Мир всем - Богданова Ирина

— Хитрая баба. Я всегда знала, что она сумеет в Ленинград перебраться, да ещё небось и жилплощадь хорошую себе оттяпала.

По сравнению с бараком моя комната в Ленинграде действительно была сказочным дворцом с водой из крана, ванной с дровяной колонкой и электрическим освещением. Но я не стала обсуждать предшественницу, а спросила, что за шум в коридоре.

Лена пожала плечами:

— На работу собираемся. На завод. У нас всегда так. Это только некоторые могут до семи в койке валяться, потому что школа в двух шагах. — Она намотала на голову платок и надела ватник. — Лампу погасить не забудь. Электричество в шесть утра включат.

По армейской привычке я никогда не расставалась с котелком, поэтому хотя бы чай себе обеспечу. Коробченко сказала, что оставила мне свой прекрасный примус в обмен на мой. Если он столь же восхитителен, как матрас, то… Я притушила просвистевшее в мозгу крепкое армейское словечко, которое говорят, если рядом брякнулась мина. Но ругаться не хотелось, потому что вещи — дело наживное, а мир в душе деньгами не заполнишь.

Судя по всему, в нашем бараке жил какой- то поборник порядка, потому что ряд жестяных рукомойников на стене кухни тоже был пронумерован. Внизу под рукомойниками стояли изрядно помятые вёдра и бадьи, судя по виду, откопанные с пепелища. Я подошла к рукомойнику номер восемь, как у комнаты, и поддала ладонью стержень клапана. Ледяная вода ожгла руку.

Рядом со мной, фыркая, умывался молодой парень в майке и рабочих брюках. Он покосился на меня одним глазом:

— Новенькая? Вместо Коробченко?

Я кивнула:

— Да. Антонина Сергеевна.

Его губы растянулись в ухмылке:

— Да брось ты! Сергеевна она! Будь проще. Я, например, Валентин Петрович, но для соседей просто Валя. А ты, Тося, не тушуйся, у нас народ хоть и шебутной, но не вредный. А по праздникам мы всем бараком танцы устраиваем. Любишь танцевать?

Похохатывая, он весело рассыпáл слова, словно давний знакомый, случайно встретивший боевую подругу, а в довершение знакомства крепко хлопнул меня по плечу:

— Ну, в общем, с новосельем тебя! — Он подмигнул. — Будет желание, заглядывай в третью комнату, моя Нюрка живо на стол спроворит. Как, говорится, чем богаты, тем и рады.

Дальше в кухню вошли сразу три хозяйки. Я со всеми здоровалась, представлялась, называла своё имя, слышала в ответ советы и пожелания, а голова шла кругом. Шипели примусы, исходили паром чайники. Я спохватилась, что пора в школу, и побежала переодеваться.

Мой барак стоял на улице Коммуны, неподалёку от руин какого-то огромного здания, похожего на бывший кинотеатр. Школа располагалась совсем рядом, через дорогу от развалин, засыпанных слоем снега. Она представляла собой приземистое здание из тёмно-красного, почти бурого кирпича кондовой старинной кладки, сумевшего выдержать военные будни. Блёклый северный рассвет слегка подкрашивал здание скупыми мазками розоватой зари, тускло отражаясь в оконном стекле. Я прошла по расчищенной к двери дорожке с сугробами по обеим сторонам. Наверняка мальчишки валяются в них, как весёлые поросята. Позади школы белела покрытая коркой льда гладь реки Ижоры. Я пожалела, что не умею кататься ни на коньках, ни на лыжах.

Навстречу мне в направлении Ижорского завода шёл поток пешеходов. Несмотря на ранний час, из глубины квартала слушался стук молотков и визг пилы. Город строился день и ночь, готовя кому-то новоселье.

В отличие от ленинградской школы для девочек в колпинской учились мальчики. Я пришла за час до начала уроков и сразу же прошла в кабинет директора. Он располагался в закутке и по размерам не уступал трёхстворчатому шкафу с зеркальной дверцей. Не спрашивайте, как туда поместился письменный стол, но чтобы подать документы, мне пришлось встать боком.

Директор Серафима Александровна — крупная женщина с медалью «За оборону Ленинграда» на пиджаке — крепко, по-мужски, пожала мне руку:

— Рада, что в наши ряды вольётся свежая кровь. Вам достаются третьеклассники. Имейте в виду, класс тяжёлый, много безотцовщины, переростков. Есть парочка хулиганов. А недавно я застукала Колокольцева за раскуриванием самокрутки. Сами понимаете, — она скорбно свела брови домиком, — война. Родителям было не до воспитания.

Да и сейчас педагогическая работа лежит в основном на школе. Успели заметить, как сильно разрушен город? Куда ни глянь — одни руины. Ижорский завод обстреливали день и ночь, но люди работали, ремонтировали танки, давали городу трубы, выпускали боеприпасы. Вы, конечно, знаете про топливо для Ленинграда?

— Нет, — вполголоса побормотала я, — наверное, я уже была далеко.

— Ну как же! Такое не забывается! После первой блокадной зимы в Ленинграде остро встал вопрос доставки топлива, и тогда городу отдали приказ сделать невозможное, а именно проложить трубопровод по дну Ладоги. За пятьдесят дней! Представляете масштаб работ? Где взять трубы? Конечно, на Ижорском! Под бомбами, под обстрелами, через две недели после приказа завод стал отгружать трубы. Шестьсот тонн! Почти фронт, — она взмахнула рукой, — да что там почти. Фронт и был! Взрослые работали по двадцать четыре часа, а дети помогали. — Она сделала паузу. — Не могу говорить об этом спокойно, в груди всё кипит.

— Конечно, я учту все обстоятельства! — горячо откликнулась я. — Познакомлюсь с ребятами, с отстающими позанимаюсь дополнительно.

— А вот с этим плохо, — с сожалением сказала директор. — Школа работает в две смены, и как только начальная заканчивает уроки, сразу же приходят старшие, и надо освобождать помещения. В исполкоме пока ничего не обещают насчёт расширения — люди и без того по подвалам живут. Кстати, вы хорошо устроились? Барак, конечно, не хоромы, но и не землянка.

Я заверила, что всё отлично, и она успокоенно кивнула головой:

— Надеюсь, что мы сработаемся.

— Здравствуйте, ребята. Садитесь. Теперь вместо Надежды Ивановны вас буду учить я. Меня зовут Антонина Сергеевна.

Двадцать восемь пар глаз настороженно изучали меня, и на миг я почувствовала себя укротительницей тигров на арене цирка. Десятилетние мальчики — это вам не милые тихие первоклассницы с тонкими пальчиками и наивным детским лепетом. За последней партой я заметила крупного плечистого мальчика явно старше всех на пару лет. Рядом с ним совсем мелкий, с задиристой улыбкой и злым прищуром глаз. Наверняка забияка и драчун. А вон тот мальчик у окошка с аккуратно подстриженной чёлкой скорее всего отличник.

После переклички я отложила журнал в сторону и взяла книгу, которую принесла с собой:

— Сегодня у нас урок родной речи, но я не стану вас спрашивать, а просто почитаю книгу, а потом мы с вами обсудим, что вы узнали и почувствовали. Книга называется «Помощь идёт» замечательного писателя Бориса Житкова.

Я показала обложку с рисунком летящего самолёта и начала читать, изредка поглядывая на ребят. По звенящей тишине в классе я понимала, что повествование доходит до их сердец, и радовалась первой ниточке понимания, завязавшейся между нами. Чтобы узнать друг друга, нет ничего лучше, чем совместное чтение, когда жизнь героев становится нашей общей жизнью с общими радостями и печалями. Казалось бы книга — обыкновенная вещь, ничего особенного: буквы, краска, лист бумаги. Но ты перелистываешь станицы, начинаешь читать, и чужие судьбы внезапно становятся частью твоей собственной судьбы. Поэтому всегда говорю детям: «Читайте про хороших людей, про благородные поступки и добрые дела, чтобы именно с ними вам пришлось дальше идти по жизни».

Я видела, как по мере чтения с лиц мальчиков исчезает настороженность и их глаза загораются интересом и любопытством.

К концу урока мы успели поговорить о рассказе, подумать, как бы мы поступили на месте героев, немножко поспорили, чуть- чуть посмеялись и на завтрак в столовую пошли уже не отдельными эшелонами — учитель и ученики, а общим коллективом, у которого благодаря хорошей книге за сорок пять минут успело возникнуть взаимопонимание. Всего столовая вмещала три класса. Мой класс завтракал сразу после первого урока. От запаха пищи у меня закружилась голова. Начиная со вчерашнего дня, за хлопотами с переездом, я съела пару кусков хлеба с маргарином и выпила кружку кипятка. Не хватало ещё прилюдно хлопнуться в обморок от недоедания.