Самая древняя сила - Александр Маслов

- Пришел за своей поющей раковиной? Неужели меня ты так долго искал, музыкант?

- Я не был в Иальсе. Я… - Леос хотел сказать что-то про Карбос, про летающий корабль, про Астру, но растерялся, оглянулся на дверь, у которой ждали Каррид и гном-прислуга. Сердце порывисто билось в груди.

- Или ты не слишком хотел меня видеть? - продолжила Верда, приблизившись еще на шаг. - Тот раз ты был много милее. Как твое имя? Я его уже успела забыть.

- Леос, - прошептал он, втягивая ноздрями аромат ее цветочных духов.

- Красивое имя. Подходящее музыканту, - мэги подала знак сутулому мужчине оставить коробку в конце коридора, шурша складками платья, извлекла откуда-то серебряную монету и бросила возвращавшемуся к лестнице носильщику. Когда он скрылся из виду, проговорила: - Пойдем, Леос, поможешь мне. Раковину сейчас не отдам. Но разве в этом дело? Ведь правда, при чем здесь раковина?

- К тому же она была расколота… как мое сердце, - бард поднял взгляд к ее блестящим льдинками глазам.

- К тому же столько времени прошло… А я думала, ты прибежишь в тот же вечер. Ты не появлялся много дней - я рассердилась и забросила ее куда-то. Идем, - Верда решительно увлекла его за собой.

- Господин Балдаморд! - он обернулся, спеша за госпожой Глейс, и пояснил Карриду: - Я вынужден отлучиться ненадолго. Вы располагайтесь пока там, дожидайтесь магистра, а я должен помочь здесь в одном деликатнейшем деле. Уж поймите, воля богов такая.

- Думаю, ни магистру, ни Светлейшей, такая помощь совсем не понравилась бы, - пробурчал анрасец, отдернув занавес и шагнув в покои Изольды, и тут же, высунувшись в коридор, громко добавил: - Надеюсь, господин Песнехарь, вашим богам не будет угодно оставить меня надолго одного? И сто раз подумаете, прежде чем сделать нечто глупое.

Леос уже не слышал наставлений друга. Он поднял тяжелую коробку, оставленную носильщиком, и двинулся за мэги Вердой. Ее волосы, искрящиеся золотой пылью, притягивали взгляд больше, чем самая невообразимая роскошь в "Залах Эдоса". Линии тела, проступавшие под мягкой синей тканью, манили так, что сердце пропускало удары, а воздух казался сладким и душным. "Рая Небесная, - думал бард, покрывшись мелкими каплями пота, - но, почему некоторые женщины имеют такую безумную власть надо мной?! Конечно это колдовство, суть которого мне не понять, как не понять, почему веселит вино или от чего обычные слова превращаются вдруг в стихи. Это колдовство, но я хочу его, даже если боги накажут меня страшным мучением. Я… только ненадолго загляну к ней, только еще раз посмотрю в ее льдисто-голубые глаза, послушаю, как звенит ее голос, и сразу вернусь".

Верда повернула ключ в бронзовой пасти пантеры и толкнула дверь, пропуская гостя вперед. В небольшом, но уютном зале было светло. Через широкие окна солнце косо падало на пушистый ковер, диван и стол с хрустальным подсвечником. Желтые розы, небрежно разбросанные возле фарфоровой вазы, наполняли воздух густым запахом.

- Сюда поставь, Леос, - мэги Глейс указала на край стола. - И открой ее. Я пока переоденусь.

Поставив коробку рядом с подсвечником, бард принялся распутывать бечевку, потом поддел крышку и потихоньку извлек громоздкий предмет, завернутый в плотную ткань. Несколько минут Леос поглядывал на занавес, за которым исчезла Верда, однако любопытство знать, что находилось в коробке, взяло верх: пальцы сами освободили таинственную вещь от покрова - рядом с подсвечником появилась странная конструкция из полупрозрачного диска на обсидиановой плитке и маленьких пирамидок с изображениями каких-то отвратительных нечеловеческих лиц.

- Храни меня Герм, - произнес бард с придыхом, отшатнувшись от взиравших с черного камня глаз.

- Страшно? - с усмешкой спросила госпожа Глейс, входя в комнату.

- Будто смотрит кто-то из угольной черноты. И еще звуки чудятся. Тревожная небожественная мелодия.

- Это мой инструмент, музыкант. Но заработает он только ночью. Хотя я не люблю заниматься этим, - мэги положила руку на обсидиан, поглаживая астральные знаки и рельеф безобразного лица. - Очень не люблю. Просто слишком нужно.

- А что ты любишь? - Леос покрыл ее ладонь своей, чувствуя прохладу и шелковистость кожи.

- Цветы. Однажды утром я вышла в сад. Там росло много лилий. Белых и свежих. На них алели маленькие капельки крови. Кровь вместо росы - это красиво.

- Чья же там была кровь?

- Какая разница. Не знаю чья. Я тогда была маленькой девочкой, мечтавшей постигнуть тайны волшебства, научиться пользоваться им с такой же легкостью, какой музыкант извлекает звук из флейты, - она повернулась и приблизилась, касаясь его груди своей, туго обтянутой тонкой хламидой. - А что любишь ты?

- Богинь. Вот таких, беспощадных в своей красоте. Богинь, голос которых - музыка серебра. Взгляд их - самый желанный, мучительный плен. И губы - пьянее вина, - он поначалу робко обнял ее, поцеловал, сдерживая рвущееся из груди дыхание.

Верда ответила, тесно прижавшись и лаская его золотистые локоны.

- Потише, бард, - она выгнулась в объятиях, опустив ресницы и чуть отвернувшись. - Знай - у меня есть любовник. Очень могущественный и ревнивый. Он скоро придет сюда.

- В споре за твою красоту выступлю против самого Крона!

- Он убьет тебя, если только что-то заподозрит.

- Я не боюсь, - прошептал бард, чувствуя, как тело и разум охватывает сладкий жар.

От фонтана, звеневшего высоко мириадами светлых брызг, Астра и Изольда свернули к площади, за которой начинались храмовые сады. На розовых плитах лежали острые тени кипарисов и колоннады, тянувшейся от храма Покровителя. Нищие на парапете были не так навязчивы, как утром: многие из них уже собрали достаточно подати и сидели здесь по привычке или какой-то странной привязанности к священному месту. Горожане благородного вида неторопливо двигались к вечерней службе, неся в мыслях свои тайные прошения.

- Дайте монетку, миленькие! Дайте! - причитал хромоногий попрошайка, серое лицо его скрывали волосы, похожие на сухую траву. - Ну, дайте же, свиньи бесстыжие! Мне хоть горло промочить!

- Ступай! Ступай, ить! - важный горожанин замахнулся на него, прогоняя с прохода. Тот отшатнулся, скривил отвратительную рожу и разразился ругательствами.

- Эй, потише, Наирил, - человек с тростью остановился рядом и зазвенел, развязывая кошелек. - Вот, возьми. Гибнешь ты, но по своей же глупости, - добавил он, роняя в сморщенную ладонь сальды.

- Ох, капитан! Вы добры, как пристань Ширдийская. А гибнуть… - нищий оскалился, жадно схватив серебряные монеты, - сколько раз уже погибал - не нужен я ни шету, ни богам светлым.