Золотой эшелон - Виктор Суворов

— Что ж, он женщин не может найти?

— Баба у нас — зверь свободный. С этим строго. К кому хочет, к тому и пойдет. То ли они к нему не хотят, то ли он не хочет… Пятнадцать лет оттрубил, привык к мальчикам! А что они в чадре — так у восточного человека свобода совести.

— А у них?

— У петухов-то? Какая у них совесть, ты что, с печки упал?

Суд проходил на бывшей станции Потьма-2, в зале ожидания. Как объяснил Носатый, любой суд был открытый, и присутствовать могли все желающие. Еще подходя к дому, они услышали дружный хохот пары сотен глоток.

В большой комнате у стены на расставленных полукругом креслах восседали двенадцать человек. С первого взгляда Драч понял, что это яркие личности. Им не нужно было погон на шинелях. В центре полукруга сидел еще один, в серебристой каракулевой ушанке, с волчьими глазами.

— Это присяжные, а тот, что посередке, — судья, — шепнул Носатый.

У боковой стенки на стуле сидел худой, обритый, но непохожий на зэка тип. Что в нем было не так — Драч, однако, уловить не мог. По обе стороны от него стояли два мордоворота с топорами за поясом. По знаку волчьеглазого они поднесли к лицу подсудимого два зеркала, имитируя трельяж. Хохот возобновился. Сидящая на полу орава со стоном полегла друг на друга.

Тут только Драч догадался, что татуировка на лице подсудимого складывается в слова лишь в зеркальном отражении. «РАБ КПСС», — прочел он в одном зеркале.

«ЛЕНИН ЛЮДОЕД» — в другом. Судья в каракулевой ушанке поднял руку. Все затихли.

— Больше десятка свидетелей показывают, что этот козел с наколками на морде — полковник КГБ Новиков. Сомневается ли кто в этом?

Молчание.

— Считаю личность установленной. Переходим к делу. Кто против него что имеет?

В зале поднялась добрая дюжина рук. Судья указал глазами, и вперед вышел сгорбленный старик.

— Божись! — приказал судья.

— Гадом буду, землю жрать буду, век воли не видать!

И старик начал…

Наговорили о Новикове много. Последней вышла девка лет двадцати пяти с соломенными волосами.

— Я на Молочнице сидела, на четырнадцатой зоне. Потом меня на доследование повезли, а в этапе мне конвой ляльку заделал. Ну, меня тогда на вторую зону кинули, где мамки с детьми. А туда политичек тогда наладили, в ПКТ. А меня — в соседнюю камеру на пять месяцев, вроде я джинсовый костюм сперла. А я только брюки сперла, а не весь костюм. У нас тогда джинсовый пошив был, а дежурнячки за чай ту джинсу у нас торговали. Как тут не пойдешь не сопрешь?

— Лолита! — строго сказал судья. — Ты нам за советскую власть не рассказывай. Имеешь что сказать на Новикова — так не тяни кота за хвост. Две минуты тебе даю на все свидетельство.

— Так этот змей Новиков меня в оперчасть вызвал: я с политическими через стенку разговаривала. И давай уламывать, чтоб я стучала. Я ни в какую. Он тогда стал грозить, что меня в ШИЗО, а доченьку мою, ей тогда годик был, — в дизентерийную палату переведут. Тогда в ДМР, где младенчиков держали, дизентерия была. В ШИЗО меня на другой день закатали, будто начальству противоречила. А доченьку мою…

Тут Лолита разревелась, и дальше ничего было не разобрать. Зал глухо зарычал. По всему было видно, что убитые мужики — это одно, а годовалый младенчик — совсем другое, и судить за это будут разно.

— И последнее слово подсудимого! — рявкнул судья. Новиков грохнулся на колени и запричитал:

— Я же подневольно, я же все по приказу. Я всегда был против этой власти! Я на политических представления к освобождению оформлял! В архивах есть! Я человек молодой, исправлюсь. Я вам, господа паханы, полезным буду. Знаю я много. Помилуйте!

Новикова, как мешок, подняли и посадили обратно на стул. Судья встал.

— Присяжные, дуйте на совещание. Перекур, братва.

Носатый, протолкавшись через толпу выходящих, провел Драча к судье.

— Я тут с поездом. Без тебя нам рельсы не наводят.

— Чем ты, мужик, платить можешь?

— Табачком.

— Это дело. Пять ящиков махорки — и завтра едешь.

— А если сегодня?

— А патронов у тебя часом нет?

— Смотря каких.

Они договорились за пару минут. Носатый получил приказ все устроить. Драч уже направился было к выходу, но тут вернулись присяжные, и Драч решил досмотреть.

Сомнений в виновности подполковника КГБ Новикова у присяжных не было. Проголосовали единогласно. Судья встал и произнес одно слово:

— Катапульта.

Подсудимый, казалось, понял это так же мало, как и Драч, но на всякий случай взвыл.

В двойное командирское купе вошел Драч с рогожным мешком на плечах. Повеяло запахом свежеиспеченного хлеба.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Извиняюсь, что честь не отдаю: мешок тяжелый.

— Прибарахлился, капитан. Тронемся ли — не спрашиваю. На тебе написано. Ишь, глаза горят, дым из ушей. А когда тронемся?

— Через час, товарищ полковник!

— Ладно, Иван, давай без чинов. Расскажи, куда это нас занесло. С эшелона ни черта понять нельзя.

— У меня, Зубров, доклад сложный. Без поллитра не разберешься. Товарищ Росс нам за третьего будет. Меня, понимаешь, впечатления распирают, а тут еще мешок от гостинцев трещит.

Драч выложил на стол буханку еще теплого хлеба, пучок зеленого чеснока, завернутый в тряпочку кусок сала и бутылку самогона. Разливать он предоставил Полю:

— Практикуйся, марсианин! Чтобы в каждом стакане — по одинаковому количеству булей было!

— Что такое есть «буль»? — поинтересовался Поль. Ему очень не хотелось оплошать.

— Это такое слово. Его бутылка говорит, когда из нее наливают. Вот слушай!

Драч опрокинул бутылку над стаканом.

— Буль-буль-буль… Понял, салага? А теперь в другой стакан — столько же!

— Понял! — просиял Поль и взялся за дело. Он хотел было спросить по привычке, как это слово пишется, но вовремя сообразил, что бутылки, скорее всего, писать не умеют.

Драч тем временем докладывал:

— На наше счастье, туземцы республики з/к, на территории которой мы сейчас находимся, еще не полностью наладили хозяйство. Им курить нечего — аж уши пухнут. Табак в Мордовии не растят, понимаешь. Я все это добро на десять пачек махорки выменял.

Драч распластал сало на тонкие розовые ломтики.

— Ты, Поль, хоть и мусульманин теперь, а сало бери. Зэковская свинья — не свинья, а недоразумение. Никаким законом не предусмотрена. А тост твой, Зубров.

— За великого дипломата капитана Драча!

Поль сглотнул содержимое стакана так же непринужденно, как Зубров с Драчом, выдохнул и заявил:

— Хорошо пошла, как сплетни по селу!

Драч от восторга всплеснул руками.

— Ты смотри, Зубров, как человек заговорил! Вот что значит свежий воздух и здоровая боевая обстановка!

Поль раскланялся, как на аплодисменты, и спросил:

— Что ты видел, капитан?

— У них тут что-то вроде феодальной республики. Сплошные лагеря раньше были. Так вот, они с полгода назад взбунтовались — все в одно время. Снюхались заранее, и в один час охрану перерезали. Кто захотел — по домам разбежался. А большинству ехать некуда, так они тут осели.

Я у них на базаре был. Картошку продают, грибы сушеные. Водку из березового сока гнать наловчились. В теплицах индийскую коноплю развели. Все в шинелях ходят и в джинсах — что мужики, что бабы. У них тут лагеря эту продукцию выпускали — вот все и нарядились со складов.

Мне повязку белую продали, сказали, нужна обязательно. Это у них охранной портянкой называется. Вроде как въездная виза. За пропуск поезда они дань берут, оттого я три часа и промаялся. Главный ихний по этому делу в суде присяжных заседал. Я поначалу в обход сунулся с махоркой, а они мне говорят:

— Нельзя, коррупция получается!

Пришлось ждать, пока суд кончится.

— Суд присяжных — это хорошо. Гуманно, — убежденно выговорил Поль не очень послушным языком.

— Куда уж гуманнее! При мне как раз одного кагебешника судили, я полюбовался. Он с самого начала бунта в каком-то бункере отсиживался, пока жратва не кончилась. А потом вылез, маскируясь под политзэка — мол, пострадавший от коммунистов. Татуировки себе на рожу наколол подрывного содержания. Да только колол сдуру, не рассчитал. И вышли они у него в зеркальном отображении. На том и поймали. Смеялись все долго. А потом как свидетели начали рассказывать, что он вытворял, — у меня остатки волос дыбом встали. Не приведи ж Господи теперь сны видеть! Его к высшей мере приговорили, к катапульте.

— Что это за катапульта такая? — поинтересовался Зубров.

— Докладываю. У них тут лагеря были не только колючей проволокой, но и спиралями Бруно огорожены. Путанка, по-ихнему, называется. Через нее не перелезть было: это вроде пилочка для лобзика, только тоньше и в объемные спирали закручена. Как попал — так не выпутаешься.

Так вот они эту путанку из окрестных мест в один клубок сволокли. Метров двадцать в высоту да метров сто в диаметре. А рядом между двух березок катапульту наладили: как для запуска планера. Из этой катапульты кагебешника в путанку и запустили. Он метров сто пролетел — и в самую середину клубка. Целенький упал, живехонький. Вот только из этого клубка ему уже не выпутаться. Я видел: там другие висели, кого раньше запустили. Лучше б не видать. Что, Поль, молчишь? Гуманизм и справедливость — это, браток, вещи разные…