За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

Перед тем как спуститься на пристань, заполненную восторженным народом, чьи наиболее нетерпеливые представители уже сбрасывали верхнюю одежду и лезли в Днепр, который сегодня должен был заменить священный Иордан, Анна шепнула Добрыне:

— Как ни береглась я, а, похоже, понесла от тебя. Придумай, как княжескую ревность обмануть. Ежели он к христианству склоняется, то и в непорочное зачатие должен поверить…

Михаил, стоявший с другой стороны от Добрыни, слышать ее, конечно, не мог. Глядя из-под руки на высокий днепровский берег, густо застроенный халупами простолюдинов, он разочарованно пробасил:

— Что за блядский городишко! Тут и не хочешь, а поневоле с тоски запьешь.

Великое дело было сделано, но беды и хлопоты на этом не кончились…

Часть II. ЗА ЦАРЯ

Барков Иван Семенович — фривольный поэт, очередное воплощение странника в ментальном пространстве Олега Наметкина.

Екатерина Алексеевна — российская императрица.

Пугачев Емельян Иванович— донской казак, мятежник и самозванец.

Суворов Александр Васильевич — полководец.

Радищев Александр Николаевич — политический деятель, писатель.

Новиков Николай Иванович — политический деятель, масон.

Кулибин Иван Петрович — механик, изобретатель, монархист.

Крюков Михайло — дворянин, супермен, темная личность.

Река, полноводная, величавая и слегка грязноватая, как все истинные труженики, день ото дня и год за годом несла на себе в море много чего разного — и хорошего, и плохого.

К последней категории можно было отнести танкеры, оставлявшие за собой отчетливый радужный след, баржи, груженные новейшими пестицидами, шикарные яхты, оборудованные тайниками для перевозки наркотиков, разнообразнейший бытовой мусор, отходы химической промышленности, удобрения, смытые с окрестных полей, обрывки сетей, дохлую рыбу, фекалии, утопленников и просто лессовую взвесь, заставлявшую дельту мелеть и расширяться.

Но за все время своего долгого существования, включая эпохи войн, колонизации, промышленного бума и сексуальной революции, реке не приходилось еще 6аюкать в своем лоне предмет, более опасный, чем этот самый обычный на вид прогулочный катер, носивший несколько странное для здешних мест название «Кудеяр».

Экипаж катера состоял из трех человек — двух белых и одного черного. Белые пили бурбон, главным достоинством которого была забористость, черный дежурил у руля. Впрочем, никакой дискриминацией здесь и не пахло — просто он был единственный, кто хоть что-то понимал в компасе и аксиометре [59].

Белые, только что принявшие на грудь по стакану теплого бурбона и закусившие кукурузными хлопьями, негромко пели:

Было двенадцать разбойников.Был Кудеяр-атаман,Много разбойники пролилиКрови проклятых дворян…Царь на разбойников гневался,Поп им анафему пел,Войско старалось стрелецкое,Чтоб прекратить беспредел…

— Эх, славно! Что бы там наши атаманы ни трындели, а мне здесь нравится, — с чувством произнес нелегал Демьян Репьев, по документам числившийся жителем штата Оклахома Джекомом Джексоном. — На нашу Волгу весьма похоже. Возле Астрахани она столь же широкая. Берегов не видно. И небо такое же высокое. Загляденье!

— Возле Астрахани сейчас арбузы плавают. Во какие! — другой нелегал Митюха Дутиков, имевший карточку социального страхования на имя ветерана американской армии Ли Эша, изобразил руками нечто круглое, размерами превышающее спасательный круг. — А здесь только окурки да гандоны. Тьфу! — Он смачно сплюнул за борт.

— Да, довели народ до ручки баре тутошние, — понимающе кивнул Репьев. — Сначала казачество местное извели, чероков и команчей, а потом за муринов [60] взялись. Непосильным трудом хотят приморить. Ничего, отольются душегубам слезы дяди Тома… Эй, Ларри! — обратился он к рулевому, природному американцу, черному, как деготь. — Ты про дядю Тома слышал?

— Ноу, — покачал головой Ларри, изучавший русский язык в знаменитой подпольной школе мирового казачества на Соловецких островах. — Нашего самого знаменитого дядю зовут Сэмом. Мы собираемся ему… как это…

— Глаз на жопу натянуть, — подсказал Репьев. — Ларри, а ты Поля Робсона знаешь?

— Ноу.

— Во даешь! Да это же самый голосистый американский певец.

— Самый голосистый американский певец — Элвис Пресли, — меланхолично ответил Ларри.

— Скажешь еще, что ты и Анжелу Дэвис не знаешь, — не унимался Репьев.

— Не знаю. А кто она?

— Самая красивая ваша баба.

— Самая красивая наша баба Мэрилин Монро. — Ларри мечтательно вздохнул.

— Все у вас тут перепутаюсь! — Репьев в сердцах махнул рукой. — Самолучших своих людей не знаете… Прибавил бы хода, а то не успеем к сроку.

— Нельзя, — покачал головой Ларри. — Речная полиция остановит.

— Ну и жизнь у вас! Не позавидуешь. Со всех сторон простой народ обложили. То дорожная полиция, то портовая, то береговая, то муниципальная, а сейчас вдобавок и речная. Да еще эти… которые за нами гонятся…

— Федеральные агенты.

— Они самые, голубчики. Как, спрашивается, рядовому человеку такую ораву ярыжек одолеть? Мы свою полицию еще в позапрошлом веке под корень свели. Будочников повесили, квартальных утопили, околоточных в капусту изрубили. И сразу порядок наладился. Живем не тужим. Чего и вам желаем.

— Согласен, — кивнул Ларри. — Полицейских надо убивать. Я имею к этому прирожденную склонность. За что и включен в список десяти самых опасных преступников страны.

— Ничего, когда все по-нашему выйдет, этими списками только подтереться останется. Охотники превратятся в дичь, а гонимые в гонителей, — заявил Дутиков, имевший философский склад ума.

— Хотелось бы в это верить.

— Хотелось бы! — фыркнул Репьев. — Верить — твой долг. Сомневающимся среди нас не место… Давай лучше закурим.

— «Мальборо» будешь?

— Слабоваты… Я лучше свои. Правда, всего десять штук осталось. — Репьев вытащил полупустую пачку сигарет «Дымок Кубани». — Хоть бы до Мемфиса на этих дотянуть…

За поворотом реки показался железнодорожный мост, похожий издали на огромную пилу, повисшую над водой. Ларри сбавил скорость и переложил руль влево, пристраиваясь к длиннющей очереди разнокалиберных плавсредств, направлявшихся в судоходный пролет.