Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

Кэтрин говорила не переставая и была чрезвычайно возбуждена. Никогда прежде тетка не видела ее такой и приписала эту перемену заграничному путешествию, которое придало девушке зрелости, уверенности в себе. Она нашла также, что Кэтрин похорошела и стала почти красавицей. Миссис Пенимен подумала о том, как это, наверное, поразит Мориса Таунзенда. Размышления ее были внезапно прерваны довольно резким восклицанием девушки:

— Отчего вы так себе противоречите, тетя Лавиния? То вы одно говорите, то совсем другое. Год назад, перед моим отъездом, вы мне велели не обращать внимания на запрещение отца, а теперь советуете иначе. Какая вы переменчивая!

Для миссис Пенимен этот выпад был полной неожиданностью — она не привыкла к тому, чтобы противник в споре вторгался на ее территорию (возможно, потому, что противник обычно не рассчитывал найти там достаточно припасов). Сама она считала, что цветущие поля ее аргументов едва ли когда-нибудь подвергались опустошительным набегам. Видимо, поэтому она в обороне прибегала скорее к величественным жестам, чем к искусным маневрам.

— Не понимаю, в чем ты меня обвиняешь; наверное, в том, что я слишком забочусь о твоем счастье. Никто еще не говорил мне, что я непостоянна. _Таких_ упреков мне еще не приходилось слышать.

— В прошлом году вы на меня сердились оттого, что я не хотела тотчас же венчаться, а теперь требуете, чтобы я уговорила отца. Вы говорили, что ему будет поделом, если он повезет меня в Европу и ничего этим не добьется. Ну вот он и вернулся ни с чем — вы должны быть довольны. Ничего не изменилось — ничего, кроме моего отношения к отцу. Сейчас меня гораздо меньше заботит его мнение. Я очень старалась угодить отцу, но ему это не нужно. Теперь мне тоже ничего не нужно от него. Не знаю, хорошо это или плохо; наверное, плохо. Но мне и это безразлично. Я знаю одно: я вернулась и выхожу замуж. Вам это должно быть по душе — или, может быть, теперь вы смотрите иначе? Вы ведь такая странная. Дело ваше; но только больше не просите меня уговаривать отца. Не стану я его уговаривать; с меня довольно. Я ему не нужна. Я вернулась и выхожу замуж.

Никогда прежде миссис Пенимен не слыхивала от своей племянницы таких властных речей; естественно, она немало испугалась. Решительность Кэтрин, ее горячность испугали тетку, и она не нашла, что ответить. Миссис Пенимен легко поддавалась страху, а потерпев поражение, всегда отступала; отступая же, часто, как и в описанном случае, издавала нервный смешок.

26

В тот вечер она заставила племянницу выказать характер (миссис Пенимен теперь часто говорила о характере Кэтрин; прежде едва ли вообще можно было услышать о том, что у нашей героини имеется характер), но уже на следующее утро сообщила ей новость, которая помогла девушке вновь обрести душевное равновесие: тетушка объявила, что Морис Таунзенд намеревается нанести Кэтрин визит на другой день после ее приезда. Молод ой-человек явился днем, и на сей раз, как нетрудно догадаться, кабинет доктора Слоупера не был предоставлен в его распоряжение. Целый год Морис захаживал на Вашингтонскую площадь без всяких церемоний, и теперь ему было досадно обнаружить, что дом для него ограничивается парадной гостиной, где принимала его Кэтрин.

— Как я рад, что вы вернулись, — сказал он. — Какое счастье снова видеть вас!

И он с улыбкой оглядел ее с ног до головы; позднее выяснилось, впрочем, что, в отличие от миссис Пенимен, с ее чисто женским умением примечать малейшие перемены, он не нашел Кэтрин похорошевшей.

Кэтрин же нашла, что он бесподобен; ей трудно было свыкнуться с мыслью, что этот блестящий кавалер безраздельно принадлежит ей. Они долго ворковали — на взаимные расспросы отвечали взаимными заверениями. Искусством такой беседы Морис владел в совершенстве и даже свой коммерческий дебют описал в романтических тонах, — Кэтрин весьма серьезно о нем расспрашивала. По временам Морис покидал софу, на которой они расположились, и прохаживался по комнате, а потом возвращался, улыбаясь и ероша волосы. Он был возбужден (вполне естественно для молодого человека, только что встретившегося с возлюбленной после долгой разлуки), и Кэтрин про себя отметила, что никогда еще не видела его в таком волнении. Наблюдение это почему-то доставило ей удовольствие. Он задавал Кэтрин вопросы касательно их путешествия, на которые она не всегда умела ответить — она забыла иные названия и имена и не очень твердо помнила маршрут, которого придерживался отец. Но сейчас ее вдохновляла вера, что испытания остались позади, и она была счастлива и не стеснялась несовершенства своей памяти. Ей теперь казалось, что она может обвенчаться с ним без малейших угрызений совести и без каких-либо переживаний — кроме самых сладостных, разумеется. Не дожидаясь вопроса, она сама сказала Морису, что отец не изменил своего решения — ни на йоту не уступил.

— Теперь нам уже нечего рассчитывать на его согласие, — сказала она, и придется обойтись без него.

Морис смотрел на нее с улыбкой.

— Бедная моя! — воскликнул он.

— Не надо меня жалеть, — сказала Кэтрин. — Мне теперь все равно, я привыкла к этой мысли.

Морис все так же улыбался; затем он встал и снова прошелся по комнате.

— Позвольте теперь мне попробовать! — сказал он.

— Попробовать уговорить его? Вы его только пуще прежнего разгневаете, решительно ответила Кэтрин.

— Вы говорите так оттого, что в прошлый раз я потерпел неудачу. Но нынче я возьмусь за дело по-другому. Я поумнел: у меня был целый год на размышления. Я научился быть дипломатичнее.

— Так вот о чем вы думали весь этот год!

— Да, большей частью. Моя неудача не давала мне покоя. Я, знаете ли, не люблю терпеть поражение.

— Какое же это поражение, если мы поженимся?

— Разумеется, в самом главном это не поражение; но в остальном… Неужели вы не понимаете? Моя репутация, мои отношения с собственными детьми!.. Если, конечно, у нас будут дети.

— У нас хватит денег и на воспитание детей… и на все прочее. А ваша контора — разве вы не рассчитываете на успех?

— Рассчитываю, и на самый баснословный. У нас всего будет вдосталь. Но я имел в виду не материальную сторону, а скорее нравственную, — объяснил Морис. — Так сказать, моральное удовлетворение!

— Нравственная сторона меня теперь не тревожит, — очень просто сказала Кэтрин.

— Разумеется. А меня тревожит. Для меня дело чести — доказать вашему отцу, что он не прав. И теперь, стоя во главе процветающего дела, я могу говорить с ним как равный с равным. У меня великолепный план; позвольте же мне сразиться с вашим отцом!