Второе признание (сборник) - Рекс Стаут

– Вопросы есть?

– Нет, сэр, никаких.

– Тогда я хочу, чтобы мне никто не мешал. Никто.

– Да, сэр. Вам плохо?

– Да. Я знаю, кто убил мистера Рони, каким образом и за что.

– Знаете? И это причиняет вам боль?

– Да. – Он тяжело вздохнул. – Дьявольщина какая-то. Когда ты знаешь об убийце все, что тебе нужно знать, что, как правило, бывает легче всего доказать?

– Ну, это ясно. Мотив.

Он кивнул:

– Но не в данном случае. Я вообще сомневаюсь, что это возможно. Ты ведь знаешь, что в прошлом я уже прибегал к рискованным уловкам, правильно?

– Еще бы. Бывало, вы так рисковали, что мне начинали сниться кошмары.

– Так вот, все они ничто по сравнению с этой хитростью. Я разработал новый маневр и потратил на это пятнадцать тысяч долларов. Но если только мне удастся придумать что-нибудь получше, я без колебаний откажусь от него. – Он опять вздохнул, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и пробормотал: – Прошу меня не беспокоить.

Затем Вульф на девять с лишним часов погрузился в молчание. Кажется, после одиннадцати часов девяти минут вплоть до восьми двадцати вечера он в общей сложности произнес не более восемнадцати слов. В кабинете он сидел с закрытыми глазами, время от времени втягивая и выпячивая губы и глубоко вздыхая, от чего его грудная клетка увеличивалась в объеме дюймов на пять, не меньше. За обедом и ужином аппетит у него по-прежнему был отменный, однако никаких застольных бесед не велось. В четыре пополудни он, как всегда, на два часа поднялся в оранжерею, но когда мне понадобилось зайти туда, чтобы проверить кое-что у Теодора, Вульф неподвижно восседал в своем кресле в комнате с горшечными растениями, а Теодор обращался ко мне исключительно шепотом. Мне так и не удалось внушить Теодору, что, если Вульф поглощен своими мыслями, можно хоть криком кричать у него перед носом – он все равно не услышит; главное, не пытаться втянуть его в разговор.

Из восемнадцати слов, которые Вульф изрек в течение этих девяти часов, только девять (по слову в час) имели отношение к тому маневру, который он разрабатывал. Вскоре после ужина он пробормотал:

– В какое время мистер Коэн освобождается вечером?

Я ответил, что незадолго до полуночи.

Когда после ужина он перешел в кабинет и снова устроился в кресле, откинувшись на спинку и закрыв глаза, я подумал: «Господи, да ведь это будет последнее дело Ниро Вульфа. Он потратит на него всю оставшуюся жизнь». Днем я неплохо поработал и не видел смысла весь вечер просиживать задницу, прислушиваясь к его дыханию. Обдумав различные варианты, я решил заглянуть к Филу, поиграть на бильярде, и только было открыл рот, чтобы сообщить о своем намерении, как Вульф тоже заговорил:

– Арчи! Как можно быстрее вызови ко мне мистера Коэна. Пусть захватит с собой фирменный бланк и конверт «Газетт».

– Да, сэр. Вы уже созрели?

– Не знаю. Посмотрим. Вызывай.

«Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки», – мелькнуло у меня в голове. Я набрал номер, немного подождал – в это время в редакции вовсю кипела работа, готовился к выходу утренний номер – и наконец услышал голос Коэна:

– Арчи? Выпивку поставишь?

– Нет, – твердо ответил я. – Сегодня ты должен быть трезв как стеклышко. Когда сможешь подъехать?

– Куда?

– К Ниро Вульфу. Ему нужно кое-что тебе сообщить.

– Уже не успеем, – лаконично ответил Лон. – Если новость важная, говори прямо сейчас.

– Тут дело в другом. Материал пока сырой, но до того любопытный, что Вульф, вместо того чтобы послать мальчика на побегушках, то бишь меня, хочет встретиться с тобой лично. Так когда ты подъедешь?

– Я могу кого-нибудь послать.

– Нет. Нужен именно ты.

– Дело хоть стоящее?

– Да. Вполне.

– Тогда часа через три буду. Не раньше. Может, позже.

– Хорошо. Только никуда не заглядывай по дороге. У меня найдется и выпивка, и закуска. Ах да, прихвати с собой фирменный бланк и конверт «Газетт». У нас кончились канцелярские припасы.

– Хохмишь, значит?

– Нет, сэр. Нисколько. Может, даже получишь повышение.

Я повесил трубку и обратился к Вульфу:

– Если хотите, чтобы он был кроток и мил, и вам не жаль ради такого дела бифштекса, я велю Фрицу вытащить мясо из морозилки, чтобы оно начало оттаивать.

Он согласился, что бифштекса не жалко, и я отправился на кухню вести переговоры с Фрицем. Вернувшись в кабинет, я сел и еще некоторое время прислушивался к дыханию Вульфа. Минута за минутой, прошел целый час. Наконец он открыл глаза, распрямился и вынул из кармана какие-то сложенные бумаги, на поверку оказавшиеся листами, вырванными из его блокнота.

– Достань свою записную книжку, Арчи, – сказал он с видом человека, принявшего какое-то решение.

Я вынул из ящика стола книжку и снял с ручки колпачок.

– Если дело не выгорит, – сердито бросил он в мою сторону, будто я один был во всем виноват, – другого шанса у нас не будет. Я пытался устроить так, чтобы в случае неудачи мы могли пойти другим путем, но ничего не получается. Поймать его можно лишь этим способом, больше никак. Простая бумага, через два интервала, две копирки.

– Заголовок? Дата?

– Не надо.

Он мрачно воззрился на листы, которые вытащил из кармана.

– Пиши. – И принялся диктовать:

Девятнадцатого августа тысяча девятьсот сорок восьмого года в восемь часов вечера в гостиной на девятом этаже жилого дома на Восточной восемьдесят четвертой улице в Манхэттене собралось двадцать человек. Все они занимали высокие посты в Коммунистической партии США. На этой и ей подобных встречах разрабатывалась стратегия и тактика предвыборной кампании, которую проводили Прогрессивная партия и ее кандидат в президенты США Генри Уоллес. Слово взял высокий худощавый мужчина с темными стрижеными усиками:

«Никогда не забывайте, что Уоллесу нельзя верить. Ни по характеру, ни по своим умственным способностям он не заслуживает доверия. Мы можем рассчитывать на его тщеславие, с этим у него все в порядке, однако, поддерживая его, мы должны постоянно помнить, что он в любую минуту может выкинуть что-нибудь такое, что Ставка тут же отдаст распоряжение избавиться от него».

Словом «Ставка» верхушка американских коммунистов именует Москву или Кремль – вероятно, из предосторожности (хотя не ясно, зачем она нужна, если они и так пребывают на подпольном положении), а может, по застарелой привычке не называть вещи своими именами.

Затем выступил тучный мужчина с лысым черепом и пухлым лицом…

Часто сверяясь со своими бумагами, Вульф диктовал мне до тех пор, пока я не исчеркал тридцать две страницы своей записной книжки. Наконец он остановился, поджал губы, немного помолчал, а затем велел мне напечатать текст, что я и сделал, не забыв про два интервала. Заканчивая очередной лист, я передавал его Вульфу, и тот карандашом вносил изменения. Вообще он редко правил надиктованные им тексты, но данный случай, по-видимому, относился к разряду совершенно особых. И я был полностью с ним согласен. В этом тексте, который от страницы к странице становился все интереснее и интереснее, содержались такие подробности, знать о которых полагалось лишь лицам рангом никак не ниже заместителя комиссара, – конечно, если они соответствовали действительности. Мне очень хотелось прояснить последний пункт, но если работу предполагалось завершить до прихода Лона Коэна, времени на досужие разговоры у нас не было, и я удержался от вопросов.

Я давно уже вытащил из пишущей машинки последний лист, но Вульф все еще пыхтел над ним, когда раздался дверной звонок. Я вышел в прихожую, чтобы открыть Лону.

Когда мы познакомились, Лон числился рядовым сотрудником «Газетт», теперь же он был вторым человеком в отделе городских новостей. Насколько я знал, повышение почти не вскружило ему голову и у него появилась только одна небольшая странность: он завел в своем столе расческу и каждый вечер, после работы, перед тем как махнуть в любимое питейное заведение, долго и тщательно причесывался. Других недостатков за ним не водилось.

Он обменялся с Вульфом рукопожатием и обратился ко мне:

– Ну и плут! Ты же мне обещал… А, вижу, все есть. Привет, Фриц! Ты в этом доме единственный, кому я могу верить.

Он взял с подноса бокал, слегка поклонившись Вульфу, одним махом выдул треть содержимого и уселся в красное кожаное кресло.

– Бумагу я прихватил, – сообщил он. – Три листа. Получите ее, как только расскажете, как некто по имени Сперлинг сознательно и преднамеренно отправил на тот свет Луиса Рони.

– Именно этот сюжет, – отозвался Вульф, – я и хотел вам предложить.

Лон навострил уши.

– Сперлинг? – воскликнул он.

– Нет. Я неточно выразился. Имя пока подождет. Но об остальном мы побеседуем.

– Черт побери, уже полночь! Вы же не думаете…