Городомля: Немецкие исследователи ракет в России - Вернер Альбринг

Итак, прошло почти шесть лет, которые мы провели на маленьком покрытым лесом острове на далеком озере Селигер. У моей жены это были годы от двадцати четырех до тридцати, у меня от тридцати двух до тридцати восьми.

Но наши дети без всяких забот провели радостные годы в деревеньке в лесах. Позже господин Райнхард рассказывал, что после того как его семья некоторое время прожила в Берлинской квартире, об упреке своей дочери, ровеснице нашей Катрин: «Я хочу обратно в Городомлю, я хочу опять быть свободной».

Мы пытались для наших детей, которые в ранней юности все переживания воспринимают с особенным весом и особенной отчетливостью, не привлекать внимание на изоляцию от внешнего мира. Они не должны были чувствовать себя пленными за колючей проволокой. Мы рассказывали им о бабушках и дедушках, которые живут далеко, в другой стране. Дети воспринимали их как сказочных персонажей. В солнечные дни, при семейных прогулках, через дальний лес вокруг озера, я рассказывал о продолжительных поездках в дальние страны. Об устройстве железной дороги, которую мальчик никогда не видел, я должен был рассказать в деталях. Однажды, мы совершили мысленное путешествие в Африку, к дяде Гертруд, у которого там была своя ферма. Мы плыли на пароходе, который намного больше, чем все дома в нашей деревне вместе взятые.

А как мы взрослые воспринимали проблему изоляции? У всех это было по-разному. От беспрерывного недовольства у одних, до невозмутимости у других. Гельмут Фризер вспоминал: «Я удивлялся уже в первые недели, что многие жители острова восприняли принудительную высылку совсем иначе, чем я. Они восприняли ее как жесткое требование, что и было на самом деле. Они страдали об отсутствия их обычного жизненного уклада. От первого до последнего дня они постоянно думали о возвращении на родину. Но мне с самого начала было ясно, что единственная возможность выстоять высылку, без ущерба для себя, приспособиться к новому положению, извлечь из этого наилучшее.

Я сам в начальный период вел много переговоров с советским руководством, в которых очень запальчиво требовал изменения статуса нашей островной жизни. Результатом этого был отказ. Это было очень печально. Я мог осознавать, что советское руководство хотело отгородить нашу работу от любого внешнего вмешательства. Но осознание этого не добавило мне душевного спокойствия. Я сказал себе: объявленные пять лет вынужденной ссылки не срок для человеческой жизни. Это время не должно быть прожито в печали, его нужно полезно использовать. Но к самообладанию Гельмута Фризера я пришел только после того, как мне написал отец: «Перечитай-ка, что думал об этом Фридрих Шиллер в своих философских записках, а именно в статье «О возвышенном». Я читал эту статью. Шиллер считал, что вынужденному принуждению, которое устранить нельзя, можно сопротивляться, не принимая его внутри себя. Я примирился с этой мыслью и свыкся с ней.

Горькое разочарование испытали мы все в позднейшие годы после интервью, которое дал публицист Эйслер западным журналистам, брат известного композитора. Сейчас я уже не помню, как оно до нас дошло, с газетами или по радио. Эйслера спросили, какие условия приложило правительство ГДР, чтобы вернуть немецких специалистов, привлеченных к трудовой повинности в Советском Союзе. Эйслер ответил, что никаких немецких специалистов в Советском Союзе не было.

Но вот мы уже сидим в поезде. То, о чем мы все мечтали, свершилось. В этот раз поезд быстро проносится через летние леса под прекрасным небом. Сын Петер, теперь старше, чем его сестренка при поездке сюда, воспринимает все необычное с большим интересом, но без возбуждения. Он использует обычные слова, чтобы назвать новое. Два купе рядом в скором поезде — это наша квартира. Проводник, который приносит чай — продавец. При пограничном контроле польский офицер заглядывает в купе, где сын лежит на полке после обеда, он садится, показывает на соседнее купе и простым русским предложением говорит, что там его отец и мать. Он говорит только по-русски. Много лет мы знали каждого члена нашего немецкого коллектива на острове и с каждым незнакомцем мы разговаривали по-русски. Теперь, с немецким проводником, который вошел в вагон с другой стороны Одера, мы ошибочно разговариваем по-русски. Во время долгих лет мы уже научились каждого взрослого жителя острова, даже не видя его, узнавать по голосу. Позже, в Берлинской гостинице или на улице, если сзади нас посторонние люди говорили на немецком, то нам казалось, что это люди из Городомли.

Здесь я мог бы закончить мой рассказ. Но со многими мыслями я опять возвращаюсь в Городомлю, к тогдашним проблемам, к ракетам и их применению.

Это было в последнее лето. При прогулке по острову Сабина, моя партнерша по многим театральным постановкам, тогда ей было восемнадцать, девятнадцать лет, сказала неожиданно, после того, как мы до этого говорили совсем о другом: «Скажи, ты в моих глазах порядочный человек, почему ты работаешь над таким страшным оружием?».

Несмотря на то, что члены рабочего коллектива ни в семье, ни в кругу друзей не говорили о содержании нашей работы, нам это было запрещено и мы не хотели этого, но все же было неизбежно, что даже при очень незначительной скорости распространения, информация о нашей профессиональной деятельности в течение долго времени проникла к другим жителям острова. Я теперь не помню, что я ответил Сабине. Вероятно, непринужденно перевел наш разговор в другое русло. Однако этот вопрос затронул меня глубоко, он означал конфронтацию юной, неподдельной в чувствах жизни по отношению к войне и насилию, угнетающих человечество. Позднее, когда я мог выбирать, я избегал в своей деятельности ракет и любого вида прямой или косвенной разработки оружия. Я отказался вступить в научное общество ракетной техники. Я отклонил предложение стать деканом авиационного факультета в университете Ростока.

Ракета, как и любое транспортное средство, может использовать для мирных, но также и для военных целей. Так думал и Энно Хайдоброек, руководитель кафедры машиноведения в Технической высшей школе в Дрездене, с которым я познакомился в 1952 году. Тогда он был вдвое старше меня и занимал должность профессора, так в тот момент их не хватало. Из своей долгой жизни в качестве инженера он отобрал мудрые мысли, из многолетнего опыта сформулировал свом взгляды. С ракетами он тоже имел дело, правда, только как с экспонатами.

Во время войны предприятия в Пенемюнде быстро достигли большого количества рабочих и служащих, примерно до 7000, взаимодействие которых было плохо организовано. Хайдоброек, задачей которого первоначально было только улучшение организации, рассказывал мне, что это было дерзкой выходкой с его стороны усесться во главе всего предприятия. Акции отправки в Городомлю он избежал только потому, что в 1946 г. стал ректором Высшей Технической школы в Дрездене. На мое высказывание, что техника должна использоваться или для производства мирной потребности или оружия, он заметил: «Техническое развитие означает ничто иное, как запас материала и энергии для поддержания и требований человеческой жизни. Но многие средства труда, возникающие в этом процессе, используются для создания оружия. Вспомните о простейших инструментах как молоток и топор. Необходимые для мирного труда они уже в давние времена использовались человечеством в качестве оружия. Современный сварочный аппарат, созданный для применения при строительстве мостов, используется грабителями для взламывания денежных сейфов. И нечто подобное происходит с достижениями совершенной техники. Что касается ракет, то они когда-нибудь полетят к Луне».

Этот разговор происходил за семнадцать лет до этого события. Хайдоброек добавил:». Это зависит от того, как используется техника, или как инструмент или как оружие. Собственно говоря, техническое средство нейтрально. Хорошее или злое его использование зависит от человеческого применения».

Я подумал: Мы принимали участие в создании этого транспортного средства. При его мирном использовании оно выполняет такие же задачи как традиционные технические средства передвижения, т. е. как корабль, железная дорога, автомобиль, самолет. И в то же время все это может использоваться как оружие. И большие ракеты, начиненные ядерным топливом, они достигают любую цель на земной поверхности, они представляют чрезвычайную опасность для человечества. Это особенно опасное ядерное топливо, которое было открыто в конце Второй Мировой войны, оно обладает страшной разрушительной силой. Уже одна водородная бомба могла бы поразить не только цель, но и полностью уничтожить многомиллионный город или обширную промышленную зону или в самом худшем случае целую страну. И крупные державы обладают тысячами таких бомб. Только небольшой их доли достаточно для полного уничтожения нашей биосферы, которое сделало бы невозможным в дальнейшем существование высшей жизни. В огне ядерного оружия расплавились бы не только бетон и камни домов, сгорел бы не только асфальт, были бы уничтожены все леса, вся растительность на земле. Тяжелое, чудовищное облако дыма и пепла надолго повисло бы над планетой, полностью закрывая солнце, температура упала бы ниже точки замерзания. Затем вся вода должна была превратиться в лед, началась бы вечная зима и никогда не было бы больше живого на земле.