Королевство теней (сборник) - Александр Бушков

Идущий над берегом издали будет видеть его гигантскую крону.

Все предсказано, все предопределено.

Старые книги правы: мир рухнул. Ядовитые змеи и желтые пауки заняли людские жилища. Лианы и орхидеи оплели каждую тропинку. Неизвестные чудища шуршат в подвалах и на чердаках… В сумеречном сознании Садала что-то сбивалось. Он вдруг видел дорогу, истоптанную тысячами босых ног, он вдруг слышал стонущую людскую колонну, окруженную конвоирами. Он видел: кого-то отводили в сторону, над поверженным взлетали мотыги. Он понимал: истощенная земля Сауми требует удобрений. Каю нужна жирная земля. Счастлив и чист умерший в Кае.

Садал не помнил, когда он поделил весь мир на Кая и на остальных.

Просто мир однажды сломался, по улицам Хиттона ползли зеленые броневики, смрадно несло гарью и чадом, кричали люди.

Потом рев броневиков смолк, в подъездах трещали выстрелы, гортанно и гневно перекликались черные солдаты, низко, томно плакали дети. Он, знал, это хито не хотят уходить из города. Он знал, хито обязаны уйти из города. Доктор Сайх учит: хито — это враги. Доктор Сайх учит: хито — это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.

Потом смолкли и крики, на Хиттон упала тишина, пустые улицы начали зарастать сорняками.

Доктор Сайх учит: великому покою предшествуют великие потрясения. Доктор Сайх учит: чем глубже потрясение, тем глубже покой. Он, Садал, знает: это так. Он всегда хотел быть деревом.

Пусть Хиттон остается пустым, обращался он к Каю.

Пусть земли будут пусты, пусть воды будут пусты, пусть в небе не плавают тени птиц.

Он, Садал, человек-дерево, будет стоять над Большой рекой и гигантская тень его кроны ляжет на мягкие пески. Там, в тени, отдохнет Кай.

Другой.

Единственный.

Необходимый.

2

Садал давно перестал различать явь и видения. Он давно не задумывался над тем, что следует считать явью. Ночные звонки? Голос Кая, несущий утешение? Или всегда неожиданные появления Тавеля, приносящие смуту и шум?

Они шли по мостовой, изрытой воронками, они поднимались по бесконечным щербатым лестницам, они опускались в темные, затопленные тьмою подвалы. Тавель шумно дышал. Он, Садал, вдруг забывал, что он — человек-дерево. И когда они шумно шли по развороченной мостовой, костры патрулей всегда оказывались безжизненными, они никогда не встречали черных солдат, хотя их котелки висели над огнем, выкипали, плескались кипятком прямо в огонь.

Он знал, солдаты прячутся в кустах, они ждут, когда Тавель Улам проследует мимо, когда он минует их посты, схлынет как чудовищный потоп, затеряется в развале разгромленных магазинов и лавок. Вот тогда солдатам можно будет бесшумно окружить это место не допуская к Тавелю случайных хито. Время текло, оно таяло в реве цикад, захвативших город, оно медленно перетекало неизвестно куда. Неизменным оставалось одно — приказ военной Ставки. И прячась в кустах, оберегаясь от змей и жгучих колючек, черные солдаты с тоской смотрели в огонь очередной подожженной лавки, ничему не удивляясь, ни к чему не прислушиваясь. Пусть жжет. Он, Тавель, уничтожает то, что отнимает у человека свободу. Доктор Сайх учит: свободен только свободный. Доктор Сайх учит: свободен лишь отринувший власть вещей. Неволя приходит с обретением первой вещи. Тавель не обретал. Тавель не уничтожал. Тавель дарил им свободу.

Мерзкая жидкость обжигала горло Садала.

Пошатываясь, он брел вслед за Тавелем.

Утро только угадывалось, но серая ящерица тау, укус которой смертелен, уже сидела на капоте подорванного грузовика и широко раздувала серую грудь. На изрытой воронками мостовой, примяв босыми ногами траву, тупо стоял невероятно худой старик в мятой грязной рубашке, в таких же мятых штанах, один их тех, кто месяцами прятался в подвалах и на чердаках, но, наконец, не выдержав горя и одиночества, покинул свою нору. В левой руке старик держал узелок, правой придерживал расшатанную тележку на велосипедных колесах. Он устал от голода, от страха, от одиночества. Он не понимал, почему громадный город пуст, где люди, отчего пахнет тлением, а улицы забиты искалеченными вещами? С того дня, когда ворвавшиеся в дом черные солдаты убили его сына и беременную невестку, а остальных, раздев, куда-то увели, он не видел ни одного человека, он ни с кем не перекинулся ни одним словом. Он провел много времени в подвалах и на чердаках, понятно, что за такое большое время многое могло измениться, но вид мертвого Хиттона его ошеломил.

Он видел знакомую улицу, но это была незнакомая улица.

Кровля банка “Дау и Сын” лровалилась вовнутрь, дыры окон щерились осколками пыльного стекла. На большой, покрытой плесенью кукле неподвижно устроилась крыса, равнодушно следя за стариком крошечными стеклянными глазками. В пробоины, в окна, в трещины стен неумолимо, глухо лезли лианы. Из разбитых витрин прямо на изрытую мостовую клубками вываливались какие-то тряпки. Подъезды, кюветы, воронки, сама мостовая были покрыты сумасшедшей мешаниной вещей. Раздавленные тюбики иностранной косметики, битые антикварные вазы, осколки граммофонных пластинок, ржавый слесарный инструмент. Драные книги, великое множество отсыревших разбухших книг, раскатанные штуки тканей — все было смято, всклублено, вдавлено в грязь, будто неведомые чудища, вырвавшись из джунглей, в слепой ярости прошлись по Хиттону.

Мягкая мебель, вспоротая, выпотрошенная штыками, разбитые книжные шкафы, жухлая желтая листва и такие же жухлые желтые фотографии. Испакощенные, искалеченные вещи валялись везде, они были убиты, их покрывала плесень. Страшней всего показались старику груды женской и детской обуви, брошенной у каждого подъезда, там, где черные солдаты готовили хито к далекому переходу в спецпоселения Юга.

Старик ничего не понимал.

Он впервые выбрался из убежища. Он впервые вылез из своей зловонной дыры. Возможно, он прятался в подвалах пять месяцев, возможно, пять лет. Он не помнил. Он дрожал от непонимания, он боялся сойти с ума.

Появление Тавеля и Садала повергло старика в смятение. Но они нисколько не походили на черных солдат, убивших его сына и беременную невестку. Садал сам походил на такого, как он, Тавель был бос и обнажен до пояса. Преодолев смятение, старик мелкими нерешительными шажками, бормоча что-то испуганное, старческое, побрел им навстречу, тупо оглядываясь на развалы погибающего вокруг добра.

Тончайший утренний туман стлался над мостовой. Его широкие призрачные линзы необыкновенно увеличивали каждую трещинку, каждую травинку. Старик по щиколотку брел в тумане, во много раз увеличивающем его ужас. Он тупо косился на ржавые остовы выброшенных через окна холодильников, на раздавленные радиоприемники, на множество заплесневевших детских игрушек, на битую посуду. Его пугала улица, ставшая безымянной, его пугали сгоревшие подорванные автомобили. Размахивая своим жалким узелком, старик мелкими шажками двигался навстречу Садалу и Тавелю, не понимая, не зная, что именно этот узелок с его нехитрыми пожитками и превращает его автоматически из самого обыкновенного сумасшедшего в самого настоящего хито, в сознательный вредный элемент.

Тавель пожалел старика.

Он подпустил его совсем близко, потом трижды выстрелил старику в живот.

Доктор Сайх учит: хито — это враги. Доктор Сайх учит: хито — это извечные враги. Доктор Сайх учит: хито предали революцию. Хито следует наказать. Хито предали другого. Хито следует уничтожить.

Садал радовался: старик убит. Садал радовался: Хиттон пуст. Садал радовался: наступит такое время, когда в Хиттоне останется он один. Наступит такое время, когда он поднимет гигантскую крону над заводями Большой реки и укроет в прохладной тени Кая.

Вслед за Тавелем он поднялся по широкой мраморной лестнице, еще покрытой лохмотьями пестрого ковра. Лестница показалась ему смутно знакомой. Впрочем, все в Хиттоне казалось ему смутно знакомым. Квартира, в которую они вломились после того, как Тавель вышиб плечом дверь, тоже казалась ему знакомой. В кухне стоял даже холодильник. Его не выбросили в окно, просто вырвали проводку и разбили агрегат. Здесь же валялся скелет собаки.

Тавель засмеялся: это собака-хито. Она не хотела уходить в спецпоселение. В руке Тавель держал плоскую стеклянную флягу. В этом городе много укромных уголков. Ему нравится эта квартира. Они хорошо отдохнут. Он тащил Садала по коридору, они перешагнули через валяющийся на полу светлый китель высшего офицера бывших королевских войск. Китель был запылен, но когда-то он, несомненно, был светлым. Всю правую полу кителя покрывали бурые пятна, сухие пятна того же цвета цепочкой тянулись к дальней комнате, дверь которой оказалась запертой изнутри. Туда они не пошли. Им хватило скелета собаки-хито.