Бегом на шпильках - Анна Макстед

— Значит, ты был прав, — говорю я ему. — Я действительно из тех правильных девочек, для которых порошок бывает только от кашля.

— Смотри, дело твое, — отвечает Крис.

Он кладет трубку, и тут, с болью в сердце, я вдруг понимаю, что только что его потеряла.

Я иду в спортзал и долго втаптываю свои тревоги и сомнения в бегущую дорожку. Затем, накачанная адреналином и чувствуя себя в полной безопасности, — занятия в группе Алекс заканчиваются через три минуты, — заглядываю в дверь студии и приветливо машу Алекс рукой.

— Только не лги мне, девушка. Ты ведь специально подгадала время! — говорит она, пока я помогаю ей свернуть маты.

Не могу скрыть улыбку.

— Виновна, по всем статьям.

— Как твои дела? Я не подошла тогда, в воскресенье, так как не хотела тебя беспокоить. Кстати, после пятничного занятия какие-нибудь необычные ощущения были?

— О, нет-нет, ничего… — Тут до меня вдруг доходит возможная причина «психосоматических» болей в животе, преследовавших меня всю неделю. — Э-э, разве что покололо немного.

Алекс громко хохочет.

— Ну, и врушка же ты, Натали. Я же вижу по твоему лицу. Наверняка в субботу утром места себе не находила. Ну же, признайся!

— И совершенно незачем быть такой самодовольной, Алекс! — отвечаю я.

И всю дорогу до дома улыбаюсь как идиотка. Автоответчик встречает меня радостным посланием от Робби. Он полагает, что мы по-прежнему встречаемся в семь, в «Пыльной бутылке», в Кэмдене. Кроме того, выслушиваю трескотню Белинды, которая просит позвонить сразу же, как вернусь домой. Не может быть, чтобы Мэтт успел ей все рассказать. Немного нервничая, набираю нужный номер.

— Белинда? Это Натали. Как Крит?

— Отлично, Натали. Просто замечательно! Море, солнце — и много-много водки. Даже мои веснушки — и те проспиртовались.

Улыбаюсь.

— Звучит заманчиво. Ну, что там у тебя?

— А, да… — В ее голосе появляется нотка неуверенности — …Мэтт говорит, ты сегодня работаешь на дому, так что, наверное, будет лучше, если я еще раз проверю все по поездке в Венецию…

— В Верону.

— Ну да, в Верону. Я тут как раз листаю твои бумаги, по-моему, все в полном порядке, но Мэтт сказал, чтобы я перепроверила каждую буковку: мол, эти итальянцы — такие бюрократы! Есть что-нибудь, на что стоит обратить особое внимание?

Говорю Белинде, что, возможно, стоит еще раз перепроверить гостиничную бронь и убедиться, чтобы у всех на руках были билеты и расписание рейсов.

— Уже начала, — щебечет она. — Ну, тогда — до завтра. — И вешает трубку.

По магазинам я не иду.

Я звоню Бабс.

— Я тебя не разбудила?

Слышно, как Бабс зевает.

— Я немного задремала. Ночка вчера выдалась, — это что-то!

— Неужели? — искренне удивляюсь я.

Насколько мне известно, работа пожарного по большей части состоит из обслуживания сигнализации, срабатывающей безо всякой причины; извлечения разных придурков из застрявших лифтов; и тушения тлеющих мусорных баков. Горящие здания встречаются так же редко, как цветок клевера с четырьмя лепестками. Пожалуй, самый драматический элемент в ее профессии — это борьба за безопасность женского туалета и подбор форменных брюк подходящего размера. До тех пор, пока Бабс не подняла шум, считалось, что она вполне обойдется уставной мужской униформой. Но та обратилась в профсоюз, заявив: «В человеческой расе нет ничего единообразного».

— И что же случилось? — спрашиваю я.

— Три «караула», — т. е. вызова по телефону, перевожу я про себя, — и «прокатка», — т. е. ложное срабатывание сигнализации. — И вот, восемь утра, мы все в дежурке, и тут одна девка, — сильно под мухой, искусственный загар, мини-юбка, «шпильки», все при всем, — шатается туда-сюда перед депо, трясет сиськами прямо у ребят перед носом и орет во всю глотку: «Я хочу съехать по вашему столбу!» Прикинь, прямо средь бела дня! И парень ее тут же! Представь, как ему было за нее стыдно. Наши-то, само собой, в восторге. Ну вот, я вышла и сказала, чтобы она сваливала куда подальше, а та как заорет: «Заткнись, ты! Скажи просто, что ревнуешь, потому что сама выглядишь как мужик!»

— Бабс, — говорю я серьезным тоном, — ты же знаешь: все бабы стервы. Места себе не находят, когда у других все хорошо. Если только ты, конечно, не законченная уродина. А у тебя настоящие рубенсовские формы и шикарная грудь. И ты ни капли не похожа на мужика.

— Ха, — отвечает Бабс.

— Лучше угадай-ка.

— Что?

Рассказываю ей часть новостей. О Робби: она приходит в возбуждение, на мой взгляд, несколько излишнее. И о моих разоблачениях перед новоявленной бабушкой (Бабс в курсе про дочку Тони — я все ей рассказываю).

Очень тихим голосом Бабс спрашивает:

— Зачем ты это сделала, Натали? Господи боже!

Я в нерешительности. Не люблю, когда меня начинают осуждать, и бесконечно благодарна большинству своих друзей, которые делают это за моей спиной. Но Бабс обладает просто сногсшибательной верой в непогрешимость собственного мнения, — и не менее сногсшибательной привычкой высказывать это мнение тебе в лицо. Говорит все, что думает, без купюр. Просто диву даешься. Для меня, к примеру, общество — это большое минное поле, и если не будешь строго придерживаться обозначенного прохода, то рано или поздно получишь в рожу несколько акров навоза. И пока я медленно шаркаю спутанными ногами, Бабс, словно боевой генерал, уверенно шагает по жизни, на ходу выдергивая чеку из этикета, швыряя вербальные гранаты в ответ на малейшую провокацию и не получая при этом ни царапины. Я же тащусь следом, подбирая останки.

— Не знаю. Само как-то вырвалось, — всхлипываю я.

— Но как?

В ее голосе слышны требовательные нотки. Бабс сейчас напоминает пятилетнюю девчонку, только что услышавшую сомнительную новость о том, что маленькие детки появляются из маминого пупка. Решаю, что сейчас она не способна принять правду, а потому перешагиваю — или, вернее, перепрыгиваю — ту часть, что касается моей пошатнувшейся карьеры, и говорю, что мы с мамой поссорились из-за Тони. Вся сжимаюсь в ожидании упреков, но, к моему удивлению, Бабс, похоже, очень довольна.

— Вы спорите! — кричит она. — Просто отлично! Ты рассказываешь ей, каково это! Вы общаетесь! Наконец-то, свершилось! То, чего так не хватало вашему семейству!

Я в замешательстве. По-моему, споры — это последнее, что требовалось нашему семейству. Кроме того, не могу взять в толк, какая связь между общением и швырянием картофельным пюре о стену. Похоже, Бабс не понимает, как сильно я боюсь расстраивать маму. Хуже и быть ничего не может, — ну, разве что, то, что происходит сейчас. Чувствую, как растет пропасть между мной и моей экс-лучшей подругой. Словно в кошмарном сне: когда пытаешься кричать, а голоса нет. Энергия сочится из меня, словно пот, так что о приезде отца я рассказываю как можно более сжато. Бабс чувствует, что я от нее закрылась, и искорка в ее голосе мгновенно угасает.