Тюрьма народа - Алексей Широпаев

Князь Андрей Михайлович бежал в Псков, а оттуда в Литву, где и прожил десять лет. Потом вернулся прямо в Орду и по-арийски бесстрашно вручил свою судьбу хану. Тот его помиловал и отпустил княжить в Тверь. Но Иван Калита не дремал, как говорится, "никто не забыт и ничто не забыто". Он немедленно мчится по натоптанной дорожке в Орду и начинает там против Александра интриги, в результате которых тот был вызван к "царю" и убит вместе с сыном.

После этого у Москвы уже не было конкурентов. Надо сказать, что определенное время Орда колебалась, оказывая поддержку и Москве, и Твери, не делая окончательного выбора между ними. В конце концов Азия поддержала Москву, поскольку Тверь расположена западнее, т.е. ближе к родственным Руси европейским странам, прежде всего к Литве. Москва была ближе Орде – и географически, и генетически. Только она могла стать тем, чем и стала – полноценным золотоордынским улусом.

Московский улус

Лишь осознав Москву в таком качестве можно понять ее подлинную роль в российской истории. Повторяем: Московское княжество – это не столько вассал Орды, сколько ее составная часть. Для ясности напомним одно любопытное обстоятельство вынужденного визита Даниила Галицкого в ханскую ставку. Тогда "царь" попытался угостить Даниила кумысом со словами: "Пей, теперь ты наш, татарин!" То есть для ордынцев не имели значения ни расовые, ни тем более религиозные различия, это были типичные евразийцы, не хуже Л. Гумилева или В. Кожинова. Орда – это СССР того времени. Подчиняешься хану, пьешь кумыс – значит, ты татарин. И уж конечно Александр Невский и тем более его потомство воспринимались Ордой как татары, как свои. Всевозможные недоразумения, типа вероятного отравления Александра и его отца Ярослава татарами вполне укладываются в рамки взаимоотношений при дворе азиатского деспота, каковым и являлся хан. Женитьба Юрия Московского на ханской сестре(!) Кончаке ясно показывает степень доверия к нему "царя". Вероисповедные различия, повторяем никакой роли не играли, о чем говорит, в частности, и то спокойствие, с которым хан воспринял переход Кончаки в православие (еще в ХIII веке племянник самого Батыя принял православие, стал Петром и впоследствии был даже канонизирован). Москва была улусом – православным улусом. И неудивительно, что при Иване Калите ордынские чиновники перестали тревожить русскую землю – московский князь, будучи одним из ордынских администраторов, сам собирал дань хану. И ответ на наивный вопрос "Как же Москва шла с татарами против своих, русских?" очень прост: а она не воспринимала тех же тверичей и уж тем более новгородцев как своих (напомним, что уже для Андрея Боголюбского киевляне и новгородцы были чужими). Для того же Ивана Калиты своими были татары – и хоругви со Спасом тут не при чем. Иван Данилович, следуя своей родовой логике, никак не насиловал свое самосознание, а вот на русское население московская политика оказывала чудовищное воздействие, делая из него безродных "совков", лишенных расовой памяти. Мягко говоря, потомство Невского, как и его самого, нельзя называть русскими князьями (строго же говоря, уже Владимир не был русским князем). Это не русские, а московские князья. Московия – это Нерусь. Русь осталась в Новгороде; там да в Киеве она всегда и была.

И тут мы вплотную подошли к теме знаменитой Куликовской битвы (1380 г.). Это событие принято толковать как решительное столкновение сил Европы и Азии, как победу европейской культуры над темной азиатской стихией. Такая трактовка Куликовской битвы, появившаяся в петербургский период, имеет огромное положительное значение как благородный миф, пробуждающий наши расовые архетипы и ими же порожденный. Русские, в которых говорила Кровь, захотели увидеть Куликовскую битву такой и поставили ее в эпический ряд борьбы Руси со Степью. Тоже самое сделал и автор "Слова о полку Игореве", придавший походу Новгород-Северского князя глобальный расовый смысл, которого в реальности, увы, не было. Но само "Слово" стало великой расовой песнью, укорененной в "язычестве". И в этих мифах есть высшая правда. Эти мифы свидетельствуют о не умершей русской Крови, о русской верности Расе, о нашей расовой воле. Эти мифы – маяки русского самосознания, помогающие нам оставаться белыми людьми.

Но вернемся к исторической реальности. Во второй половине ХIV века в Орде начался затяжной кризис власти. В результате огромное политическое влияние приобрел военачальник Мамай, пытавшийся ставить на ордынский "престол" марионеточных ханов и давший ярлык на великое княжение Дмитрию, будущему Донскому. Властный Мамай резко увеличил объем дани с православного улуса и в конце концов вознамерился сам сесть в Москве и даже, по некоторым данным, навязать русским мусульманство. Короче говоря, Мамай, будучи явным самозванцем и узурпатором, хотел отобрать у Дмитрия его законный улус. Поэтому Дмитрий, как истинный патриот Орды, смело выступил против Мамая, разбил его, чем существенно приблизил торжество порядка. О том, что поход Дмитрия не носил антитатарского характера свидетельствует, в частности, присутствие среди княжеских приближенных царевича-чингизида Серкиза, сын которого, Андрей Серкизов принимал участие в битве с Мамаем в качестве одного из главных московских военачальников. Спустя несколько месяцев после Куликовской битвы, в конце 1380 года, законный хан Тохтамыш окончательно разгромил беззаконника Мамая. Показательно, что сразу после победы на Куликовом поле Дмитрий направил к недавно воцарившемуся Тохтамышу послов с подарками и донесением об исполненном верноподданическом долге. В свою очередь Тохтамыш, окончательно добив Мамая, направил к Дмитрию посольство с уведомлением об искоренении крамолы. Ханские послы отбыли обратно "с честию и с дары", а чуть ли не следом за ними к "царю" вновь отправилась московская делегация, разумеется, "со многими дары". Любопытная деталь: ханское посольство носит чисто уведомительный характер; москвичи же, кроме известия о победе над самозванцем, несут "дары". Уже это ясно говорит о том, что "едва ли можно утверждать (хотя это постоянно делается), что Куликовская битва являла собой выступление Руси против Монгольской империи" (В. Кожинов). Это было выступление Московского улуса против самозванца, претендовавшего на ханский престол. В конце 1380 года Дмитрий Донской получил от Тохтамыша ярлык на великое владимирское княжение, что и расставило все по своим местам.

Конечно, для тысяч русских героев битва с Мамаем стала схваткой с самой Ордой – с вековым инородным чудищем, терзавшем Русь. Не случайно знаменитый Боброк спустя девятнадцать лет сражался с ханом Едигеем под знаменами литовского князя Витовта в грандиозной битве на Ворксле, где и сложил голову. Объективно победа на Куликовом поле имеет неоценимое значение для арийского самосознания русских. Но с точки зрения политической реальности Куликовская битва не являлась схваткой с Ордой – это был конфликт внутри Орды.

Хрестоматийной стала сцена благословения Сергием Радонежским князя Дмитрия на битву с басурманами. Перед нами очередной народный миф – на этот раз миф о церкви как о вдохновительнице национально-освободительной борьбы русских против иноземных поработителей вообще и против татар в частности. В действительности Сергий не хотел благословлять Дмитрия на битву с Мамаем, ибо, как церковный деятель, хорошо знал о присяге на верность ханам, данной еще Александром Невским. И лишь после того, как выяснилось, что Мамай является самозванцем, да к тому же посягающим на положение церкви, Дмитрий получил благословение старца. (Кстати, именно католический фанатизм короля Сигизмунда, угрожавший приоритету православия в Московии, побудил патриарха Гермогена резко выступить против польской экспансии, воззвав к патриотическим чувствам Мининых и Пожарских. Напрашивается аналогия со Сталиным, который ради сохранения господства антирусской ВКП(б) беззастенчиво задействовал потенциал русского национализма, оперируя образами тех же Минина и Пожарского.)

Еще за полтора столетия до "благословения Сергия" Русская православная церковь, невзирая на антитатарские настроения большинства русских, поддержала евразийскую политику Александра Невского, ступив на скользкий тысячелетний путь к декларации 1927 года и к иудофильскому посланию патриарха Алексия II раввинам. Известный митрополит Петр, получивший ярлык от хана Узбека (ханы курировали и церковную жизнь!), благословил деятельность Ивана Калиты и придал Москве статус общерусского религиозного центра, чем весьма укрепил позиции Московского улуса. Когда разбитый татаро-московской ратью тверской князь Александр Михайлович, сын Михаила Тверского, попытался укрыться в Пскове, преемник Петра, митрополит Феогност "наложил на псковичей проклятие и отлучил их от церкви за нарушение присяги хану" (Вс. Н. Иванов, "Даниловичи"). Тесные отношения с Ордой поддерживал митрополит Московский Алексий, ставший чуть ли не другом хана Джанибека и ханши Тайдулы. Наконец, о позиции церкви красноречиво говорит причисление Александра Невского к лику святых, произошедшее незадолго до Куликовской битвы. Поэтому первоначальная реакция Сергия Радонежского на военные замыслы князя Дмитрия совершенно естественна.