Рассказы - Вашингтон Ирвинг

– Вздор! Какие там голландцы! – вскричал офицер на половинном окладе. – Голландцы тут ни при чем! Все эти клады были зарыты пиратом Киддом и его молодцами.

Эти слова задели за живое всю собравшуюся компанию. Имя Кидда было в те времена чем-то вроде чудесного талисмана, и с ним связывались тысячи всевозможных легенд и преданий. Офицер на половинном окладе взял на себя почин и в своих рассказах приписал Кидду решительно все грабежи и подвиги Моргана, Черной Бороды и великого множества прочих обагренных кровью буканьеров.

Офицер благодаря воинственному характеру и пропитанным пороховым дымом рассказам пользовался среди мирных завсегдатаев клуба большим весом и уважением. Его рассказы о Кидде и о добыче, зарытой этим пиратом, постоянно соперничали со сказками Пичи Прау, который, не будучи в силах снести, что его голландских предков затмил какой-то чужеземец-буканер, закапывал на каждом поле и в каждом уголке окрестного берега богатства Питера Стюйвезента и его современников.

Вольферт не упустил ни одного слова из этой беседы. Домой он возвращался в глубоком раздумье, полный великолепных мечтаний о скрытых богатствах. Ему казалось, что почва родного острова – золотой песок и что повсюду таятся сокровища. И при мысли о том, как часто приходилось ему беспечно ступать по тем самым местам, где под его ногами, едва прикрытые слоем дерна, лежат несметные клады, голова у него пошла кругом. Его ум был ввергнут в смятение этим вихрем новых для него мыслей. Когда его взору открылся, наконец, почтенный дворец его предков и крошечное царство, в котором так долго и в таком довольстве процветала династия Вебберов, он с отвращением подумал о своей жалкой участи.

– До чего ж ты несчастлив, Вольферт! – воскликнул он, обращаясь к себе самому. – Есть же такие счастливчики, которым достаточно улечься в постель – и им тотчас же приснятся целые горы сокровищ; после этого бери лишь в руки лопату и копай из земли дублоны, точно картошку; но тебе снится только нужда, и ты просыпаешься, чтобы прозябать в той же бедности; ты обречен копаться на своем поле из года в год, и сколько бы ты ни трудился, тебе не достанется ничего, кроме капусты.

С тяжелым сердцем отправился Вольферт Веббер на боковую. Еще долго волновали его мозг золотые видения, и еще долго не мог он заснуть. Те же видения, впрочем, преследовали его и во сне, только теперь они сделались отчетливее и определеннее. Ему снилось, будто бы посередине своего огорода он наткнулся на бесчисленные сокровища. С каждым взмахом лопаты выбрасывал он наружу золотой слиток; бриллиантовые нательные крестики ярко горели в пыли; мешочки с деньгами оборачивались к нему своим приятным округлым брюшком, полным пиастров и высокочтимых дублонов, и сундуки, набитые до краев моидорами, дукатами и пистаринами[52], разверзали пред его восхищенными взорами чрево и извергали из себя свое блестящее содержимое.

Вольферт проснулся беднее, чем когда-либо прежде. Сердце его не лежало к обычным дневным занятиям, показавшимся ему жалкими и ничтожными; он просидел весь день в углу у камина, смотрел в огонь, и ему казалось, что это – слитки и груды золота.

Наступила, наконец, ночь, и ему привиделся тот же сон. Он снова был у себя в огороде, снова копал и снова наткнулся на клад. Вольферт счел весьма знаменательным, что ему дважды снилось одно и то же. И этот день он прогрезил, хотя то был день генеральной уборки, и весь дом, как всегда у голландцев, был перевернут вверх дном; он все же провел его, просидев неподвижно, среди всеобщего беспорядка, на своем месте у очага.

На третий день он отправился спать с трепещущим сердцем. Он надел свой красный ночной колпак наизнанку: считается, что это приносит удачу. Было далеко за полночь, когда его возбужденный мозг несколько успокоился и ему удалось уснуть. И опять повторился все тот же сон, и опять он видел свой огород, полный золотых слитков и мешочков с золотыми монетами.

Вольферт проснулся в совершенном замешательстве и смятении. Сон, привидевшийся три раза сряду, как известно, не лжет, а если так, то он, Вольферт, – богач. Взволнованный и возбужденный, он надел жилет задом наперед, и это также было хорошей приметой. Он больше не сомневался, что где-нибудь на его земле, под капустными грядками, зарыты огромные деньги, которые скромно дожидаются того часа, когда примутся за их поиски, и сожалел, что так долго ковырял поверхность земли, вместо того чтобы копать в глубину. За утренним завтраком он настолько был погружен в свои размышления и мечты, что попросил дочку положить ему в чан кусок золота и, протягивая жене миску с оладьями, предложил ей отведать дублонов.

Теперь его больше всего заботила мысль о том, как бы завладеть этим богатством тайно от всего света. Вместо того чтобы регулярно работать у себя на участке в течение дня, он начал тайком вставать по ночам и, захватив кирку и лопату, отправлялся копать и перекапывать свои унаследованные от прадедов акры. В короткое Бремя весь его огород, такой нарядный и аккуратный, с рядами капустных голов – точно это и не капустные головы вовсе, а выстроенная в боевые порядки армия овощей – был разорен и опустошен, и в нем можно было увидеть неумолимого Вольферта в ночном колпаке и с фонарем и лопатой в руках, который, точно дух разрушения своей собственной овощной державы, слонялся между разбитыми в кровавой сече рядами капустного войска.

Каждое утро приносило новые свидетельства опустошений, произведенных минувшею ночью среди капусты всех возрастов и всех состояний, начиная от нежного, едва завязавшегося вилка и кончая взрослою головою; все они, точно какие-нибудь сорные травы, были безжалостно вырваны с корнем со своих мирных гряд и увядали тут же, на солнцепеке. Напрасны были уговоры жены, напрасно его дорогая дочурка проливала слезы из-за гибели некоторых ее излюбленных златоцветов.

– О, у тебя будет достаточно злата другого рода, – вскричал он, ущипнув ее подбородок. – У тебя будет вязка дукатов в качестве свадебных бус, вот что у тебя будет, дитя мое!

Его семья стала всерьез опасаться, не помешался ли он. По ночам, во сне, он бормотал что-то о зарытых богатствах: о жемчугах, об алмазах, о слитках золота. Днем он бывал грустен, рассеян и ходил как во сне. Госпожа Веббер устраивала частые совещания со всеми старухами по соседству. Едва ли был такой час среди дня, когда бы около ее дверей не толпился кружок старых, опытных женщин, которые, покачивая головами в белых чепцах, сочувственно слушали очередную печальную повесть бедной госпожи Веббер. Что касается дочери, то она склонна была находить утешение в участившихся тайных свиданиях со своим возлюбленным Дирком Вальдроном. Чудесные голландские песенки, которыми она обыкновенно оглашала и оживляла родительский дом, звучали теперь все реже и реже; она забывала порой о своем шитье и грустно смотрела в лицо отцу, когда тот, задумавшись, сидел у огня. Однажды Вольферт перехватил ее полный тревоги взгляд и на мгновение пробудился от золотых грез.

– Развеселись, моя девочка, – сказал он уверенно, – к чему предаваться грусти? Придет день, и ты станешь ровнею Бринкерхофам и Скермерхорнам, ван Хориам и ван Дамсам; клянусь святым Николаем, даже самый богатый землевладелец – и тот будет счастлив, если ты достанешься его сыну.

В ответ на эту тщеславную похвальбу Эми покачала головкой и еще больше усомнилась в здравом рассудке отца.

Между тем Вольферт продолжал копать и копать. Но огород его был довольно обширен, и так как сны не указали точного местонахождения клада, ему приходилось рыть наобум. Наступила зима, а он между тем не обследовал еще и десятой части всей намеченной площади.

Промерзла земля, и ночной холод уже не позволял работать лопатою. Но едва возвратилось весеннее тепло, почва стала оттаивать и молодые лягушки верещать на лугах, он снова с удвоенным рвением взялся за старое.

Его рабочие часы были теперь иными, чем раньше. Вместо того чтобы бодро и весело работать весь день, сажать и пересаживать свои овощи, он проводил дневные часы в праздности и задумчивости и принимался за свои тайные труды лишь тогда, когда на землю спускалась вечерняя мгла. И так, ночь за ночью, неделю за неделей, месяц за месяцем он продолжал все так же упорно копать и копать, но не нашел ни единого стивера. Напротив, чем больше он рыл, тем бедней становился. Плодородная, жирная почва его огорода была разворочена, и наверху, на самой поверхности, оказались песок и мелкие камни; в конце концов весь его участок стал походить на песчаный пустырь.

Между тем времена года шли своей чередой. Лягушата, попискивавшие ранней весною в лугах, проквакали взрослыми лягвами в течение знойного лета и затем снова замолкли. На персиковом дереве набухли и распустились почки, потом оно зацвело, и, наконец, созрели его плоды. Прилетели стрижи и ласточки, весело щебетали над домом, построили себе гнезда, воспитали свою молодежь, держали совет на кровельном скате и затем улетели в поисках новой весны. Гусеницы ткали для себя пелену, потом завернулись в нее и качались на паутинке, свисая с огромной чинары, что росла возле дома, наконец стали легкими мотыльками, порхали в последних лучах летнего солнца и бесследно исчезли; листья самой чинары сделались желтыми, потом бурыми, потом один за другим облетели, пали на землю и, подхватываемые порывами ветра и вихрями пыли, носились крошечными смерчами, шелестели и шептали, что зима у порога. К концу года, однако, Вольферт мало-помалу пришел в себя и пробудился от своих грез. Он не вырастил урожая, а между тем необходимо было перебиться с семьею в продолжение голодной зимы. Она была в том году долгою и суровою, и Вебберы впервые почувствовали, что значит нужда. Постепенно мысли Вольферта приняли новое направление, как это обычно случается с теми, золотые грезы которых столкнулись с печальной и бьющей их на каждом шагу действительностью. Он понял, правда не сразу, что впал в нищету. Он считал себя самым несчастным человеком в провинции, ибо, не отыскав клада, потерял не поддающиеся исчислению богатства, и теперь, когда от него ускользали тысячи фунтов, нуждаться в каких-то шиллингах или пенсах было в высшей степени унизительно и нелепо.