Пробный шар - Вячеслав Рыбаков

И вышел. Девчата оторопели на миг, потом засмеялись. Ножницы снова бодро запрыгали, позвякивая, вокруг головы Постникова.

— Вот олух старый! Башки себе помыть не может, а туда же…

— Они везде так, — сказала постниковская девочка хладнокровно. — Сами всю жизнь помалкивали, теперь всех заткнуть рады — вот и вся их мораль. Плюнь. Старики подают хорошие советы, вознаграждая себя за то, что уже не могут подавать дурных примеров.

— Это кто изрек? — спросил изумленный Постников.

— Ларошфуко, — ответила девочка. — Освежить?

Час "пик" давно отхлынул, и в автобусе можно было стоять довольно свободно. Постников поозирался-поозирался и остался в конце салона, протянув руку к поручню и посасывая сразу две таблетки валидола. Думать он уже не мог и только смотрел вокруг. Мысли — все как одна — казались в этой духоте и суете нестерпимо скучными и лишними, выдуманными какими-то. Когда автобус замирал у светофоров, становилось совсем нечем дышать. Надо было на дачу, снуло тосковал Постников.

— Нет, ну ты послушай, чего пишет! — громко сказал, потрясая листком письма, сидевший напротив Постникова полный мужчина в черном бархатном костюме, по меньшей мере английском, и толкнул локтем пребывавшую между ним и окном увешанную фирменной одеждой женщину. Женщина со скукой смотрела в окно, а на коленях у нее сидела маленькая импортная принцесса лет семи. На коленях у принцессы стояла авоська джинсовой ткани с изображением какой-то монтаны, вся в ярких наклейках с пальмами; из авоськи единообразно, как патроны из обоймы, чуть наклонно торчали четыре горлышка портвейна розового крепкого. Дефицит где-то выбросили, глядя на горлышки, мельком подумал Постников. Принцесса увлеченно ковыряла пробки пальчиком. Женщина степенно повернула к мужчине увенчанную странной прической голову. Крупная золотая серьга, колыхнувшись в ее ухе, окатила глаза Постникова горячим лучом. Мужчина принялся читать:

— "С Колюхой не встречаюсь, не могу видеть. Но если нарвусь, полжизни точно отниму. А было так, они с Вовиком добра насадились, а до этого еще с Людой с лесопильни выпили по бутылке. Сел на мой мотоцикл и газанул. Мотоцикл и встал на дыбы. То есть врезался в забор. Короче, побили стекло лобовое, фару, зеркала, аккумулятор вытек весь. Батя озверел, да после плюнул", — мужчина опять громко засмеялся, мотая лысеющей, лоснящейся от пота головой. Женщина, не издав ни звука, столь же плавно отвернулась.

Сын был дома, но куда-то собирался. Губы его были пунцовыми и чуть припухли. В воздухе мерцал осторожный запах незнакомых Постникову духов.

— А, привет! — сказал сын обрадованно. — А я уж думаю, куда ты запропал. Мать звонила из своей Тьмутаракани — я сказал, ты еще не пришел.

— Правильно сказал, — одобрил Постников. Он был едва живой от усталости. — Всегда говори правду.

Сын довольно хохотнул.

— Как она там? Что говорила?

— Здорова… Куда пиджак? Пиджаку на вешалке место, он же так форму теряет!

— Плевать, пускай теряет… Что мама сказала?

— Командировку ей продлили, — сказал сын, аккуратно увешивая на вешалку постниковский пиджак.

— Надолго?

— На неделю.

— Ничего себе! Почему?

— Да я толком не понял… некогда было вникать, знаешь.

— Ясно.

— Мясо там еще осталось, мы не все съели. Так что ужинай.

— Спасибо. Мне мама ничего не передавала?

— М-м-м… Что-то она такое говорила, погоди…

— Вспомни, пожалуйста, — Постников в одних трусах плюхнулся в кресло у раскрытого настежь окна. В окно заглядывали молодые березки, любовно посаженные жильцами лет десять назад. Мне тогда было сколько Свирскому сейчас, подумал Постников и с омерзением провел ладонью по своему влажному животу. Живот был небольшой еще, но уже трясущийся и какой-то голубоватый — такого цвета, наверное, будет синтетическое молоко, когда всемогущая наука подарит его людям. Постникову смертельно захотелось, чтобы жена передала ему нечто бессмысленно лирическое, десятилетней давности. А еще лучше — двадцатилетней. Например: я ужасно соскучилась, без тебя уснуть не могу, а если задремываю — вижу тебя во сне… И чтобы Павка вспомнил.

— Из башки вон, — сказал Павка. — Слушай, я уйду сейчас.

— Куда?

— К Вальке. У него дээсовская выставка на квартире сегодня. Социальные акварели.

— Когда вернешься?

— Да я, может, не вернусь. Ты ложись, не жди меня. А! — Павка хлопнул себя по лбу. — Велела белье не занашивать. Если, говорит, сами простирнуть не соберемся, складировать в таз под раковиной — приедет, обработает. А то, говорит, никакой отбеливатель не возьмет.

— Ясно, — сказал Постников бравым голосом. — Ты исполнил?

— А то! Трудно, что ли?

— Молоток. Беги, ладно. Позвони только, когда сообразишь, вернешься или нет. А то я волноваться буду, Павка.

— Ой, да плюнь! Зануда ты, отец. Как тебя любовницы терпят?

Постников подумал, что надо бы вспылить, но ни желания, ни сил на это не обнаружил. Да и сын засмеялся, показывая, что шутит, подошел к Постникову и ткнул вертящимся пальцем ему в живот. Живот уже просох, почувствовал Постников, тоже засмеялся и хлопнул сына по руке.

— Утром когда вернешься?

— Ну ты что, склероз совсем? Утром же у меня тренировка.

— Тьфу, черт, суббота, — вспомнил Постников. Павка бросил себе на спину свитер, завязал рукава на груди.

— Это… там тебе еще письмо из Штатов.

— От Эшби?

— Да я не смотрел. Пока! — Дверь лязгнула.

Это действительно было письмо от Фрэнка Эшби. Постников познакомился с Фрэнком на конгрессе социомодельеров четыре года назад. С длинным, непривычного вида конвертом в руке Постников пристроился обратно в свое кресло. Из распахнутых окон дома напротив как недорезанные верещали по-английски какие-то новые, совсем уже неведомые Постникову группы, громко открывала душу женщина Пугачева, Боб Расческин доверительно сообщал, что он змея и сохраняет покой, устарелый Жарр булькал "Магнитными полями". Вечер пятницы. Хлопнула дверь внизу, и раздались громкие голоса Павки и Вальки. Валька, оказывается, ждал где-то здесь — то ли на лестничной площадке, то ли в кустах под окном. "У нас у самих рыльце в пушку!" — "У всех в пушку! Не об этом речь, не о количестве пушка, а о наличии рыл как таковых!" — "Демагогия. Мы всех будем ругать, а нас никто не смей, мир сразу развалится…" — "Ой, да плевали все…" Постников прислушивался, пока голоса не пропали, но так и не понял, о чем речь. Какие-то их дела. Сигнал с другой планеты, обрывок чужой шифровки. "Дешифровать к утру, ротмистр, или расстанетесь с погонами!.."

"…Мы перебрали два десятка сценариев, — писал Фрэнк. — При любом из них получается, что должно смениться еще не менее семи поколений, прежде чем станут ощутимы изменения. Да и то мы принимали за константу интенсивность человеконенавистнической пропаганды, которая на самом деле, несмотря на поверхностные политические сдвиги, растет, сознательно нагнетается средствами массовой информации и, видимо, сводит на нет эволюционный процесс. Прогнозы самые неутешительные. Очевидно, что у человечества нет такого запаса времени…" Постников посмотрел еще раз на конверт, на штамп "Эйр мэйл". Больше двух месяцев этот плоский дружеский кулечек полз поперек планеты, преодолевая расстояние, которое какая-нибудь никому здесь не нужная "MX" покроет за тридцать семь минут. Парадоксально, конечно… Надо марку Свирскому отнести в понедельник, мельком подумал Постников.