Дамаск - Ричард Бирд

– Мисс Бернс, – сказал он. – Вы выйдете за меня замуж?

И вдруг, в наступившей оглушительной тишине, Хейзл подумала: ну вот, наконец, нашелся человек, который знает, чего хочет.

10

Складывается такое впечатление, что для большинства народов Европы в послевоенные годы общественный порядок и закон перестали иметь смысл.

Начиная с утра сегодняшнего дня, каждый гражданин Соединенного Королевства является также гражданином Европейского Союза.

1/11/93 понедельник 14:24

– Разве мы не дождемся Хейзл?

Свечки уже начали таять. Спенсер погасил свет – в тумане ноябрьского дня вставленные в печенье свечки мерцают почти рождественским светом. Со стола на Грэйс смотрит улыбающаяся рожица из десяти печений с мармеладом в шоколадной глазури.

– Все готовы?

– А как же Хейзл? – опять спросил Уильям.

– Она разговаривает с тем человеком, – произнесла Грэйс, прыгая от радости. Пламя наполовину сгоревших свечей отражалось в глазури.

– Это ненадолго, – сказал Спенсер. – Он всего лишь ее студент.

– Кажется, он очень милый, – произнесла Грэйс. – А можно, я задую свечки?

– Тогда быстрее, и все сразу. Когда свечки не гаснут, это считается плохой приметой.

Грэйс подпрыгнула и с ходу принялась дуть на свечки, мотая головой туда-сюда. Осталось две. Выбившись из сил, Грйэс недолго думая загасила вторую свечку точным попаданием слюны. Одна свечка все же продолжала гореть. Грэйс беспомощно закашлялась и тогда Спенсер ловко задул последнюю.

– Ты уже загадала желание? – спросил Уильям. Грэйс отдышалась и, довольная, хитро уставилась на Уильяма. – В день рожденья надо обязательно загадать желание.

– Хочу, чтобы мой день рожденья был каждый день!

– Но только если ты загадаешь желание вслух, оно не сбудется, – подсказал Уильям.

– А вдруг сбудется?

– Хорошо, тогда подожди, и сама увидишь, будет ли у тебя завтра день рожденья.

– Хорошо, тогда я загадаю другое желание.

– И не забудь разрезать печенье. – Спенсер протянул Грэйс столовый нож. Грэйс хитро посмотрела на него.

– Если я произнесу свое желанье вслух, то оно не сбудется, да?

– Точно, – подтвердил Уильям.

– Тогда я желаю, чтобы дядя Спенсер никогда больше не увиделся с Хейзл.

– Очень умно, – сказал Спенсер, – и убедительно. Теперь давай режь печенье и, когда нож коснется тарелки, ори громче.

Мисс Бернс не сказала «да». Но «нет» она тоже не сказала. Она открыла дверь. Они оказались в тренажерном зале. Она открыла еще одну дверь, и за ней оказалась пустая бильярдная комната с облупившимися стенами, которых некогда касалась кисть Дэвида Джоунза.

– Дэвид Джоунз – это такой художник, – сказала Хейзл.

Закрывая за собой дверь в бильярдную, она подвернула лодыжку, поморщилась от боли, сняла туфли и пошла еще быстрее, пересекая комнату по диагонали к еще одной двери. Не отставая ни на шаг, Генри не мог оторвать глаз от ее голых ног. Он ничего не мог с собой поделать. Внезапная мысль о долгой счастливой жизни с этой прекрасной женщиной завладела им настолько, что он не мог не поверить в чудо. Вот она, его судьба, ибо только судьбой можно объяснить, почему он так безнадежно влюблен. Закрыв дверь в ванную, Хейзл снова повернулась к нему. Она стояла так близко, что ему страстно захотелось дотронуться до нее, не отпускать ее от себя, поцеловать, но не вышло. Похоже, она заблудилась.

– Послушайте, – сказала она с нажимом. – Мы возвращаемся на кухню, нас уже ждут.

Она либо подавляла свои чувства, либо играла в неприступность – в любом случае, вела себя, как типичная англичанка. Генри был в восторге – она не обманула его ожиданий.

– Перестаньте меня преследовать, – сказала она.

– Вы выйдете за меня?

– Я думаю вам нужно уйти.

– Я буду о вас заботиться. Я буду предан вам.

– Это не имеет никакого значения, как вы не понимаете.

Теперь они уже почти вернулись туда, откуда вышли. Из коридора тянулся невыразительный запах куриного супа, а точнее – запах невыразительного куриного супа, и Хейзл пошла на него. Генри с упоением смотрел, как под обтягивающей тканью платья двигаются ее упругие ягодицы. Он смотрел на ее ноги ровного матового оттенка. И вдруг Генри Мицуи видит себя в своем доме – семидесятипятилетним стариком, горячо любимым мужем Хейзл и отцом Вирджинии, Джонатана и Кристофера, обожаемым дедушкой Джесси, Уильяма и Джорджии, которые работают детскими врачами. У них будет много подарков – больше, чем ему лет. А почему бы и нет? Он же не бездушный злодей. Более того, он отличается утонченной способностью сопереживать, какая бывает только у людей, воспитанных в достатке и комфорте. Бедным всегда нужны деньги, Генри же не задумывался о деньгах и научился желать чего-то большего. Он мечтал стать мужем мисс Бернс и венчаться с ней в красивой маленькой церкви св. Этельдреды, Уорт-Матраверс. Мисс Бернс и мистер Генри Мицуи, сын мистера и миссис Мицуи из Токио, столицы Японии, объявляю вас мужем и… Конечно, он любит ее, но он может предложить ей нечто большее, нежели просто любовь. Он прекрасно владеет игрой на фортепьяно. Он образован, говорит на нескольких языках и много путешествовал.

– Я не злодей, – произнес он, следуя за ней по коридору и сам уже веря в сказанное. Мало ли о чем он иногда думает – мысль невоплощенная есть ложь. Ну и что с того, что у него в кармане пакетик с ядом? Он ведь никого еще не убил.

– Я полюбил вас не за красоту. Я ведь даже не знал, как вы выглядите. Неужели это не говорит вам о том, как сильно я вас люблю?

За дверью на кухню завопила Грэйс.

Грэйс загадывает желание. Сосредоточенно шевелит губами, чтобы у того, кто исполняет желания, не оставалось сомнения в том, что именно она загадывает. Она загадала, чтобы у нее родился братик по имени Шолто, и чтобы ей подарили мячик на резинке, который, если подбросить, обязательно возвращается назад. Она загадала, чтобы ей досталась главная роль в школьной рождественской постановке «Золушки». И чтобы за ней по пятам не ходили мужчины, как за ее подругой Надин. Она не стала загадывать, чтобы родители умерли, – достаточно того, чтобы они стали похожими на дядю Спенсера и на Хейзл. Она загадала, чтобы Уильям всегда оставался таким же и не старел. И она загадала, чтобы ее рыбка Герр Триггер жила долго, и чтобы был мир во всем мире, и чтобы Ривер Феникс попал в рай. В конце концов, она загадала последнее, большое, секретное желание для себя: чтобы она была как все, но только не такой, как те люди, которых она действительно знает. Аминь.

Все это считалось одним большим желанием, потому что все на свете взаимосвязано.

Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Неаполе или Шринагаре, в Рияде или Гонконге, в Женеве или Акротири, в Стамбуле или Лос-Анджелесе вдалеке от дома Хейзл Бернс готовит жестокое убийство. Теплый ветер растрепал ей волосы, она внимательно изучает античную мозаику пола с морским сюжетом в старой разрушенной вилле. Зубной врач, ветеран Вьетнама, хромая, идет к тому месту, где на корточках сидит Хейзл. Он останавливается, строго следуя инструкции, и левой ногой наступает на сеть рыбака, изображенную на полу. Мрачный мафиози в замшевом пиджаке подкрадывается к ветерану Вьетнама.

– Кошелек или жизнь? – шепчет он.

Зубной врач оборачивается и улыбается.

– Ты шутишь, приятель? – спрашивает он. Гангстер достает из кармана пистолет и в упор стреляет в него. Жертва падает, бьется в агонии, умирает, встает, отряхивается и спрашивает:

– Ну, как?

– Отлично, – говорит режиссер, – очень правдоподобно.

Последняя реплика режиссера скорее предназначена для Хейзл, которая работает над фильмом в качестве консультанта: перед ней стоит задача добиться правдоподобия. Режиссер подкрепляет свой комплимент в адрес Хейзл приглашением на разговор тет-а-тет в его собранный по заказу «кадиллак». Им уже доводилось вместе работать над фильмами «Балкон», «Дьявольская поездка» и «Кларисса объясняет все». Хейзл двадцать один год и она недавно закончила университет, поэтому даже такой опыт работы очень важен для нее. Она способная ученица – например, уже усвоила, что любой фильм должен быть закончен не позднее сегодняшнего дня.

– Садитесь в машину, Хейзл, – говорит режиссер.

На заднем сиденье огромного сделанного на заказ «кадиллака» просторно, как в небольшой комнате. Они устраиваются на огромном диване, напоминающем кровать. Совершенно неожиданно режиссер начинает вытирать платком мокрые глаза. Не стесняясь Хейзл, он содрогается всем своим огромным телом и заходится в рыданиях. Он бормочет себе под нос что-то вроде «Ciao Federico». Опыт работы в киноиндустрии подсказывает Хейзл, что такое горе, как преждевременная кончина великого маэстро, может сгладить только секс с блондинкой-консультанткой, родом из Англии. Должно быть, это и было предсмертным желанием маэстро.