Легендарный барон - Николай Князев

Разочарование в этой легенде, созданной, как, вероятно, думалось барону, «попами», рикошетом отразилось на судьбе того скромного иеромонаха, который скрасил русским воинам пасхальные дни в бригаде Резухина. Этот простец-инок был в достаточной мере самоотверженным священником, и в первую очередь повел решительную борьбу с чудовищным сквернословием, вошедшим в повседневный обиход. Под влиянием, отчасти, раздражения, направленного оптом против всего православного духовенства, якобы создавшего лживую ургинскую легенду, отчасти в связи с его проповеднической деятельностью, барон тотчас удалил священника, как только соединился на Селенге с бригадой Резухина. «Поезжайте куда-нибудь в другое место преподавать хороший тон, а у меня Вам делать нечего», — сказал барон. В «жесте» барона заключалось много скрытой суровости, потому что одинокому путнику трудно было выбраться из враждебной уже тогда для белых страны, и изгнание ставило священника в опасное положение, несмотря на то, что барон снабдил его значительной суммой денег в серебряных китайских долларах.

Глава XXII

Барон прибыл к Ергину 11 июля. Здесь, у моста через Селенгу, произошло в тот же день соединение бригады барона с полками генерала Резухина. Ровно неделю имела дивизия для подготовки к продолжению начатой уже борьбы с Советской властью в Забайкалье. Лагерная жизнь кипела ключом. Шли тактические занятия, производилась подготовка к длительным походам и тяжелым боям. Самый лагерь, разбитый в правильном порядке вдоль берега реки, тщательно охранялся от нападений воздушного врага, с помощью орудий и пулеметов на самодельных зенитных установках. После того, как один из аэропланов сделал вынужденную посадку, летчики в дальнейшем ограничивались поспешным сбрасыванием нескольких бомб с большой высоты, а затем удалялись на северо-восток.

Из событий, относившихся к тому периоду времени, припоминается уход сотника Нечаева. Этот офицер убедил барона отпустить его с дивизионом казаков, уроженцев причикойских станиц, назад на родину, в помощь Тубанову и для партизанской работы в тылу красных. Осенью того же года Нечаев и его казаки были переловлены и расстреляны. Гибель Нечаева и всех вообще казаков из приграничных станиц, служивших в Азиатской конной дивизии и в отряде полковника Казагранди, объясняется тем, что они мнили себя неуловимыми партизанами, которые годами могут скрываться от красных в родной тайге, сохраняя одновременно связь со своими семьями.

Вспоминается также печальный конец одного из наших врачей, павшего жертвой доноса (трудная для подчиненных и опасная черта в характере барона была эта его податливость на доносы!). Не везло Унгерну с врачами. Старшего врача дивизии он «эвакуировал» с р. Иро, другого достаточно неэстетично «кончил» на Селенге, а третий из них, доктор Рябухин, сыграл существенную роль в антиунгерновском заговоре.

В те дни подготовки ко второму походу в Забайкалье, барон проделал опыт заряжения снарядов ядовитыми газами. Для этой цели он приказал разрядить несколько шрапнелей и вложить внутрь стакана цианистый калий и трубку с серной кислотой. Если такой снаряд перевернуть незадолго перед выстрелом, кислота растворит тонкую цинковую пластину, с помощью которой был запаян верхний конец трубки, и, соединившись с цианистым калием, образует синильную кислоту. По этому рецепту в начале Великой войны германцы фабриковали ручные гранаты и снаряды для бомбометов. К артиллерийским же снарядам, рассчитанным на обязательное рассеивание, данный способ неприменим, потому что синильная кислота оказывает на человека отравляющее действие при условии наполнения каждого кубического метра воздуха не менее чем пятью граммами яда, что практически неосуществимо. Действие снарядов барон испробовал на лошадях, пасшихся в стороне от лагеря. Опыт оказался неудачным.

В то время барон поддерживал еще связь с некоторыми влиятельными феодалами Монголии. Но, нужно полагать, получал от них самые неутешительные известия, как то: занятие красными Урги, исчезновение его сторонников с политической арены, слухи об аресте Богдо и т. д. Совершенно также неудовлетворительны были известия о деятельности отрядов, оперировавших к западу от Азиатской конной дивизии, то есть о полковнике Казагранди, атамане Казанцеве и есауле Кайгородове.

В соответствии с общим планом войны, первый из них в начале июня 1921 г. должен был вторгнуться в Забайкалье через Мондокульский район с тем, чтобы развить наступление на Иркутск. Но Казагранди предпочел ограничиться пассивными действиями близ п. Модонкуль, рассчитанными лишь на то, чтобы получить формальное оправдание перед бароном и, вместе с тем, не понести лишних жертв. Второй из них, Казанцев, составил отряд из 170 человек и вошел в мае в Урянхайский край. Но под Тарлакшином, в 25 верстах от русской границы, отряд был захвачен красными врасплох и совершенно уничтожен. Что же касается Кайгородова, то он открыто отказался от подчинения барону Унгерну. Кайгородов являлся вождем и вдохновителем народно-партизанского движения в Русском Алтае, которое имело ясно выраженный демократический оттенок. Ему в то время было не по пути с монархически настроенным бароном.

Затем, к числу больших неприятностей, переживаемых бароном в первой половине июля 1921 г., должно отнести захват красными монголами Улясутая, переход к ним унгерновского гарнизона и гибель там командира полка, Ванданова. И, наконец, последней каплей огорчительных известий было донесение командира казачьего полка из бригады Казагранди, есаула Петрова, в котором он писал, что после отхода от п. Модонкуль, Казагранди перешел Селенгу и углубился в Монголию вместо того, чтобы идти на присоединение к барону, как это было ему приказано. В виде слуха сообщалось, что Казагранди принял решение уходить в Тибет.

Перечисленных и только крупных неудач было бы вполне достаточно для того, чтобы испортить настроение самого уравновешенного человека. При нервности же Унгерна каждая неприятность переживалась им особенно остро. Не удивительно, что, начиная с того момента, он стал раздражаться в большей степени, чем это наблюдалось у него в прежнее время. В связи с этими оттенками настроения начальника, жизнь личного состава дивизии значительно осложнилась.

Чтобы упоминание о Казагранди и отрядах в Западной Монголии имело совершенно законченную форму, достаточно будет выписать лишь несколько слов из книги о концах дел человеческих. Кайгородов и Казанцев находились вне досягаемости. Барон не мог протянуть к ним свою карающую руку. Если оба белоповстанческих начальника и были в чем-нибудь повинны, то, во всяком случае, честно заплатили жизнью за свои ошибки. Казанцеву удалось спастись во время улясутайской резни. С несколькими спутниками он выбрался в Кобдо и в течение некоторого времени работал с Кайгородовым. Оттуда он проехал к генералу Бакичу, словно в погоне за смертью. Говорят, в момент сдачи отряда Бакича советским войскам, монголы растерзали Казанцева[36]. Кайгородов погиб смертью героя в следующем году, в партизанской борьбе на Алтае.

Что же касается полковника Казагранди, то барон Унгерн нашел способ самостоятельно расправиться с ним за ослушание. Как известно, половина отряда Казагранди состояла из казаков-джидинцев. Они откровенно не одобряли уход Казагранди на юг, потому что, по общей всем казакам-белопартизанам психологии, мечтали перезимовать в горных приграничных дебрях, где-нибудь неподалеку от своих станиц. Барон использовал этот раздор внутри отряда, чтобы захватить Казагранди при посредстве его собственных подчиненных.

Унгерн послал вдогонку за Казагранди сотника Сухарева, который ранее служил у Казагранди и по этой причине имел достаточное количество друзей среди казаков того отряда. Отправляя Сухарева в командировку, барон вручил ему запечатанный пакет, с приказанием вскрыть после выезда из лагеря на Селенге. В пакете значилось: «Казагранди расстрелять, а отряд привести на соединение с дивизией». Сухарев выполнил лишь первую часть полученного им предписания. Именем барона он арестовал Н. Н. Казагранди и приказал расстрелять.

Удивляет во всей истории то, что безусловно храбрый и решительный в прошлом боец Казагранди позволил себя легко, без борьбы арестовать, отлично сознавая, что вслед за арестом обязательно и быстро последует смерть. Но таково уж свойство настоящего, большого террора, что он прежде всего парализует желание бороться за свою жизнь, а затем — даже и за честь.

Отряд полковника Казагранди находился не менее чем в 500 верстах от Ергина (где был построен мост на р. Селенге) и верстах в 180–200 юго-западнее хурэ Дзаин-гэгэна (иначе Дзаин-шаби), когда Сухарев догнал отряд. Во исполнение распоряжения барона Унгерна, Сухарев встал во главе отряда и повернул на север; но на 7 — 8-й день похода его убедили отказаться от мысли о присоединении к барону. Тогда Сухарев повел желающих следовать за ним в Приморье через Маньчжурию. Сухарев проскочил мимо Урги (через Чойрын), но до места не дошел. По недостатку опыта и по причине отсутствия у него выдержки, он ввязался в ненужный бой с китайцами возле ст. Куаньченцзы, бывшей Китайско-Восточной железной дороги. В неравном бою погибло 50 % крошечного отряда, а сам Сухарев дошел до такой степени отчаяния, что убил свою случайную подругу, сестру милосердия Громову, и затем застрелился.