Мобильные связи (сборник) - Мария Арбатова

Постепенно выяснилось, что «шевроле-каприз» до меня был предложен практически всем общим знакомым. Включая Кискина, возле которого Веня прижился на побегушках после нашего расставания, поскольку совершенно не представлял своей жизни вне свиты известного человека.

Вот, собственно, и все про мою любовь к американским автомобилям, за которыми я выворачиваю на дороге шею в десять раз активнее, чем за самыми породистыми и накачанными мужиками.

Ах нет… Еще была мизансцена на кинофестивале. Ну, совсем чеховская, когда практически все герои на финале собираются в гостиной. В двенадцать часов ночи в фойе ярославской гостиницы, где на диванах расселись фрагменты бомонда с целью поговорить о высоком или разбиться на ночь на нестойкие пары… внезапно распахнулся лифт, и из него выпорхнули большой толстый артист, две девицы на непритязательный вкус и Веня.

Наш край дивана замер, поскольку на нем по иронии судьбы сосредоточились первые две из моих приятельниц, с которыми Веня пытался построить отношения, и моя подружка, знавшая историю в деталях. Я была членом фестивального комитета, подружка – киносценаристкой. Но обе дамы попали в сюжет по насмешке небесного диспетчера: одну уговорили поехать за компанию, а другая оказалась ровно в городе в рабочей командировке.

Веня сверкнул глупым, как у вороны, глазом, в котором было написано: «Вот оказия! Сейчас мы все помиримся, и будет классный вечер! Удачно я зашел!»

Но тут меня потянуло на комедию дель арте, я встала в позу итальянской базарной тетки и пропела:

– Боже, кто это? Кто сюда пустил мошенника Козлова! Это место, куда ездят только приличные люди!

Тусовка смолкла, поскольку прежде я не была замечена в подобных сценах.

– Не надо портить людям вечер, – торопливо попросил Веня, словно людей, которым я портила вечер, было хотя бы двое.

– Народ должен знать правду о своих героях, – продолжила я, – друзья, перед вами мошенник Веня Козлов, кинувший меня на деньги через фальшивую акцию продажи машины…

Не помню остальных подробностей текста, но, к удовольствию дам на диване, он довольно долго извергался из моих уст, пока Веня не шмыгнул в номер и не спрятался там мышкой. На следующий день он отлавливал приятельниц по одной с целью пожалиться на меня, но, так и не найдя сочувствия, уехал в Москву. С тех пор о наличии меня на светском мероприятии Веня узнает заранее, подозревая, что я снова устрою ему пиаровскую акцию. И надо сказать, ни секунды в этом не ошибается.

А «шевроле-каприз», обжираясь бензином, носит нас по городам и весям, вызывая собственным видом почтение ментов, недоумение автолюбителей и восторг детей. Разве что табличку клуба «Колумб» мои сыновья Петр и Павел никак не поменяют на табличку «Группа “Инки”». При том, что «Группа “Инки”», в которой они трудятся барабанщиком и бас-гитаристом, давно считает длинноносый «шевроле-каприз» своим символом и постоянно позирует на его фоне фотокорреспондентам…

И всем своим монументально-праздничным силуэтом «шевроле-каприз» подчеркивает, что американский автодизайн с легкостью пережил массу эпох. В том числе и эпоху «новорусского» кидалова, затеянную неудачливыми мужчинами, вынудившими себя нечестно зарабатывать деньги в надежде купить на них честные отношения. Эти мужчины уже резко стареют, глупеют, задыхаются в своих богатых гнездышках, ищут виновника своей неправильно выбранной жизненной стратегии, ходят к гадалкам и астрологам, живут в скитах и пешком поднимаются по тибетским хребтам… И все это вместо того, чтобы пристально посмотреть на себя в зеркало и сделать работу над ошибками. А время выметает их из нового века, как мусор одноразовой посуды после вечеринок на пленэре. И осознание того, что они стали пушечным мясом реформ, пробовавших на них – с их торопливого согласия – игру в деньги, стало бы для них совершенно невыносимым. Но они стараются не думать, им некогда, они зарабатывают и веселятся на эти деньги. Веселятся, так же не получая кайфа, как и зарабатывая, словно переворачиваемые каждые две минуты прозрачные песочные часы. Но нет силы, способной взять их за руку и вывести из этого страшного конвейера хоть куда-нибудь…

10.05.04.

На фоне Пушкина… и птичка вылетает…

Лина жила в таком плотном деловом режиме, что факт наступления августа обнаружила только в силу массового отъезда из Москвы. Иллюстрируя новый русский показатель – коэффициент прибедняемости, – нывшие целый год о безденежье друзья и знакомые резко переместились на экзотические острова и побережья, а «реально нищие» – на дачи. Как для большинства наших баб, отдых означал для Лины выпасание детей. И состоял из героических будней в домах отдыха, на снятых дачах и в украинском захолустье у родителей первого мужа.

В домах отдыха приходилось ежесекундно оправдываться от «ваши дети вытоптали клумбу, залезли на дерево, облили водой отдыхающих!» и лаяться по поводу опозданий на прием пищи. «Нет, вы не можете взять завтрак детям в номер, это не полагается, если они спят в это время, значит, не хотят есть!» Лина искренне не понимала, почему за свои кровные денежки получает режим исправительно-трудового учреждения. Хотелось дать детям простора после школьной муштры, но среднеарифметическая служительница дома отдыха была тренирована на малолетнюю резвость, как пограничная овчарка на нарушителя.

Пиком этой войны было проживание в театральном Доме творчества в усадьбе «Братцево». Оказавшись в номере с огромной открытой верандой, означавшем некогда барскую детскую, Лина с первым мужем пышно отметили годовщину свадьбы. Это не было семейной традицией. Скорее, праздновали лепнину на потолках, расписные коридоры особняка, построенного для двоих, и вместившие нынче восемьдесят человек; умопомрачительный вид с веранды… и прочую эстетику, обломившуюся на двадцать четыре дня.

За столом собрались друзья-приятели, а пятна заката поползли по изобилию августовского стола. Потом зажгли свечи, начали читать стихи, петь романсы вперемежку с Окуджавой. Засыпая, Лина сладко подумала, что когда-нибудь они построят дом и в сумерках будут собираться в саду у самовара, устраивая литературные вечера под шелковым абажуром, окруженным гудящей мошкарой. И собственно, о чем ином она могла бы мечтать, будучи малозаметной поэтессой и младшим редактором издательства?

Она уже пережила главную любовь своей жизни. Пережила оскорбительное на первых порах сознание того, что не родилась ни Ахматовой и ни Цветаевой. И планировала исключительно строительство гармоничной жизни, позволявшей достойное проживание семьи при социализме, который ненавидела всеми силами, хотя ничего другого в лицо не видела. Друзья расколупывали щелочки для эмиграции; бегали за хвостом жар-птицы, пытаясь выдрать оттуда взволнованными пальцами перья в виде окольными путями вышедшей книги или громкого признания тихой компании.