За крокодилами Севера - Анатолий Онегов

Все ясно. Щука в озере побита, а то и выбита основательно… Нет, не летней сетевой снастью и тем более не спиннингом, не дорожкой, а весной, во время нереста, когда эта рыба открыто идет к берегу…

Вспоминаю научные труды петрозаводских ихтиологов, с которыми пришлось знакомиться в то время, когда в лесные карельские озера-ламбушки, обычно не имевшие заметных стоков, решили запустить новую рыбу — пелядь (сырок).

В этом деле у карельских ихтиологов, конечно, были серьезные конкуренты — и прежде всего хищники-щуки, от которых и следовало избавить водоем прежде чем, запустить туда мальков-новоселов… Так что самый первый этап акклиматизации пеляди в карельских озерах-ламбушках и начинался о «подавления» щуки в данном водоеме… Для этого случая сначала предлагался весьма гуманный метод: в озере, куда собирались выпускать мальков-новоселов, разрешалось всем и всякому добывать по весне щуку во время нереста без каких-либо ограничений. Вход шли и сети, и мережи, и острога. И два-три года такого усиленного избиения хищника во время его брачных игр давали свои результаты — щука в таком водоеме почти полностью исчезала.

Правда, этот способ «сокращения численности хищника» оказался не слишком подходящим — он требовал и времени и усилий многих участников события: тех же рыбаков, пожелавшие добывать в данном водоеме щук по весне. И ученые, желая сократить и сроки, и прочие расходы, пошли дальше и поклонились тут иному оружию — химии…

Выбранный для такой цели водоем перво-наперво окружали приметными табличками, на манер табличек, которые выставляют во время военных действий — например; «осторожно — мины!». На этих табличках значилось, что пить воду, употреблять в пищу рыбу из данного озера и собирать поблизости ягоды и грибы опасно для жизни. Ну, а следом в водоем выливали какую-то отраву-химию. Все живое, утверждали свидетели, погибало почти тут же. Отравленный водоем выдерживали на карантине, под охраной предупреждающих табличек, года два, а там и запускали в него пелядь.

Разговоров о том, что совсем скоро новоселы — пелядь (сырок) заполнит собой все водоемы, считавшиеся ранее малотоварными по части рыбы, было много. Я ждал результатов этой тотальной акции, но так и не дождался и только потом, как говорят, из-под полы, получил сведения, что эксперимент не очень удался — по крайней мере рыбные прилавки столицы Карелии пелядью так никто и не завалил.

Как и почему задуманное не получилось, точно не знаю, но хорошо помню до сих пор ту, самую первую, методику акклиматизации, где рекомендовалось усиленно уничтожать щук во время нереста, чтобы избавить водоем от этих хищников. Кажется, только эта рекомендация науки в том эксперименте и была самой научно обоснованной из всего того, что вспомнилось мне сейчас, ибо давным-давно старательные рыбаки-карелы и их русские коллеги по цеху хорошо знали, что на нересте, при недосмотре за разбойниками можно выбить в озере не только всех щук, но и тех же лещей…

Все именно так и случилось здесь, у меня, на Пелусозере… Объявленная не так давно вседозволенность на тех же северных водоемах и привела к тому, что никакого досмотра за разбойниками, желающими поживиться той же весенней щукой, здесь не стало. И вот он результат: день за днем проверяю я свое озеро, ищу прежних щук и нахожу только тех щучек и щурят, которые еще не подросли, чтобы явиться прошедшей весной на игру-нерест, а потому и избежали участи своих более взрослых собратьев.

Заниматься такой добычей просто неприлично. Неприлично тянуть к лодке и окуня-недомерка, что чуть больше твоей блесны.

Исчезла в озере щука и тут же стала мельчать в озере вся остальная рыба… Мелкой, бестолковой рыбешки в озере масса: к крючку, опущенному в воду, тут же бросаются наперегонки сорожки, окуньки. Эту мелочь можно таскать и таскать. И надо бы избавить от нее водоем, чтобы оставшиеся их собратья подтянулись наконец в росте и в весе. Но это уже никого не будет заботить — дело это хлопотное и, конечно, не денежное.

От такой встречи-свидания с озером становится грустно… Грустно вспоминать прошедшие здесь годы, грустно проплывать мимо знакомых луд, островов, мысов, где всегда раньше, это ты знал совсем точно, стояли в засаде щуки. Грустно останавливать лодку над каменистым скатом с луды, зная, что вместо тяжелых окуней-колобах за твоей блесной увяжется сейчас только окунек-недомерок, который, может быть, и порадовал бы кого-то на каком-нибудь пустяшном подмосковном водоеме…

Вот так вот и не сохранили мы драгоценную чашу-озеро, переданную нам доверчивой природой, понадеявшейся на нашу чистую совесть…

Конечно, я догадывался, что известные мне северные водоемы за последние десять-двенадцать лет понесли какие-то потери, но при всей своей фантазии не мог никак предположить, что эти потери настолько велики, что почти полностью нарушили всю сложившуюся здесь когда-то систему жизни.

И натыкаясь на каждое мысу, у каждой луды на бесконечные сети, сети и сети: сети старые, брошенные, оставленные в воде, и сети, действующие, поставленные недавно, — наблюдая повсюду в воде бесчисленные толпы-скопища никчемных сорожек-крошек и таких же непутевых окуньков-палечников, я с болью все больше и больше понимал, что произошло здесь, на озере, действительно чрезвычайное событие — озеро потеряло свою былую силу.

Не порадовали меня и лесные озера-ламбушки, куда по весне могли добраться всевозможные рыбачки — и там ушлые добытчики поработали от всей души, разорив напрочь и эти, когда-то чудесные водоемы.

Собирался я было навестить Пялозеро, которое счастливо помнил по нашей последней встрече еще в мирное время. Но мой сосед-дачник от этого похода меня отговорил: мол, туда по весне за щуками давно проложили дорогу разные добытчики и так там похозяйничали, что теперь и сами туда больше не заглядывают…

Оставалось надеяться на богатое в прошлом таежное озеро, по берегам которого когда-то добывал смолу-живицу мой друг-смолокур Василий Климов. Именно откуда приносил он рассказы о необыкновенных щуках, которые, мол, и на этот раз сокрушили всю его снасть, и всякий раз после этого просил меня поделиться с ним самыми крепкими крючками и самой прочной леской… Но, оказалось, что и туда, на озеро Василия Климова, к его избушке тоже добрались оголтелые добытчики и успели основательно разорить и этот водоем задолго до моего нынешнего возвращения в знакомые мне места.

Горько вспоминая все известные мне лесные ламбушки и озера, я задержался все-таки на одном имени — Изерко. Это о нем, об этом таежном озерке, когда-то мы с сыновьями сложили немудрую песенку, которую негромко распевали всякий раз, когда навещали наше милое Изерко… «Изерко, Изерко, засверкай, как искорка, принимай по-царски нас, ну, хотя бы изредка…» И Изерко, действительно, почти всегда одаривало нас настоящими царскими подарками… Здесь на спиннинг я лавливал самых больших своих окуней. Здесь как-то в начале лета соблазнилась моим посеребрённым «шторлеком» очень приличная щука… У меня под рукой оказались тогда только шестикилограммовые весы-безмен и я вынужден был взвешивать добычу по частям — в конце концов выпотрошенная нами щука потянула в общем за двенадцать килограммов…