Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.) - Леонид Васильев

Городское население, бывшие го-жэнь, активно трансформировалось в работавших на рынок ремесленников и торговцев, а также в продававших свой труд служащих-ши и наемников-батраков. Все или почти все в этом мире стало покупаться и продаваться, обрело свою цену. Это дало сильный импульс к активной созидательной деятельности, побудило людей энергичней работать и больше производить. Подавляющее большинство населения Поднебесной постепенно вписывалось в рыночные отношения. Хотя эти отношения не были свободными и не могут быть сравнимы с той экономикой рыночно-частнособственнического типа, которая была характерна для античности или западного позднесредневекового и капиталистического хозяйства, они были колоссальным достижением для любой страны традиционного Востока. Чжоуский Китай это ощутил полной мерой, несмотря на то, что здесь далеко не все оценивали новшества положительно.

Дело в том, что приватизация и тесно связанные с ней товарно-денежные рыночные отношения приносили наибольшие выгоды городу. Но они затронули и общинную деревню. Во-первых, деревня стала остро нуждаться в городской продукции, без которой она еще совсем недавно спокойно обходилась. А во-вторых, в деревне стал заметно набирать силу процесс внутреннего расслоения, чего раньше не было. Коль скоро деревенский продукт стал товаром, за который на городском рынке давали деньги и соответственно предоставлялась возможность купить то, что тебе было нужно или просто захотелось, крестьяне, особенно «бережливые и старательные», стали иначе относиться и к своему труду, и к своей земле, средству производства ценившихся всеми товаров.

Однако, как упоминается в источниках, не все земледельцы были «бережливыми и старательными», не все одинаково воспринимали открывшиеся перед ними возможности и не все, в силу различных обстоятельств, в том числе и особенностей личности, состава семьи и т. п., могли воспользоваться этими возможностями. В результате общинная деревня под воздействием рыночных отношений начинала расслаиваться. Одни успешно осваивали рыночные связи и богатели, с вожделением посматривая на заброшенные или приносящие мало дохода земельные участки своих менее удачливых соседей. Другие уступали свое поле зажиточному соседу за долги, оставаясь работать в качестве арендаторов на своих прежних землях[105]. Третьи, продав дома, уходили в город. Их земельные участки оставались свободными и тоже могли временно оказаться в пользовании более удачливых односельчан, нанимавших для обработки полей батраков[106]. Четвертые, продав дома с приусадебными участками, бросали свои поля (которые опять-таки могли оказаться в пользовании богатых соседей) и бежали в отдаленные районы, где они заново осваивали новые земли с освобождением — по крайней мере на некоторое время — от налогов и, что немаловажно для их психического равновесия, оказывались вдали от ненавистных им рынков.

В 11-й главе трактата философа Хань Фэй-цзы, написанного в III в. до н. э., рассказан эпизод из истории царства Цзинь середины V в. до н. э., когда оно находилось в состоянии острого политического кризиса. Из рассказа явствует, что жители поселения Чжунму вынуждены были уйти из деревни, покинув свои поля и продав жилища с приусадебными участками [Хань Фэй-цзы, с. 209]. В 8-й главе упомянут еще один сходный случай: человек, у которого оказался скверный сосед, решил продать свой дом с приусадебным участком и уехать из деревни [там же, с. 140]. Обратим внимание на главное: свои поля уходившие не продавали, а покидали, тогда как приусадебные участки продавали. Это означает, что участок с домом и садом-огородом можно было продать, он считался отчуждаемой собственностью владельца, тогда как общинной землей торговать было нельзя. Такое впечатление не случайно. На протяжении едва ли не всей истории Китая существовали запреты на торговлю пахотной землей[107]. Однако право отчуждения приусадебного участка с домом — свидетельство того, что земледельцы в случае нужды могли продать свое движимое и недвижимое имущество и попытаться наладить жизнь заново.

Следует заметить, что рожденная рыночными отношениями практика ухода земледельцев с насиженных мест воспринималась администрацией царств с резким неодобрением. Хань Фэй-цзы в 17-й главе своего трактата с возмущением писал о десятках тысяч крестьян, убегавших от своего дела, чтобы укрыться от налогов [Хань Фэй-цзы, с. 316; Иванов, 1912, с. 255]. А в 15-й главе трактата Шан Яна «Шан цзюнь шу» сказано, что в царствах Хань и Вэй, где земли мало, а народу много, половина населения предпочитает заниматься второстепенными делами (для Шан Яна это ремесло и торговля) либо убегает в районы гор и болот, недоступные для сборщиков налогов [Шан цзюнь шу, с. 26]. Эта фраза была рассчитана на то, чтобы побудить правителя Цинь привлечь этих людей, наделив их хорошими землями и на некоторое время освободив от налогов.

Судя по некоторым не очень достоверным данным (имеется в виду, в частности, кодекс «Фацзин»[108]), в ряде царств вводились запреты, препятствовавшие свободному перемещению людей. По словам Ян Куаня [Ян Куань, 1955, с. 91], переселяться запрещалось чуть ли не под страхом смерти, что в принципе не соответствует реалиям периода Чжаньго. Нечто подобное могло существовать разве что в царстве Цинь времен реформ Шан Яна, да и то с оговорками и сомнениями. Поэтому нет оснований считать, что перемещение земледельцев на новые места или уход их в города строго ограничивались. Хотя можно согласиться с тем, что это не поощрялось властями.

В 26-й главе «Люй-ши чуньцю» есть сентенция, призывающая помогать людям укрепиться на своем месте и поощрять их в этом: «Если человек будет [старательно] заниматься земледелием, то его производительность удвоится, если она удвоится, ему будет труднее покидать [землю], если будет труднее покидать [свою землю], человек умрет на родине, и тогда не будет двух мест жительства (т. е. ухода с одного на другое. — Л.B.)» [Люй-ши чуньцю, с. 332]. Однако это нравоучение вряд ли имело практическое значение. Во-первых, несмотря на то что пахотная земля внутри общины продаже не подлежала, она время от времени подвергалась внутриобщинному перераспределению (особенно когда пустовала, причем возвратившийся хозяин имел право вернуть ее). Во-вторых, при крайней нужде она могла, с соблюдением множества обязательных формальностей, быть переуступлена за определенную плату зажиточному односельчанину (и в этом случае продавший имел право ее выкупить, коллектив и традиция всегда были на его стороне). В результате получалось, что за деньги можно было приобрести и землю.

Здесь следует сделать важную оговорку. Земля, которая за долги или иными способами приобреталась богатыми односельчанами (впоследствии они именовались терминами «сильные дома» или «богатые люди», хао-минь), никогда не использовалась в виде крупного совместно обрабатывавшегося поля, чего-то вроде барской запашки либо латифундии («большие поля» шанско-раннечжоуского времени). Она всегда небольшими участками отдавалась в аренду, чаще всего ее прежним владельцам, либо обрабатывалась наемниками-батраками, тоже в индивидуально-договорном порядке. На этот счет существовали даже специальные разъяснения. В 17-й главе «Люй-ши чуньцю» прямо сказано, что если на общем поле люди работают вместе, то они работают спустя рукава и каждый стремится не перетрудиться. А если разделить хозяйскую землю на участки, каждый будет трудиться в полную силу [Люй-ши чуньцю, с. 198].

Важно обратить внимание на то, что подобный характер индивидуального землепользования на небольших закрепленных за земледельцем участках присущ всему традиционному Востоку, К слову, это обстоятельство, вкупе с теми ограничениями в пользовании чужой землей в рамках деревни, о которых только что упоминалось, опровергает идею Ян Куаня, будто на смену аристократы-линчжу пришли некие землевладельцы-помещики дичжу [Ян Куань, 1955, с. 65–69]. Конечно, чужую землю можно было заполучить, но, как правило, на невыгодных для нового хозяина условиях. Иные формы — законное приобретение чужого поля— встречались крайне редко и были делом неимоверно трудным.

Иногда такое все-таки происходило. Так, во всяком случае, бывало в эпоху империи, спустя всего век-другой после периода Чжаньго. Как известно, для эпохи Хань (I в. до н. э.) подобного рода сделки засвидетельствованы бесспорными письменными документами. Имеются в виду купчие из Цзюйяна, окраинного северного района (ныне — западная часть Внутренней Монголии), обнаруженные в 1930 г. китайскими археологами. Сложные и детально описанные условия, которые сопровождали право на покупку участка даже в этом богом забытом районе с явно не слишком плодородной землей, свидетельствуют о том, сколь нелегко было покупателю добиться цели [Переломов, 1962, с. 94–98]. Нет серьезных оснований утверждать, что такого рода продажи случались часто, особенно в центральных землях империи, и тем более, что это бывало еще до Хань.