Что удивительного в благодати? - Янси Филип

И вновь наклоняется, чертит буквы на песке, выдерживая паузу. Обвинители, один за другим, потихоньку расходятся.

Наконец, Иисус встает и обращается к женщине, к этой преступнице, которая осталась перед Ним одна.

— Где же они? — спрашивает Он. — Разве никто не осудил тебя?

— Никто, мой господин, — отвечает женщина.

И этой перепуганной прелюбодейке Иисус дарует отпущение:

— Тогда и Я не осуждаю тебя… Иди и больше не греши.

Так одним ударом Иисус отменяет две прежние категории праведников и грешников и предлагает вместо них новые: грешников, признающих свою вину, и грешников, которые свою вину отрицают. Женщина, взятая в прелюбодеянии, не способна защититься и признает вину. Куда сложнее иметь дело с такими людьми, как фарисеи, которые вину отрицают или подавляют в себе чувство греха. Им тоже нужно освободить руки, чтобы они смогли принять благодать. Пол Турнье описывает эту схему на профессиональном языке психиатрии: «Бог снимает с нас осознанную вину и помогает осознать подавленную».

Сцена из главы 8 Евангелия от Иоанна потрясает меня тем более, что от природы мне свойственно отождествлять себя с обвинителями, а не с обвиняемыми. Я гораздо больше грехов отрицаю, нежели признаю за собой. Пряча свои грехи под плащом респектабельности, я лишь изредка допускаю открытый, публичный «прокол». Однако если я правильно понимаю суть этой притчи, из всех, собравшихся тогда во дворе Храма, ближе всего к Царству Божьему была прелюбодейка. А я приближаюсь к Царству лишь тогда, когда уподобляюсь ей: когда я смиряюсь и дрожу, не находя себе оправдания, когда протягиваю открытые руки навстречу Божьим дарам.

Вот это и есть «оговорка», условие благодати — необходимо открыть душу, чтобы в нее вошла благодать. Необходимо захотеть благодати. Этот акт, эти врата, ведущие к прощению, христианство именует покаянием. Клайв Льюис сказал, что покаяние не есть некое «требование», предъявляемое нам Богом. «Покаяние — точное определение процесса нашего возвращения к Нему». В притче о блудном сыне покаяние — возвращение домой, к радостному пиру. Покаяние восстанавливает отношения, позволяет продолжить их в будущем.

Когда я осознал желание Бога подвести меня к покаянию и тем самым открыть врата благодати, самые суровые обличения греха в Библии стали видеться в новом свете. «Бог послал Сына Своего в мир не чтобы осудить мир, но чтобы спасти», — сказал Иисус Никодиму. Иными словами, Бог пробуждает во мне чувство вины ради моего же блага. Бог хочет не уничтожить меня, а освободить. Для освобождения же нужен сокрушенный дух, как у той женщины, взятой в прелюбодеянии, а не надменный дух фарисеев.

Пока рана не обнаружена, ее невозможно исцелить. Алкоголики знают, что человеку невозможно помочь, пока он не признает проблему: «Да, я алкоголик». Если человек поднаторел в самообмане, то добиться такого признания можно лишь с помощью родных и друзей. Им придется «писать на песке» постыдную истину, пока алкоголик не признает справедливость[7]. Турнье пишет:

…Верующие, более всего отчаивающиеся в своем «праве» на спасении, с наибольшим убеждением полагаются на благодать. Таков святой Павел… и святой Франциск Ассизский, называвший себя величайшим грешником. И Кальвин, полагавший, что человек неспособен самостоятельно творить благо и познать Бога…

«Святым дано чувство греха, — говорит отец Даньелу. — Знание души о Боге измеряется степенью осознания греха».

Автор Послания Иуды предупреждает: мы умеем «подменять благодать Господа нашего вседозволенностью». Даже призыв к покаянию не устраняет этой опасности. И знакомый, которого я назвал «Даниэлем», и австралийский каторжник теоретически признают необходимость покаяния. Но оба предпочли злоупотребить парадоксом благодати, чтобы получить желаемое сию минуту, а покаяться потом. Сначала в сознание закрадывается лукавая мыслишка: «Вот чего я хочу. Ну да, это нехорошо, я знаю. Ну и что? Потом попрошу у Бога прощения». Эта мысль вызревает, становится навязчивой идеей… Так благодать превращается во вседозволенность.

Христиане по–разному пытались предотвратить эту опасность. Мартин Лютер, опьяненный благодатью Божьей, порой возмущался самой мыслью, будто благодатью можно злоупотребить. «Ежели ты проповедуешь благодать, проповедуй благодать не вымышленную, но истинную! А поскольку благодать истинна, то и грех неси истинный, а не вымышленный, — писал он своему другу Меланхтону. — Будь грешником, греши крепко… Довольно нам того, что познали мы изобилием славы Божьей Агнца, взявшего на Себя грехи мира: от Сего грех не отлучит нас, даже если по тысяче раз на дню станем убивать или прелюбодействовать».

Другие, напуганные перспективой тысячи убийств и совокуплений на дню, решительно отметали преувеличение Лютера. В конце концов, Библия предлагает нам благодать как панацею от греха. Как же совместимы и грех, и благодать в одном человеке? И разве не должны мы, по слову Петра, «возрастать в благодати»? Разве не должно увеличиваться семейное сходство человека с Богом? «Христос принимает нас такими, какие мы есть, — пишет Вальтер Тробиш, — но когда Он принял нас, мы уже не имеем права остаться такими, какие мы есть».

В XX веке богослов Дитрих Бонхоффер назвал злоупотребление благодатью «дешевой благодатью». Он жил в нацистской Германии и видел, как трусливо христиане приспосабливаются к навязанному Гитлером порядку. По воскресеньям лютеранские пасторы проповедовали с кафедры благодать, а в остальные дни недели сидели сложа руки и наблюдали, как нацисты осуществляют политику сегрегации, убивают инвалидов, уничтожают евреев. В книге Бонхоффера «Цена ученичества» приведено немало новозаветных текстов, призывающих христиан к святости. По его мнению, любой призыв к обращению — это призыв к ученичеству и христоподобию.

Эти же проблемы Павел разбирает в Послании к Римлянам. Нет в Библии другого текста, столь полно погружающего нас в глубинную тайну благодати, и чтобы вполне постичь ее парадокс — «нелогичность благодати», — нужно внимательно перечитать Римлянам 6—7.

Первые главы послания оплакивают жалкое состояние человечества и завершаются мрачным выводом: «Все согрешили и лишены славы Божьей». Однако следующие две главы, словно фанфары, вводящие новую тему симфонии, вводят тему благодати, уничтожающей всякую кару: «А когда умножился грех, умножилась и благодать». Да, это великая доктрина, но своим смелым утверждением Павел возвращает нас к той самой проблеме, с которой я пытаюсь здесь разобраться. Стоит ли хорошо вести себя, если тебя так и так простят? Зачем стараться стать таким, каким хочет видеть тебя Бог, если Он принимает тебя таким, каков ты есть?

Павел знал, какие шлюзы он открывает и сколь мощный поток угрожает размыть берега. «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» — спрашивает он. И далее: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатию?» И на оба вопроса Павел отвечает решительно и кратко: «Никак». Есть и более резкие варианты перевода — так, в Библии короля Иакова мы читаем: «Боже упаси!»

В этих двух насыщенных, страстных главах апостол бьется над парадоксом благодати: «Зачем стараться быть хорошим?» Если заранее знаешь, что прощен, почему бы не присоединиться к языческой вакханалии? Ешь, пей и веселись, а назавтра попросишь у Бога прощения. Павел не может обойти вниманием столь опасную ловушку.

Он сразу же (Римлянам 6:1–14) обнажает самую суть проблемы: если по мере возрастания греха возрастает и благодать, почему бы не грешить еще больше?

Пусть Бог приумножает благодать. И надо сказать, порой христиане следовали именно такой извращенной логике. Один епископ в III веке с ужасом обнаружил, что набожные мученики ночь перед казнью проводят в пьянстве и блуде, поскольку тюремщики предоставляли им возможность удовлетворить последнее желание. Раз мученическая смерть превращает их в святых, рассуждали приговоренные, ничего страшного не произойдет, коли последние земные часы они проведут в грехе. В кромвелевской Англии экстремистская секта «болтунов» отстаивала учение о «святости греха». Один из вождей этой секты целый час проклинал паству с кафедры одной лондонской церкви, другие прилюдно напивались и богохульствовали.