не состоялся. Часов в одиннадцать вечера город озарило пламя чудовищной силы. Казалось, что во Фридрихсгаме горело все, что только может гореть.

Ласси отправил на разведку отряд гусар. Вернувшись, те доложили, что неприятель оставил городские пределы, как незадолго до того покинул засеку в Мендолаксе. Перед уходом шведы заминировали почти все дома, и теперь те с грохотом взлетали на воздух, мешая дальнейшему продвижению наших войск. Тем не менее гусарам удалось привести с собой нескольких языков из числа больных солдат, которых неприятель бросил в осажденном городе. От них мы и узнали причину такого странного поведения шведских военачальников. Оказывается, всему виной дезинформация, которой мы напичкали скандинавов с моей подачи.

Перепуганный Левенгаупт поверил, что против него действует чуть ли не стотысячная русская армия, и потому опасался полного разгрома своего отнюдь не великого числом войска (хотя по факту нас было всего в полтора раза больше).

Это было настоящее бегство. Двадцать тысяч шведов драпали к Гельсингфорсу, где надеялись закрепиться и получить подкрепление из центральных областей королевства. Кроме того, они очень рассчитывали на свой флот.

Ласси после благодарственного молебна двинул войска за ними следом. Конечной точкой маршрута был Гельсингфорс.

Там и намечалось финальное сражение, которое должно было поставить точку в этой нелепой войне.

Глава 20

Шведы стояли на противоположном берегу реки Кюмень и обстреливали из орудий готовившихся к переправе русских солдат. Мосты были разрушены при отступлении. Перейти реку вброд не представлялось возможным — она была глубокой и полноводной. Финны-проводники подтвердили, что перебраться на другую сторону можно только в этом месте. Дальше берега слишком скалистые, а по бокам — сплошные болота да топи.