Вера, мышонок и другие - Родион Михайлов

Я решил действовать прямо и, дождавшись того часа, когда посетители стали расходиться, без лишних свидетелей всё и выложил этому осьминогу! Всё как есть! И что же произошло, ты спросишь? Ты бы видел! Он определённо меня понял, подплыл ко мне, то есть к стеклянной стенке, и стал как бы мигать, стремительно меняя окраску с коричневой на серую, даже с какой-то синевой. Наконец и вовсе посинел. А в его глазах вспыхнула такая злоба, какой я ещё не видывал! После же, жестикулируя щупальцами, он дал мне понять, что уничтожит меня! Показал, будто ножичком меня по горлу чик-чик. Каково?!

— Ах, Фернандо, Фернандо. Ну как ты мог допустить такую ошибку? Ты хоть и не биолог, но всё же человек науки.

— Что такое? Что за ошибка? — взвился профессор.

— Да ведь ты ошибся в интерпретации эмоционального состояния осьминога. Кстати, его зовут Марио.

— Но я видел ужасную злобу и чёрное понимание!

— Сеньора Мендес, — обернулся Марко, давая ей знак, после чего она достала из сумочки книгу и вручила ему. Книга называлась «Тридцать лет среди осьминогов. Нравы, повадки, образ жизни».

Марко передал книгу профессору, добавив:

— Вот, прочти. Там имеются две закладки в нужных местах.

Профессор взял книгу, уверенный в том, что в ней нет ничего достойного внимания, и, повертев в руках, прочитал имя автора:

— Я его знаю. Его работы то есть. Учёный с именем. Но имя или нет, а наука не признаёт авторитета. Что ж, посмотрим, о чём он тут написал, — и найдя первую закладку, стал читать.

Сначала бегло, но немного погодя он увлёкся и, не обращая внимания на посетителей, прилёг на кровать, одной рукой поправив подушку.

Марко тихо встал и подошёл к сеньоре. Она тоже встала, но он, приложив палец у губам, призвал её к тишине. Она снова села. Им оставалось ждать.

Глава 12

— То, что он пишет, в корне всё меняет, — подал голос профессор. — Я не понимаю, как такое произошло, но это было недопустимо с моей стороны. Прежде чем делать выводы, я был обязан получше справиться о поведении осьминогов. Получается, что сначала он меня испугался, а потом попробовал со мной играть?

— Что я тебе говорил, Фернандо? Так и есть! — поддержал его Марко. — И те, кто работает в зоопарке, говорят то же самое, в том числе подруга моей дочери.

— Твоей дочери? Разве у тебя есть дочь, Марко? Откуда она взялась?

— Об этом мы можем поговорить в другой раз, — ответил Марко.

— Ну что же, надеюсь, ты нас познакомишь. Она ведь уже большая? Или нет?

— Ты с ней знаком, Фернандо, и с её подругой тоже — той, что служит в зоопарке.

— Знаком? Я что-то не припомню… Хотя в последнее время мне было не до этого, так что прости, если я запамятовал под давлением тех забот, что терзали меня.

— Ну, познакомился ты с ними не так давно, а подругу моей дочки встряхнул будь здоров!

Профессор испуганно посмотрел на друга:

— Как это встряхнул? Ты о чём?

Марко напомнил ему о встрече с двумя девушками в переулке.

— Ах, вон оно что! — поражённо прошептал профессор.

— Я понимаю, ты искал свой черновик, но почему ты решил, что он именно у них, и почему спрашивал об этом на латыни?

— Видишь ли… — смутился профессор, — хотя сейчас я уже думаю по-другому, но тогда я считал, что злобные осьминогоподобные существа, которые умеют трансформироваться в людей, должны всё же придерживаться неких эстетических пристрастий, а потому люди, под личиной которых они скрываются, скорее всего, будут иметь в строении тела некоторую осьминогоподобность. Я предварительно выделил для себя четыре признака, указывающих на пришельца, это: длинные руки и ноги, большая голова, гибкое тело, и главное — тёмные, большие, выразительные глаза. Я посчитал, что начинать присматриваться нужно к тем, кто имеет хотя бы два признака, но лучше, чтобы их было не менее трёх. И вот у подруги твоей дочери, если я правильно тебя понял, оказалось сразу три признака, а уж один из них, — а именно глаза, — были точь-в-точь как у того осьминога из океанариума. Правда, голова подкачала — она не была большой, но в то же время и маленькой её не назовёшь. Таким образом, я увидел сразу три ярко выраженных признака и один слабовыраженный. Ну, а поскольку я считаю… считал, что у них коллективный разум, то даже если тетрадку стащила не она, то всё равно должна знать, что с ней. Ты ей передай, Марко, что я хотел только потрясти её и больше ничего делать бы не стал, ведь она хоть и осьминожина, но всё же женская особь. То есть тогда я так думал.

— А почему ты спрашивал на латыни?

— Видишь ли… тут было очень вольное допущение с моей стороны. Я решил, что раз уж пришельцы столь умны и зловредны, то по необходимости, изучая что-то, они стараются смотреть в глубь вещей. И изучать наши современные языки они должны были начинать с языков древних, а латынь — один из самых известных языков древности, к тому же, положивший начало многим языкам современности, в том числе и нашему, испанскому. Вот я и спросил на латыни.

— А что ты делал в том переулке?

— Я купил кое-что поесть на площади Революции и, чтобы не привлекать к себе внимания, зашёл в это тихое место, присел на крыльцо, и только приступил к приёму пищи, как услышал голоса. Дабы не искушать судьбу, я затаился в кустах, но, увидев ту, которая мне показалась похожей на осьминога, я не выдержал и выскочил, а остальное вы знаете.

— А непонятный знак на двери ты поставил?

— Им я обозначил то место, где можно спокойно переночевать, ведь там никто не ходит.

Марко Гомесу потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить сказанное его другом. Сеньора же Мендес, сидя в уголке, несколько раз была вынуждена прикладывать ладонь к губам, так как её разбирал смех от того, что навыдумывал профессор об осьминогах, да и рассказывал он с немалой долей актёрского таланта.

— Теперь понимаешь, Фернандо, как ты оговорил сеньору Мендес?

— Да-да. Прошу простить меня, сеньора, это было вследствие прискорбной ошибки из-за моей горячности.

Марко понимал, что сейчас наступил решительный момент для профессора. Либо он отвергнет свои заблуждения окончательно и встанет на путь выздоровления, либо…

— Позвольте-позвольте, — встрепенулся профессор. — Я согласен, что ошибся в некоторых оценках, но не во всём же! Якобы «метеорит» — всё же был! И у меня