E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

Отто Хагебекк довольно много читал. Он знал кое-что о мире, о тайной подоплеке многих явлений. Но он не допускал и мысли, что все это может иметь отношение к нему. Понял это только после ухода Сони. После шока. После пережитого отчаянья, смешанного с чувством облегчения и жалости к себе. Он начал пить и размышлять. Постепенно он начал кое-что осознавать, например, что ему не следовало бы жениться, во всяком случае на такой женщине, как Соня, а уж коли это случилось, ни в коем случае не переезжать сюда, в эту часть Норвегии, где неколебимо царила ее семья. Одновременно он пришел к заключению, что на всю жизнь обречен оставаться теперь в этом местечке. Ведь он, к сожалению, не из тех, кто способен перевернуть свою жизнь. Одно дело исполнить проникновенное соло на кларнете со сцены и совсем другое дело принимать самостоятельные решения в жизни. К нему приходило понимание, насколько невыносимым, унизительным стало его положение в Странде. Внештатный почтмейстер, от которого ушла богатая жена, лысеющий мужчина без всяких видов на будущее, постепенно спивающийся; в таком местечке, как Странде, все это невозможно скрыть, и он чувствовал, что народ посмеивается над ним, беднягой, приехавшим сюда из восточной части страны. Иногда, особенно после солидной дозы пива, он начинал настолько ненавидеть свою жизнь, что в нем просыпался берсерк[4], готовый по малейшему поводу крушить все вокруг.

Поэтому ему было нетрудно вообразить себя в одних рядах с теми, кто шел наперекор обществу, потому что их вызов общепринятым нормам был и его протестом против тупиковых ситуаций, из которых состояла его жизнь, он делал шаг, который казался ему разумным, который, как цепная реакция, вел к необходимости нового шага. Пошевелив мозгами, он принимал решение, которое вело к необходимости принятия нового решения и так далее, пока он не натыкался на стену. Ему был необходим внутренний запал, благодаря которому он смел бы ко всем чертям все условности и препятствия на своем пути! Но такого запала у него не было, поэтому он слегка замешкался, прежде чем убрать связку ключей. Он решил использовать эти ключи, как приманку для этих двоих. Ему надо их удержать, они так нужны ему. В руках этой парочки находился конец нити его судьбы. Если они исчезнут, его жизнь потеряет смысл, он будет раздавлен этим мерзким патриархальным городком и своей собственной беспомощностью. Его прошиб пот. Он вступил в ту стадию опьянения, когда мучительно осознавал себя неудачником. В своих мечтаниях он должен был на что-то опереться. Он был не в состоянии самостоятельно справиться со сложившимися обстоятельствами. Ему нужна была их помощь.

— Нет, мой сейф можно открыть даже консервным ножом.

Он захохотал и со звоном подбросил вверх большую связку ключей, она благополучно приземлилась прямо к нему в карман. Жаль, что на столике не было пива в бутылках, а то бы он с удовольствием снабдил бы их открывалкой.

— Но никому не говорите об этом, все это большой секрет! — усмехнулся он безумной улыбкой.

— Надо бы нам с тобой выпить, — ухмыльнулся Томми и встал вдруг рядом с ним, такой элегантный, гибкий, живой, похожий на дикого зверя.

— Да, я как раз хотел принести…

И Отто повернулся к стойке бара. Снова заиграл оркестр, эта музыка била по ушам. В его же душе звучало соло из «Голубой леди», в котором тихое проникновенное одиночество, передаваемое изысканной протяжной мелодией, прерывалось вдруг внезапными смелыми переходами, резким диссонансом. Он помнил игру Гудмана, но и свою тоже. В тот вечер он был явно в ударе, весь зал сидел и слушал, как зачарованный. А в заднем ряду сидела Соня, в тот вечер она позволила проводить ее…

— Я имею в виду по-настоящему выпить… — Томми похлопал себя по оттопыренному карману, а затем положил руку на плечо Отто и дружески, но решительно повел в сторону туалета.

Раковина была испачкана блевотиной, повсюду на полу были раскиданы бумажные полотенца и туалетная бумага. Из кабинок доносилось харканье и другие раскатистые звуки.

Томми извлек из кармана плоскую бутылку водки.

— Вот. Пей.

Отто сделал несколько глотков, неприятно ударило в голову. Он не любил мешать. Если пьешь только пиво, все стабильно. Стадии опьянения были четкими, все как по часам, и ничего неожиданного не происходило. Но пиво и крепкое спиртное плохо сочетались. Зажглись и замигали сигналы опасности. Но как он мог отказаться, если сам Томми стоял тут рядом с ним и настойчиво предлагал ему глотнуть. Он подумал о том, что, кажется, между ними завязываются какие-то отношения, но потом понял, что это ничего не значит. Просто ответ на его угощение пивом, и все же ведь Томми отнюдь не обязан делать этого. Этот, так сказать, рыцарь больших дорог, имеющий столь большой перевес по сравнению с ним, вполне мог бы просто воспользоваться добротой и пивом навязчивого толстяка с местной почты и вдобавок потребовать от него каких-то других услуг. «Таковы правила игры», — подумал он с какой-то самоуничижительной радостью. Томми ничем ему не обязан, а он, поди ж ты, угощал спиртным, можно сказать, навязывал его.

Он сделал большой глоток, закрыл глаза и почувствовал, как все плывет. Надо быть осторожным. Напиваться допьяна совсем ни к чему. С другой стороны, почему бы и нет. Вместе с Томми он почувствовал себя сильным, крепким, независимым. Раньше он был способен лишь напиться пива да вести «Фольксваген» на скорости 90 км там, где предел был 80, но теперь он покажет им всем! Внезапно появились двое из племени Молодых и Красивых со своим дурацким смехом, громкими голосами, сияющими белозубыми улыбками на гладких загорелых физиономиях, а тут он — толстяк в начальной стадии алкоголизма. Господи, он просто больше не в состоянии был выносить этих хорошо сложенных, пронизанных солнечными лучами чистеньких мальчиков, которые всюду чувствовали себя хозяевами и смотрели на местных жителей со смесью недоверия и насмешки. А ведь именно так в мгновения уверенности в себе и сам он смотрел на других. Они были из тех, которые наполняют здешние пространства жужжанием автомобильных моторов, ревом лодок, громким говором и мельтешат в дорогой одежде, держа в руках дорогие ракетки. Они делали серую и убогую жизнь других еще более серой и убогой, совсем безнадежной.

Эти двое собрались вынуть из карманов брюк по бутылке пива. Отто только попытался было сделать шаг вперед, как почувствовал на своем плече руку Томми. Какие-то семнадцатилетние детишки вздумали накачаться пивом. Сопляки. Смешно.

— Идем-идем, — бормотал Томми, — не обращай внимания. Нам-то что…

Конечно же, им-то что. Но от этих слов он почему-то рассердился еще больше. Он рассвирепел от негодования. Уже выходя, он споткнулся и застонал от бессилия. И тут в простенке между дверью и раковиной он заметил пластмассовую трубу для бумажных полотенец, поцарапанную, облезлую и, конечно, без полотенца.

Как разъяренный медведь, он сделал несколько шагов вперед и ударил по пластмассовой трубе, ударил в самую сердцевину, где виднелась нецензурная надпись, нацарапанная корявым детским почерком. Раздался страшный шум. Отто пронзила сильная боль, у него зазвенело в ушах, ударило в голову, потемнело в глазах. Он рассек кожу, и между пальцами появились два кровоподтека. Молодые парни оглянулись и внимательно наблюдали за ними.

— Послушай, тебе надо успокоиться. На, выпей.

Отто шмыгнул носом и глотнул из бутылки. Теперь он согнулся, пытаясь спрятать пораненную руку, и направился в сторону ярких огней и громких звуков. Он вел себя совершенно по-идиотски и громко застонал, не столько от боли, сколько от тоски.

— Ну что, пошли, — поторопил его Томми, — удар был хороший.

За столиком, рядом с Алисой, у него опять поднялось настроение. Томми, в погоне за новой блондинкой, быстро покинул их. Алиса следила за ним. Острота боли притупилась. Рука казалось какой-то вялой, но точно таким же было все его тело. Он почувствовал себя совсем пьяным.

— Ты только подумай, ведь завтра мне играть. Да, выступать. Но не в «Октете Отто», а в оркестре «Янычары». Я туда записался, чтобы чем-нибудь заняться, чтобы пальцы были в форме. А теперь, посмотри…

Он протянул ей руку с распухшими пальцами.

— Не очень-то здорово для участия в шоу. Завтра открытие «Недели Странде». Недели торжества торгашей. Начало в час дня, мы прошествуем по E-18, остановив на тридцать минут все движение. Потом небольшой концерт — четыре произведения. Какой кошмар! Талантливый музыкант дошел до того, чтобы прославлять местных торгашей. Играть для этих «грешников на летнем солнце», по выражению поэта. Вот что жизнь делает с нами. Со мной. Особенно со мной. И как ты все это выслушиваешь? Ты просто потрясающе милая и прелестная. Потрясающе милая. Прими это как комплимент от человека с опытом семейной жизни. Я чувствовал это весь вечер, всеми своими нервными окончаниями. Ты ужасно милая, Алиса Хамре. Загадочная Алиса Хамре…