Рога - Джо Хилл

— Напомнить тебе о чем? — снова спросил Иг, но Ли всеми силами старался не всхлипывать и так ничего и не ответил.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Огненная проповедь

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Иг ехал от родительского дома, от изуродованного тела своей бабушки и разбитого инвалидного кресла, от Терри и его кошмарного признания, не имея никаких особых соображений, куда едет. Скорее уж он знал, куда точно не едет: в квартиру Гленны, в город. Ему было невыносимо видеть человеческие лица, слышать человеческие голоса.

В мозгу он твердо держал закрытой одну дверь, прижав ее со всей своей ментальной силой, в то время как два человека рвались снаружи, стараясь пробиться в его мысли: Терри и Ли Турно. Нужна была вся его воля, чтобы не дать этим захватчикам вломиться в его последнее убежище, чтобы не пустить их в свою голову. Он толком даже не знал, что случится, если в конце концов они ворвутся, не знал, что он будет тогда делать.

Иг ехал по узкому местному шоссе через залитые солнцем пастбища, под кронами деревьев, низко нависавшими над дорогой, по коридорам мерцающей полутьмы. В придорожной канаве он увидел перевернутую магазинную тележку и лениво поудивлялся, как это магазинные тележки оказываются иногда в таком месте, посреди ничего. Что лишний раз показывало: никто не знает, оставляя что-нибудь, что с этим «что-нибудь» сделают другие. Однажды ночью Иг оставил Меррин Уильямс, ушел от нее, от своего лучшего друга, в приступе, по сути, детского, лицемерного гнева — и вот что из этого получилось.

Он вспомнил, как десять лет назад летел на магазинной тележке по тропе Ивела Нивела, и его левая рука машинально прикоснулась к носу, сломанному тогда. В его мозгу непрошено появился образ бабушки, слетающей на кресле-каталке с длинного склона, тянувшегося перед их домом; большие резиновые колеса прыгают на заросшей травой, сплошь в рытвинах земле. Интересно, что там она сломала, врезавшись в конце концов в забор? Иг надеялся, что шею. Вера сказала ему, что, видя его, она всякий раз жалеет, что не умерла, и Иг помог ее желанию исполниться. Он всегда считал себя хорошим внуком. Если он действительно ее убил, этим положено хорошее начало. Но впереди еще масса работы.

Его желудок начал проявлять признаки недовольства, что он списывал как один из симптомов своего несчастья, пока тот не стал еще и бурчать, после чего ему пришлось признать, что он голоден. Он попытался придумать, где бы можно получить пищу с минимумом человеческого взаимодействия, и тут слева от него появилась «Бездна».

Это было место их последней вечери, где они с Меррин провели последний вечер. С того времени Иг здесь не был. Он крайне сомневался, что его приход будет приветствоваться, и уже одна эта мысль была чем-то вроде приглашения. Иг свернул на парковочную площадку.

Было самое начало вечера, ленивый безвременной период, последующий ланчу и предшествующий тому времени, когда люди начинают забегать, чтобы выпить после работы. У заведения было припарковано только несколько машин, принадлежавших, как подумалось Игу, более серьезным алкоголикам. Вывеска у входа гласила;

1 °C Крыл $ 2 Буд

Жен Ноч Четв Прих к Нам Дев

Отпадные Гидеонские Святые

Иг вышел из машины, солнце светило ему в спину. Его тень, длиной в три ярда, четко рисовалась на земле: черная рогатая фигура, отростки кости на его голове прямо указывали на красную дверь «Бездны».

Когда он вошел в дверь, Меррин была уже здесь. Хотя заведение было переполнено студентами, смотревшими по телевизору бейсбол, он сразу ее заметил. Она сидела в их обычной кабинке, лицом к нему. Как и обычно, особенно после того, как они некоторое время не встречались, ее вид странным образом напомнил Игу о его собственном теле, о голой коже, прикрытой одеждой. Он не видел Меррин целых три недели и после сегодняшнего вечера не увидит ее до самого Рождества, но за это время они могут съесть по креветочному коктейлю и выпить по паре бутылок пива, а также поразвлечься на прохладных свежестираных простынях ее кровати. Мать и отец Меррин уехали в Виннипесаукский лагерь, так что дом остался в ее полном распоряжении. У Ига пересохло во рту от мысли, что его ждет после ужина, и какой-то своей частью он жалел, что они тратят время на еду и питье. Впрочем, другая его часть чувствовала нужным не торопиться, отнестись к этому вечеру спокойно и с расстановкой.

Нельзя сказать, что им не о чем было побеседовать. Меррин явно беспокоилась, и не требовалось большой проницательности, чтобы понять почему. Завтра в одиннадцать сорок пять он улетал рейсом «Бритиш эруэйз», чтобы работать на «Международную амнистию», и океан разделит их на целых полгода. Они никогда еще не были так долго в разлуке.

Он всегда мог различить, что ее что-то беспокоит, знал соответствующие признаки. Меррин уходила в себя. Она разглаживала ладонями все что ни попадя — салфетки, свою юбку, его галстук, — словно выравнивая этим для них обоих путь к некоторой безопасной гавани. Она разучилась смеяться и становилась почти комически серьезной и умудренной. В такие моменты она казалась ему очень забавной, вроде маленькой девочки, вырядившейся в материнское платье. Он не мог воспринимать ее серьезность серьезно.

Ее беспокойство не имело никакого логического смысла; впрочем, Иг уже знал, что беспокойство и логика редко ходят рука об руку. Но в конце концов, он бы в жизни не взял эту лондонскую работу, если бы Меррин его не заставила. Меррин не позволила ему упустить такую возможность, безжалостно отвергала все его доводы против. Она сказала, что нет ничего страшного в том, чтобы записаться на полгода. Не понравится — вернешься домой. Но тебе точно понравится. Это было именно то, что им всегда хотелось делать, работа их общей мечты, и оба они это знали. А если ему понравится — а ему обязательно понравится — и он захочет остаться в Англии, она может к нему приехать. Гарвард имел с Лондонским имперским колледжем программу обмена, и ее гарвардская руководительница Шелби Кларк отобрала ее для этой программы, так что вопрос, возьмут ли ее, даже не возникал. Они снимут в Лондоне квартиру. По-домашнему, в кружевных панталончиках, она будет подавать ему чай с пончиками, а потом им можно будет трахнуться. Иг согласился. Ему всегда казалось, что слово «панталончики» в тысячу раз сексуальнее, чем «трусы». Так что он согласился взять работу, и его послали в Нью-Йорк на трехнедельное обучение и профессиональную ориентацию. И вот теперь он вернулся, а она разглаживала всякую мелочь, и это его не удивляло.