Долорес Клэйборн - Стивен Кинг

Следственный суд назначили на вторник, и Люсьен Мерсье — он тогда на Литл-Толле был единственным гробовщиком, — сказал мне, что похоронить Джо мне разрешат в среду. Но в понедельник, накануне суда, Гаррет позвонил мне по телефону и попросил зайти к нему на пару минут. Звонка этого я все время ждала и боялась, но идти-то надо было, и потому я попросила Селену покормить мальчиков и отправилась. Гаррет был не один. У него сидел доктор Джон Мак-Олифф. Я и этого ждала, и душа у меня еще больше в пятки ушла.

Тогда Мак-Олифф был судебным медиком графства. Он через три года погиб — снегоочиститель врезался в его маленький «фольцваген». Его место занял Генри Брайртон. Будь Брайртон судебным медиком в шестьдесят третьем, мне бы куда легче на душе было во время нашей беседы в тот день. Конечно, Брайртон поумнее бедняги Гаррета Тибодо был, но самую чуточку. А вот Джон Мак-Олифф… У него был ум прямо как Баттисканский маяк.

Он был самый что ни на есть доподлинный шотландец — в наши края перебрался сразу после второй мировой войны, и выговор у него шотландский был и словечки. Думается, он стал американским гражданином — ведь он и лечил, и должность занимал, но все равно говорил не по-нашему. Ну мне-то от этого легче не было, я знала, что от разговора мне с ним не уйти, будь он американец, шотландец или китаец косоглазый.

Волосы у него были белее снега, хоть ему лет сорок пять исполнилось, не больше. А глаза голубые и такие блестящие, острые, точно два сверла. Посмотрит на тебя, и чувство такое, будто он прямо тебе в голову заглядывает и твои мысли по алфавиту выстраивает. Чуть я его рядом с Гарретом увидела — он сидел у края стола — и услышала, как дверь за мной закрылась, то сразу поняла: завтрашнее расследование в суде на материке гроша ломаного не стоит. Настоящее расследование начнется сейчас, вот здесь, в тесном кабинете городского полицейского под календарем «Уэбер ойл» на одной стене и фотографией Гарретовской матери на другой.

— Извините, что я побеспокоил вас в вашем горе, Долорес, — сказал Гаррет. Он руки потирал, вроде нервничал, и мне вспомнился мистер Пийз из банка. Только у Гаррета мозолей на ладонях побольше было, потому как они шуршали, будто наждачная бумага по сухой доске. — Но вот доктор Мак-Олифф хотел бы задать вам несколько вопросов.

А сам смотрит на него такими глазами, что сразу видно — какие это вопросы, ему неизвестно, и я перепугалась еще больше. Не понравилось мне, что этот лиса шотландец считает дело слишком серьезным, чтоб дать бедняге Гаррету Тибодо случай все изгадить.

— Примите мои глубочайшие соболезнования, миссис Сент-Джордж, — говорит Мак-Олифф с шотландским своим акцентом. Он был коротышка, но плотненький и сложен хорошо. Усики такие аккуратные и совсем седые на манер волос, и в шерстяном костюме-тройке он был похож на здешний народ не больше, чем его акцент на американский. Его голубые глаза так и сверлили мне лоб, и я сразу поняла, что все его соболезнования — пустые слова и сочувствия в нем ни на грош нету — даже и к себе, что уж о других говорить. — Я весьма сожалею о вашем несчастье и потере.

Уж конечно, думаю, так я тебе и поверила! Да ты в последний раз сожалел, когда сунул пятицентовик на ниточке в платный туалет, а ниточка и оборвись! Но я тут же решила ни за что ему не показывать, до чего я перепугалась. Может, он меня изловил, а может, и нет. Не забывайте, я знать не могла, а вдруг он мне скажет, что положили они Джо на стол в подвале больницы, разжали его кулаки, а из одного выпал обрывочек белого нейлона… от женской комбинации. Очень даже могло быть и так, но ежиться под его взглядом я не собиралась. Нет уж! А он попривык, что люди ежатся, когда он на них смотрит, и, верно, считал, что это ему положено, и удовольствие получал.

— Большое вам спасибо, — говорю.

— Вы не присядете, сударыня? — спрашивает он, будто у себя в кабинете сидит и хозяин тут он, а не бедняга Гаррет, который совсем оробел, даже смотреть жалко.

Ну я села, а он спрашивает, не разрешу ли я ему курить. Я отвечаю, что воздуха на всех хватит. Он засмеялся, будто я невесть как пошутила… но глаза у него все такие же оставались. Достает старую черную трубку из кармана пиджака, пеньковую, и набивает ее. А глаз от меня не отводит. Даже когда он ее в зубах зажал и она задымила, он все так же с меня глаз не спускал. Мне даже жутко стало, как они на меня сквозь дым пялятся, и опять мне Баттисканский маяк вспомнился: говорят, его за две мили видно, даже когда ночью такой туман стоит, что хоть ножом режь.

И начала я под этим взглядом ежиться своему решению вопреки, и тут я подумала, как Вера Донован говорит: «Чепуха, Долорес! Мужья каждый день умирают». Мак-Олифф, думаю, мог бы на Веру пялиться, пока у него глаза на пол не попадали бы, а она бы, как скрестила ноги бы, так и сидела. От этой мысли мне полегче стало, и я успокоилась. Сложила руки на сумочке и жду, пока ему смотреть не надоест.

Наконец когда он убедился, что я не брякнусь со стула на пол каяться, что я своего мужа убила — а слезы градом катятся, уж это бы ему понравилось! — он вытащил трубку изо рта и сказал:

— Вы сказали полицейскому, что синяки на вашей шее оставил ваш муж, миссис Сент-Джордж.

— Да, — отвечаю.

— Что вы с ним сели на крыльце наблюдать затмение и между вами началась ссора.

— Да.

— А могу ли я спросить о причине ссоры?

— Сверху деньги, — отвечаю, — а снизу выпивка.

— Но ведь вы же сами купили ему виски, которое он пил в тот день, миссис Сент-Джордж! Не так ли?

— Да, — говорю. И чувствую, хочется мне добавить, объяснить, но я не стала, хоть мне и было что сказать. Но Мак-Олифф ведь только этого и добивался — чтоб я язык распустила. И объясняла бы, пока себя в тюрьму не засадила.

Наконец он бросил выжидать. Покрутил пальцами, будто от досады, а потом опять уставил на меня эти свои маячные глаза.

— После того что произошло, когда он схватил вас за шею, вы оставили своего мужа, вы пошли на Русский луг по дороге к Восточному мысу, чтобы наблюдать затмение в одиночестве.

— Да.

Тут он вдруг наклоняется, упирается ручонками в коленки и говорит:

— Миссис Сент-Джордж, вы знаете, какой ветер дул в тот день?

Ну прямо как в тот ноябрьский день в шестьдесят втором, когда я нашла старый колодец, чуть в него не провалившись, — я словно тот же треск услышала и подумала: «Поосторожнее, Долорес Клейборн! Ой, поосторожнее! Сегодня колодцы повсюду, и этот коротышка знает, где каждый из них!»

— Нет, — говорю, — не знаю. А когда я не знаю, откуда ветер дует, это обычно значит, что день безветренный.

— Собственно говоря, был только бриз, легкий… — начал Гаррет, но Мак-Олифф задрал ладонь и отрубил его слова точно ножом.

— Он дул с запада, — говорит. — Западный ветер… западный бриз, если вам угодно, от семи до девяти миль в час, с порывами до пятнадцати. Мне кажется странным, миссис Сент-Джордж, что этот ветер не донес до вас криков вашего мужа, пока вы стояли на Русском лугу менее чем в полумиле от него.

Я молчала по меньшей мере три секунды — я решила, что буду про себя считать до трех, прежде чем отвечать на любой его вопрос. Считая, я уже не могла второпях ухнуть в яму, которую он для меня выкопал. Но Мак-Олифф, видно, подумал, что сбил меня с панталыку, потому что весь подался вперед на стуле, и глаза у него, честное слово, на секунду-другую из блестящих голубых стали раскаленно белыми.

— Меня это не удивляет, — говорю. — Во-первых, семь миль в час — это так, легкий ветерок в душный день. А во-вторых, в проливе всяких яхт и лодок около тысячи было, и все сигналили и перекликались друг с другом. И откуда вы знаете, что он кричал? Уж вы-то его никак слышать не могли.

Он на спинку откинулся, и вид у него немножко недовольный.

— Это вполне логичное предположение, — говорит. — Нам известно, что падение его не убило, и данные осмотра и вскрытия почти неопровержимо указывают, что по меньшей мере один протяженный период времени он находился в сознании. Миссис Сент-Джордж, если бы вы упали в заброшенный колодец и обнаружили, что у вас сломаны голень, лодыжка, четыре ребра и вывихнута кисть, разве бы вы не стали звать на помощь?

Я отсчитала три секунды — мой милый пони между каждой, — а потом сказала:

— Так в колодец-то, доктор Мак-Олифф, не я упала, а Джо. И он был выпивши.

— Да, — режет доктор Мак-Олифф. — Вы купили ему бутылку шотландского виски, хотя все, кого я ни спрашивал, утверждали, что вы терпеть не могли, чтобы он пил, — хотя, напиваясь, он становился очень неприятным и агрессивным. Вы купили ему бутылку шотландского виски, и он не просто выпил, он был пьян. Очень пьян. Кроме того, рот у него был полон крови и рубашка была залита кровью до пряжки пояса. Если сопоставить наличие этой крови с фактом сломанных ребер и сопутствующими повреждениями легких, вы знаете, какой напрашивается вывод?