Общая тетрадь - Татьяна Москвина

Я называю фильм «Мать и сын» сумеречным – не сумрачным, мрачным – а сумеречным, от слова и понятия «сумерки», – потому что сущность и состояние сумерек кажутся мне наиболее подходящими для мироощущения картины. Тут не мультипликационная борьба «добра» со «злом» и не безжалостно ясная контрадикция света и тьмы, но их нежное соприкосновение и взаимопроникновение. Да, свет уходит, а тьма прибывает, но в их сумеречном смещении они составляют временное мгновенное единство – тьма смягчает резкость света, свет облегчает суровость тьмы. Да, жизнь – благо, а смерть – зло, но в мистерии умирания они совмещены, и счастлив тот, кто сможет в сумерках своей жизни примириться с миром и, оглянувшись напоследок, увидеть единую цельную картину.

Благоговейное созерцание сущего, характерное для последних работ Александра Сокурова, сообщает фильму длительное настроение высокого и ответственного Присутствия. Князь Лев Николаевич Мышкин терзался красотой мира, простирая руки в неведомое, где идет вечный праздник и каждая мушка в хороводе знает свое место, и любит его, и во всем участница, а он, человек, один «всему чужой и выкидыш». Но не будет «вечного праздника» без этой, может быть, болезненной осознанности всего человеческим духом. Может быть, только мы, временные, жалкие, больные, и понимаем всю мощь и великолепие неподвластного нам мира – и оттого он и существует и празднует себя. И не оттого ли лучшим из нас суждено любить то, что неподвластно нам и нам не принадлежит, – Другого, Другое?..

Если у мужчин в творческом мире Сокурова есть некая дорога, пусть и круговая, порыв, поиск, путь – то женщины всегда обречены страданию вне пути, онтологическому страданию; их бледные, удлиненные, резко-графичные лица полны тайной боли; но лицо Гудрун Гейер (Мать) – это уже предел человеческого страдания, запечатленного в материи, почти покинутой жизнью, – лицо, то ли слепленное из белой глины, то ли вырезанное из березовой коры. Цветущий, полный жизни Сын (Алексей Ананишнов) пеленает ее и баюкает, кормит из рожка и выносит погулять, разговаривая ласково и осторожно, – это ее Рождество и его Пьета. Остальное происходит в фильме вне пластики и вне слов – это «диалог» солнечного света и листвы, облаков и реки, деревьев и простора, дороги и камней, тишины и ветра – диалог, который пытались расслышать и понять немецкие романтики и русские символисты, чтобы прочесть в бесстрастном-изменчивом облике мира послание его неизменного и страстного Создателя.

Вина живого перед умирающим – на миру – может быть смягчена только лаской, заботой и нежностью к уходящему созданию. Только человеческая ласка и нежность могут уподобиться теплу солнечного света или нежности зеленеющей листвы – уподобиться красоте и гармонии мира, связать собою трагически разъединенное и разрозненное. Тихая нежность Сына как бы переливается из его души во все окружающее и сущее, и оно перестает быть неизбежно противопоставленным человеку.

Смирение добывает из хаоса явлений мгновенный, печальный, но и прекрасный облик Мира – не того, что от века лежит во зле, подвластный своему князю, а первоначальный, совершенный, где у всего есть свое место в хороводе и все имеет свою настоящую цену – слезы, боль, страдание и особенно сострадание. Духовное (бессмертное) и природное (смертное и вечно обновляющееся) необходимо нужны друг другу и созвучны…

Сумерки и смирение – основные настроения фильма Сокурова, а в общем, этот таинственный фильм сам по себе есть настроение своего создателя, запоздалого русского символиста, на наших глазах формирующего собственный поэтический словарь, который нужен только тем, кто в нем нуждается.

Апрель 1997

Разговор в пользу вечности

О фильме Владимира Бортко «Идиот»

Действующие лица

Господин А. – защитник фильма режиссёра Владимира Бортко «Идиот»

Господин Б. – противник фильма Владимира Бортко «Идиот»

Летний день, загородный дом, терраса. Господа обедают.

А. Никогда не пойму я твоего негодования. Что, собственно говоря, произошло плохого? Идея соединить наконец золотой запас русской классики с новоизобретенным способом доставки зрелищ массам давно носится в воздухе. Достоевский безоговорочно сильнее любого из проживающих нынче на Земле сценаристов, даже пусть его маленько обкорнали по части отвлеченных суждений. Герои-то все остались, текст-то звучит самый подлинный, и вообще – на сегодняшний день это самая подробная экранизация Достоевского. Фильм смотрели почти что всей страной, как когда-то «Семнадцать мгновений весны».

В библиотеках народ метет «Идиота» с полок, что, надо заметить, внушает некоторую тревогу. Кто их знает, эти массы, что они там вычитают. Вон в перестройку смели стотысячные тиражи Ницше и Шопенгауэра – полюбуйтесь теперь на новый русский мир. Твоя нелюбовь к этому невинному фильму меня просто смешит. Нельзя так серьезно, друг мой, относиться к искусству. Это всего лишь невроз, поскольку людям нужно не искусство, людям нужно личное счастье. Если их развлек этот «Идиот» вечерком, под чай или водочку, с перспективой совокупления ночью, то и слава Богу.

Б. Дело в том, что у меня другая, нежели у тебя, точка отсчета. Я всегда осмеливался судить, поскольку известная максима «Не судите, да не судимы будете, какой мерой будете мерить, такой возмерится и вам» меня нисколько не страшит. В ней нет запрещения суда. В ней предупреждение: вас будут судить тем же самым судом, каким вы судите других. Готовы ли вы к этому? Так вот я готов. Я, как это ни смешно и странно выговорить, служу истине. А истина говорит мне, что милосердие без справедливости никуда не годится. Итак, «Идиот» пришел в каждый дом. Ну, и что в этом такого уж светоносного? Когда-то это сверхъестественное сочинение обожгло мыслящий мир. Сейчас – перед нами поверхностный, вздорный, неглубокий фильм, который может вызвать интерес только у тех, кто не читал или читал очень давно роман Достоевского. Так, ретросериальчик с блудными красавицами и сумасшедшими генералами.

А. Да, конечно, режиссеру пришлось как-то приспособить Достоевского к интересам сериала, рассчитанного на простого зрителя. Совершенно невозможно было, к примеру, воплотить огромную исповедь Ипполита Терентьева, эту ментальную горячку, которая захватывает в чтении, но невозможна, надо полагать, на экране. Никакой самый распрекрасный актер не может сыграть бунт духа против природы. Это бунт самого Достоевского, это его высокая болезнь – потому что Достоевский суть огромный и больной дух, – болезнь, загримированная под некоего персонажа. Бортко действительно срезал определенные чрезмерности автора, кстати говоря, абсолютно ненужные обыкновенным людям.

Б. А вот не могли бы обыкновенные люди оставить Достоевского в покое, который он, надо заметить, всею мученической жизнью своей заслужил? Великий дух, известный нам как Федор Достоевский, немало выстрадал на этом свете – наверное, именно он был Иовом. Это совершенно необыкновенный дух, занимающий исключительное положение в мироздании. Только ему позволено спорить с Творцом о Творении. Только он способен был пронзить собой всю христианскую историю и переплавить всю известную реальность в изумительные образы уже не человеческой яркости и силы. Достоевский весь – исключителен, чрезмерен, несоизмерим ни с кем в литературе. Каким же образом можно его причесать, пригладить, приспособить к нуждам трудящихся? Да только одним – наипошлейшим. Вот ты говоришь, что исповедь Ипполита невозможно сыграть. Это значит одно – ее и не нужно играть. Не нужно брать смазливого бесцветного актера, который даже не знает, что такое чахоточный кашель (потому что это особенный кашель), – и кашляет, как при средней тяжести простуде. Вот тебе и разница между великим и посредственным – где у Достоевского чахотка, там у Бортко простуда.

А. Конечно, у Достоевского все доведено до крайности. Поэтому умные люди и советовали употреблять его малыми дозами. Скажем, Томас Манн написал статью под заглавием «Достоевский – но в меру». Этот большой и несколько лукавый друг человечества предупреждал, что в бунтарстве Достоевского кроется масса ментальных опасностей, которые всегда могут превратиться в реальные. Да, в общем, так и произошло. Поэтому сериал «Идиот» можно счесть этаким умеренно-безопасным Достоевским. Князь Мышкин, собственно, – великий трагический мираж, обольщение, фантом. Дух без природы, Христос без солнца, призрак без воплощения. Он говорит о любви, которую не может сделать. Он обещает несбыточное и мечтает создать такой же призрачный рай, правда, совершенно неясно, откуда в этом раю возьмутся дети. Неужели ты хотел бы, чтобы этот призрак воплотился в наши дни и обольстил мир? Чтобы он поманил в никуда и закрыл собой солнце, природу, чудесную земную любовь? Да, сейчас у нас нет актера, который мог бы осуществить этот фантом во всей его опасно-чарующей красе. Но Евгений Миронов сыграл все-таки на пределе возможностей и местами очень интересно. Во всяком случае, этот Мышкин действительно – опасный призрак. Я знаю твою трактовку судьбы Евгения Миронова – что, дескать, он был назначен обществом исполнять обязанности великого актера и, не будучи таковым, теперь страдает под тяжким бременем ответственности. Но это все не так уж и плохо. Если человека назначают исполнять обязанности, он может со временем начать соответствовать занимаемой должности. Может, это вообще главная метафизика судьбы. Если помнишь, Владимира Путина тоже назначили исполнять обязанности президента, и вот постепенно, смотри, – он вроде бы начинает действительно становиться президентом. Так что и Миронов тоже растет, как говорится, над собой.