Круг - Яныш Ялкайн

— С чего ты взяла? — спросила жена Моркина.

Женщины разговаривали между собой по-русски. Орлай Кости, обращаясь к Моркину, мешает русские и марийские слова, Моркин отвечает ему только по-русски.

— Давненько не бывал ты у меня, Петр Николаевич, — говорит Орлай Кости.

— Времени нет, — отвечает Моркин.

— Слышала, — спрашивает Дарья, — Унур Эбат письмо Эману прислал?

— Он в Уфе сидит?

— В Сибирь его сослали, живет в каком-то Барабинске.

— Так ему и надо! Уж больно неприятный человек!

— Верно, верно.

— Его ведь тогда не одного угнали, только сейчас не вспомню, кого еще.

— С мельницы работника посадили.

— А тот где?

— Его две недели подержали и выпустили.

— Говорят, уряднику награду дали за то, что он тих бунтарей поймал.

— Не слышала… Может быть, и дали…

— Он, бывало, придет к нам, повесит шашку па гвоздик, а сам сядет за стол и ну жаловаться, мол, здоровья нету, и денег нету… Жалуется и вздыхает. Он сердцем болел, а пил крепко. Где он теперь?

— Кто его знает. В прошлом году переехал в город, и никаких о нем вестей.

— Дочку-то выдал замуж или нет?

— Вряд ли. Такое дело скоро не делается.

— Вон и у лавочника дочь на выданье, — Дарья подумала о своих дочерях и тяжело вздохнула. — Говорят, нынче выйдет, уж и жених есть.

— Кто ж такой?

— Помнишь, в позапрошлом году ученый приезжал, у лавочника на квартире стоял?

— Что-то не припомню…

— Ну как же! Его еще в Боярсоле чуть не убили!

— A-а, Эликов! Матвей Матвеевич Эликов! Помню, помню, он к нам заходил. Молодой такой. Где сейчас живет?

— В городе. А женившись, говорят, в Петербург с молодой женой переедет.

— Откуда знаешь?

— Лавочникова жена на радостях проболталась мельничихе, та — старостихе, старостиха сказала мне.

— Как говорится, значит, он еще не весь свой хлеб съел, потому бог и не допустил, чтобы его в Боярсоле убили.

— А тех из Боярсолы в каторгу сослали.

— Не зря говорится: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, — сказала жена Моркина. — Просто диву даешься, что народ делает: ведь земского начальника хотели убить.

— Что вспомнила! Это давно уж было.

— Как давно? Года полтора, не больше. Примерно тогда же, когда убили наганского помещика.

— Пожалуй, что так. Время течет, как вода в Белой, и не замечаешь… Два года!.:

— А сколько времени прошло с тех пор, как приезжал батюшка?

— Какой батюшка? Сережкинский что ли?

— Да нет, из города батюшка приезжал. Помнишь, он еще молитвенники раздавал, а дети этих язычников книги изорвали и сложили в уборной? Я тогда чуть со стыда не сгорела, просто не знала, что и делать!..

— A-а, помню, по-мню, за день до этого наше гумно сгорело!

— Як тому говорю, что с приезда этого самого батюшки прошло самое малое три. года, а кажется, будто все это было только вчера. Говорят, что Яик Ардаш ребят подговорил?

— Что? — встрепенулась Дарья, зевнула и с шумом закрыла рот, как будто разгрызла орех.

— Яик Ардаш научил ребят разорвать молитвенники и сложить в нашей уборной. Ох-ох, погубил он свою голову. Говорят, повесили его в губернском городе.

— Может, врут…

— Не знаю, говорят. Не человек был, а собака, настоящий антихрист.

Дарья взглянула удивленно, но ничего не сказала. Жена Моркина обиженно вытянула губы и замолчала. Какое-то время обе тихо сидели на санях, прислушиваясь к разговору мужей.

Учитель, шагая за санями, говорил Орлаю Кости, сидевшему лицом к нему:

— Хочу купить лошадь Эбата. Лошадь хорошая. Я видел, как старик Орванче проезжал верхом.

— Хорошая, хорошая, Петр Николаевич. Покупай, не сомневайся, торопись, а то продаст другому. Эбат написал из Сибири, велел коня побыстрее продать, и выслать ему деньги.

Жена Моркина набросилась на мужа.

— Вот как! Оказывается, собираешься лошадь покупать!

Она слезла с саней, остановила мужа и, размахивая руками, продолжала:

— Ты ни во что меня не ставишь! Выходит, тайком от меня тратишь деньги? Хоть бы замкнулся о том, что собрался коня покупать. У-у, дерьмо!

Орлай Кости попридержал лошадь, но Дарья сказала:

— Поезжай, поезжай, не будем вмешиваться в их семейные дела, пусть их ссорптся.

— Неудобно бросить их и уехать, — возразил Орлай Кости. — Были бы простые люди, а все-таки учитель.

— Мы не в. овсе уедем. Отъедем и остановимся.

— И то верно, — согласился Орлай Кости. — Но-о, пошла! Конечно, хорошо иметь своего коня. Петр Николаевич это понимает, а вот жене его не понять.

— Э, куда им ездить-то? И без лошади могут прожить, жили же до этого…

— Жить-то жили, но ведь на базар съездить — надо нанимать, в больницу — тоже, в соседнюю деревню или еще куда…

— Не особенно они разъезжают, сидят в своей школе, как сычи.

— Будет лошадь — станут ездить.

Орлай Кости давно уже так дружелюбно не разговаривал со своей женой. И жене давно уже не было так легко, так хорошо на душе.

— Вот хоть нас взять к примеру, — хвастливо продолжал Орлам Кости. — Куда хотим, туда и едем.

— Да и мы не часто выезжаем.

— Хоть не часто, а все же не так, как эти образованные… Смотри, как грызутся, — и Орлай Кости ласково похлопал жену по плечу.

Дарья, слушая обращенные к ней добрые слова, не верила ушам, а уж когда муж похлопал ее по плечу, и вовсе расчувствовалась, сказала нежно:

— Всегда бы вот так, по-хорошему, жить…

— Тпру-тпру-у, давай подождем немного, — Орлай Кости натянул вожжи, останавливая лошадь. — Мы живем неплохо: особо не скандалим, не деремся, если случится между нами что-нибудь такое, быстро миримся. А вот учителю совсем нельзя с женой лаяться, он на глазах у всех живет, его все знают, всем видно, даже ребятишки над ним смеются.

— Говори потише, вон они уж близко подошли… Что тут поделаешь? Привыкли жить, как кошка с собакой, всегда в ссоре, всегда злятся друг на друга, остановиться не могут.

— Что-то молчком идут.

— Наверное, все друг другу высказали…

Моркин, подойдя, сказал, не поднимая глаз:

— Ехали бы, зачем ждете?

— Ничего, вместе поедем, садитесь…

Ехали молча. К вечеру дорога стала потверже, и лошадь побежала ровнее.

Через два дня Моркин сторговался с Кугубаем Орванче, и лошадь Унура Эбата перешла к новому хозяину.

Получив деньги за проданную лошадь, Эман отправился на почту.

Почта была заперта, у дверей сидели и дожидались люди.

— Когда откроют? — спросил Эман.

И тут он увидел Амину, которая сидела в стороне на скамейке, и, не дожидаясь ответа, направился к ней.

— Амина, и ты здесь, — приветливо сказал Эман.

— Садись покуда, — Амина, покраснев от смущения, подвинулась, освободив для парня узенькое местечко между собою и сидевшей рядом