Крылья ужаса. Рассказы - Юрий Витальевич Мамлеев

к утру обычно опоминался, а с приходом Заморышевой веселел и даже вспоминал былое, ворчливо напевая своё любимое, куролесовское:

У меня на кухне лягушка живёт,

Сыро и тямно – так чего ж ей не жить…

Друзья соображали крепкий чай на троих (после эксцессов – насчёт водки ни-ни), рассаживались на кухне (где было сыро и темно) – и задумывались.

Катя Заморышева тревожно всё-таки посматривала на Куролесова. Он похудел, постарел, и в лице его появилась несвойственная ему «экстремальная серьёзность», несмотря на то что временами он становился как бы лошадью и ржал совершенно по-лошадиному. Это сочетание серьёзности с лошадиностью совершенно убивало Витю Катюшкина.

Тем не менее Заморышева продолжала твердить, что всё идёт «крайне хорошо». И через месяц лошадиность пошла на убыль, Вася Куролесов, правда, бегал по-прежнему, но не ржал, не считал себя временами лошадью и говорил Кате Заморышевой, что он теперь бегает, чтобы сбросить с себя тело.

– Надоело оно мне, Кать, – скулил он ей по ночам, – я, знаешь, когда бегу, тело как бы скидываю. Нету его во мне – и всё!

Катя приподнимала голову с подушки, чуть высовываясь из-под одеяла, и мутно отвечала:

– Пробуй, Вася, пробуй. Далеко пойдёшь…

– Опротивело оно мне, тело. Сколько в нём забот и препятствий, – добавлял Куролесов угрюмо.

Заморышева с радостью чувствовала, что Вася уже почти перестал быть человеческим существом.

Но бегал он теперь ещё интенсивней.

– На звезду только не забеги, Вася, – плаксиво жаловался Катюшкин.

Но вскоре Вася стал поглядывать именно на «звезду».

Слом произошёл неожиданно – Катя сидела за чаем на кухне, а Куролесов вдруг вытянулся (он сидел на стуле) и завыл. Потом бросился на Катю и слегка оттрепал её, как кошку.

Заморышева после этого чуть с ума не сошла от радости. Она опять присела у стола и стала рассматривать Куролесова своими вдруг возбуждённо-чудесными глазами, словно он превратился в некое потустороннее чудовище.

И взаправду, даже внешне за эти мгновения Куролесов переменился: глаза сверкали, волосы встали дыбом, и он в пространстве стал казаться (для глаз Заморышевой по крайней мере) больше, чем на самом деле.

Наступала пора превращений.

Заморышева захлопала в ладоши от счастья.

– Ты, Вася, не бойся, – сказала она, подойдя к своему чудовищу. – Теперь тебе будет легче. Будешь летать к звёздам. Не в теле, конечно. А того, что теперь внутри тебя, не бойся.

И Заморышева ушла, исчезнув навсегда.

– Уехала, видно, ангел наш, – задумчиво говорил Витя Катюшкин, углубляясь в себя и посматривая на водку.

– Уехала, и ладно. Исчезла, скорее, – сурово ответил тогда Куролесов. – Одной высшей дурой на этой земле стало меньше…

Катюшкин икнул и выпучил глаза:

– Не понял, Вася. Повтори.

– Кто бы она ни была на самом деле, не твоего это ума, Витя, – оборвал его Куролесов.

Но Катюшкин уже стал побаиваться своего друга.

– С тобою теперь дружить трудно, Вася, – как-то сказал он ему на прощание. – Хоть и люблю я тебя, старик. Иногда буду заходить. Ты ведь уже и не напеваешь своё заветное:

У меня на кухне лягушка живёт,

Сыро и тямно – так чего ж ей не жить…

Неужели с этим кончено, Вась, а? – жалостливо спросил Витя на пороге.

Через месяц после этого «прощания» Катюшкин заглянул всё-таки к Куролесову. Ахнул, не узнал его – и хотел убежать.

Куролесов тем не менее успел заключить его в свои объятия.

– Не уходи, друг, – сказал он, странно дыша в лицо Катюшкина.

Ошалевший Витя спросил только:

– Почему?

– Вить, прошу тебя, может быть, ты будешь моим домашним котом, а? Я тебя гладить по спинке буду, рыбку давать… Не обижайся лишь…

Катюшкин взвизгнул, вырвался из Васиных объятий и утёк.

А Куролесов стал часто, задумавшись, глядеть на небо и звёзды, сидя у окна.

Но что поразило Катюшкина особенно, так это не просто внешний вид Куролесова, который вроде бы оставался почти прежним, а его глаза, радикально изменившиеся и ставшие безумными без сумасшествия, сверхбезумными, можно сказать. После такого посещения Катюшкин уже не решался даже видеть Куролесова, и вообще его мало кто теперь видел.

Предлагаем теперь некоторые записи, точнее, отрывки из записей Куролесова.

Записи Васи Куролесова

(в тот период, когда он бегал, как бы скидывая с себя тело)

Я бегу, бегу, бегу… во время бега вот что мне ндравится: во-первых, мира нет, одно мелькание, во-вторых, тело как будто, хоть на время, сбрасывается. Я ж бегу, как лошадь, всё сшибаю по пути, надысь девчонку, дуру, почти затоптал. Она, говорят, долго ругалась мне вслед.

Тошно. Тошно на земле мне, ребяты. И лошадью когда был – ещё тошнее было. Хотя я бабы той до сих пор боюсь. Кто она была? Куда она меня уносила? Заморышева Катька, та знает, та всё знает, только молчит… Рта не откроет, затаённая. А мне-то каково – всё беги, беги и беги… На тот свет или ещё куда, что ли, разбежаться и… разом!

Но смерти я боюся. Умрёшь и не тем станешь, кем хочешь. Я, Вася Куролесов, может, хочу звёздным медвежонком стать (и луну обоссать, как в стихах сказано) – а глядишь, мне и не дадут.

Катька, Катька – кто ты? Ну, та баба – ладно, понесла меня в ад и исчезла. А ты, Катька, ведь рядом (на ту бабу и внимания не обратила, когда я тебе рассказал), слова страшные и непонятные говоришь, а сама как невидимая…

Я бегу, бегу, бегу… Вчерась долго бежал. Думал, тело своё сбросил. Нет, возвратилось, падло. Не люблю я ево. Точно оно мою волю стесняет, да и вообще не шуба боярская, а так, дырявая шкура, из всех дыр низость одна идёт, а душа у тебя, Вася Куролесов, чудес просит.

А какие уж в теле чудеса. Одно дерьмо, болезни и скорби. Сегодня целое утро кулаком по гвоздям стучал, телевизор поганый выключил, кулак в крови и в ржавчине – а покоя мне всё равно нет. Осерчал тогда и головой по второму телевизору – бац! Телевизор вдребезги – а я живой, при теле.

Не так с телом борешься, Василий Петрович Куролесов, значит!

Мамочка, мама моя! Родила бы ты меня божественно, без смерти, полетел бы я на звезду, но скажу тебе, мне и в смертном теле моём иногда хорошо бывает! Вот так. Вася Куролесов понимает жизнь. Вдруг тепло-тепло становится и в груди райский покой наступает, сердце почти не бьётся, всё хорошо, одно бытие.

И думаешь тогда: и чего тебе, Васёк Куролесов, попрыгун ты эдакий, надо? Сидел бы и спал внутри себя – а ты всё, мол, звёздный медведь, трупы, луна, существа неведомые, бесконечное… Куда со свиным человечьим рылом-то прёшь? Ведь наколешься, а… Буду завтра бегать до тех пор, пока кого-нибудь не сшибу – туда, с этого мира, в пропасть невидимую…

Записи Васи Куролесова

(после того, как Заморышева отметила, что он стал «потусторонним чудовищем»)

Кто я теперь? По виду ещё, конечно, Куролесов Васька всё-таки. Милиционер вот случайно приходил, я ему паспорт в морду сунул, он посмотрел, честь ни с того ни с сего отдал и ушёл… Два дня назад выл на невидимую планету…

…Внутри меня растёт скрытое тайное существо, и я, Вася Куролесов, постепенно им становлюсь. Существо это и есть, может быть, подлинный Куролесов, а тот, который был простым человеком, потом лошадью, затем бегуном, – тот исчезает. А я вхожу в того, тайного, что внутри меня. И ум мой входит в него, уже умом не становясь. И описать его для меня нет никакой возможности. Страшен он, страшен! Кто он? Неужели это я сам?!

…Всё свершилось! Чудо произошло. Потерял я, Вася Куролесов, смертный облик свой, и теперь мне Вселенная как лужа.

Я стал Им.

Вчера навсегда простился с прежним Куролесовым… Тело моё лежит на кровати, само по себе, а я, новый Вася Куролесов, вышел из него и путешествую. Хи-хи-хи! Иногда буду возвращаться и записывать что-нибудь, чтоб прочитавший с ума (низшего) сошёл. А потом хорошо для смеха побывать с виду смертным дурачком таким и пройтись по улице,