Ловушка для княгини (СИ) - Луковская Татьяна

Старая обитель затерялась среди вековых елей, взгромоздившись на крутой склон высокого берега Бежского озера. Монахини приняли высоких гостей с почтением, но без особой радости. Ростислав что-то долго обсуждал с дряхлой игуменьей, та согласно кивала. Федосья потянула Настасью за руку, поклониться чудотворной иконе. Дмитровская княгиня во все глаза разглядывала: просторный двор, крошечные клети-кельи, громоздящиеся друг на дружку хозяйственные постройки, башню колокольни, стоящую чуть в стороне часовенку и припорошенный свежим снегом деревянный седой храм в центре монастыря.

Молодые княгини перекрестились, поднялись по церковным ступеням. Убирающиеся в храме инокини сразу же с поклоном посторонились, пропуская паломниц вперед. Настасья долго молилась пред чудотворным образом Богородицы, мысленно пересказывая все, что случилось с ней за последние полгода, каясь, в чем считала нужным и прося о знамом и потаенном.

— К матери-то пойдешь? — пробубнил появившийся у плеча Ростислав.

— Пойду, — выдохнула Настасья, стряхивая задумчивость, — а куда идти?

— В часовню, — кашлянул брат.

Храм деревянный, а часовня-то каменная, небеленая, сизый песчаник прослоен тонкими кирпичами бурой плинфы[1]. По правую и левую сторону от входа залегли бугорки могилок. «Которая?» — закрутила головой Настасья. Но Ростислав ввел сестру внутрь. Запах плавящегося воска шел от зажженных в вощанице свечей. В глубоком аркосолии нагромождались тяжелые камни массивной гробницы.

— Ну, ты побудь, а я на дворе подожду, — крутнулся Ростислав, отступая за спину Настасье.

Княгиня Дмитровская осталась одна, подошла ближе к могиле, поклонилась с должным почтением. Не покидало легкое чувство разочарования, как-то Настасья по-другому представляла и гробницу, и встречу. Казалось, что будет все торжественно: дочь развернет самолично вытканный серебром для матери покров и постелет на гробницу, вместе с братом помолятся, всплакнут, Ростислав припомнит что-нибудь доброе, на душе станет светлее и благостнее. Но покров остался где-то в закромах дмитровского короба, брат и вовсе предпочел уйти. Все как-то буднично и уныло. Из распахнутого под потолком окна влетел ледяной ветер, задувая свечи, стало совсем неуютно. Зачем брат увез сюда останки матери из Бежска, действительно на то была ее воля, и он не смог противиться? И что сказать сейчас, о чем мысленно поговорить?

— А я отца видела, — произнесла Настасья и сама удивилась приглушенному эху, отлетевшему от каменной стены, — явился мне во сне, чернявый такой, красивый и без сапог… Велел передать, что любил тебя. Вот передаю.

— Власть он любил, а не меня, — прилетело из темного угла.

Настасья вздрогнула, отшатываясь от гробницы. Женский голос был удивительно знаком, сильно знаком, то же придыхание, та же порывистость звуков. Да это же ее собственный голос, тот, что всегда лился изнутри, а теперь звучит снаружи! Как это?

— Нет, зря ты так, он любил тебя, я ему верю, — обратилась Настасья в черноту угла.

— Экая ладненькая ты у нас получилась, — из темноты вышла небольшого росточка инокиня, не старая еще, с гладкой кожей лица и огромными зелеными глазищами. А в глазах этих не было искры жизни, только холодный блеск.

— Матушка, — прошептала Настасья, чувствуя, как ноги прирастают к полу.

— Я тебе хорошую мать нашла, знала, что достойную дщерь вырастит, — хохотнул призрак… или не призрак.

Подойти, дотронуться, но ноги не слушались, не желали двигаться.

— Тебе у них хорошо было? — легкая ревность, а может игра воображения.

— Я по тебе скучала, — всхлипнула дочь.

— Прости. Со мной тебе только стыдом умываться. Стыдишься матери такой?

— Нет!!! — горячо выкрикнула Настасья.

— Хорошую дочь она вырастила, хорошую, — пробормотала тень, — я б так не смогла.

И образ стал таять, пропадать обратно в темноту, меркнуть на глазах.

— Подожди, матушка, подожди!!! — задохнулась от нахлынувших чувств Настасья, срываясь наконец с места. — Подожди, матушка.

— Попадешь скоро к своей матушке, — прилетело из небытия.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Настасья заметалась вдоль стены, ощупывая холодный камень.

— Матушка!!!

— Настасья, ты чего?! — в часовню ворвался Ростислав. — Чего кричала?

— Она жива, да?! — подлетела к нему Настасья, вцепляясь в мягкий мех его кожуха. — Она не умерла, да?

— Она умерла, Настасьюшка, — Ростислав бережно поправил сбившийся на сторону убрус сестры, — умерла, понимаешь?

Из распахнутого окна на лицо Настасье упало несколько снежинок, тут же обращаясь в кристаллы слез.

— Понимаю, — прошептала сестра.

— Пойдем, домой пора ехать, — потянул брат за руку.

Они медленно пошли к выходу.

— Помоги ей попасть в Черноречь, — прозвучало им вслед.

Ростислав опустил плечи, как-то ссутулился.

— Помогу, — пообещал он, и Настасья кожей почувствовала, как нелегко ему далось это согласие.

Брат с сестрой обратно ехали молча, каждый думая о своем. Федосья все время их тормошила, одаривая монастырскими сплетнями и пытаясь развеселить.

— Я, душа моя, к Черноречью дружину поведу, Давыда Заозерского отгонять, — предупредил Ростислав, наклоняясь в седле к жене.

— Не надо, — очнувшись, испугалась Настасья, — не справитесь, и ежели с тобой чего случится, как я детям твоим в очи глядеть стану? Не надо.

Теперь и ей казалось, что идти против Давыда — безнадежная затея. Сразу всплыл в сознании рыженький сбитый карапуз Юрий и задорные девчоночки княжны.

— Не надо, — опять категорично покачала Настасья головой.

— Нет, она правильно подсказала, — мрачно произнес Ростислав, не уточняя, кто «она», — сейчас его надо по носу щелкнуть, покуда силу не набрал, а как Черноречь заглотит, мы для него, что ореховый прут. Переломи и бровью не поведет.

— Но может дождаться дружины отца? — все же высказалась Настасья, чтобы полностью успокоить совесть.

— Прости, сестра, не хотел тебе говорить, — тяжело вздохнул Ростислав, а Федосья незаметно взяла руку Настасьи в свою большую теплую ладонь.

— Что не говорить? — перед глазами стали расплываться заснеженные холмы.

— Да я и сам не уверен, — пробормотал бежский князь, — потому и не стал тебя тревожить… Просто Давыд уж больно осторожен, уж если он так вот, в открытую, полез, значит ведает что-то такое, чего нам неизвестно.

— Отец жив, я сон видела, — вымучила улыбку Настасья.

«Да где же они?!» А пред глазами зеленые ели, голые дубы да снег, присыпанный тревогой…

Глава XXXII. Ночь

Ростислав держал совет со своими воеводами, здесь же, в гриднице, в сторонке тихо сидели и Настасья с Федосьей, большой тенью за своей княгиней возвышался Кряж.

— Хорошо бы было, если бы мы сообща с чернореченскими ударили, а так-то, пока они там сообразят, что из городни выходить нужно, нас уж подавят, — прогундел один из бежских бояр, узкоплечий, сутулый дядька.

— Вышата там за старшего, уж догадается, — неуверенно возразил Ростислав.

— На догадку-то надеяться, — отмахнулся сутулый.

Настасья чувствовала, что бежские нарочитые мужи не в восторге от затеи Ростислава. Время от времени она и на себе ловила недобрые взгляды, мол, из-за сестрицы княжьей весь переполох, ежели б не она, так тихо бы отсиделись. Положить головы за чужой град никому не хотелось. От того Настасья с замиранием сердца прислушивалась к каждой фразе.

— Если бы мы смогли им знак какой подать, чтобы вместе ударить, сговориться, — задумчиво произнес бежский князь.

— По небушку перелететь, — с издевкой фыркнул сутулый.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«По небушку, по небушку… или под землей?» — разволновалась Настасья. В памяти всплыл отец, тычущий ей в каменное кольцо колодца: «Здесь ночью, ежели что, уйти можно, к реке выйдете». Но если братьев матушка Елена еще может вытолкать из града, то саму княгиню Чернореченскую уговорить уйти мог бы только отец, а его сейчас нет рядом. Елена не выйдет из Черноречи, будет умирать со своими людьми, и надо спешить, надо помочь ей!»