Московские слова, словечки и крылатые выражения - Владимир Муравьев

Семейным чаепитием можно считать и старый обычай, посещая кладбища, пить чай на могилках родных.

Такое чаепитие на кладбище описал в одной из своих «московских элегий» Михаил Александрович Дмитриев. Летом он жил на даче в Зыкове и поэтому, едучи из Москвы, всегда проезжал Ваганьково кладбище. Элегия написана 13 июля 1845 года.

Есть близ заставы кладбище: его — всем знакомое имя.Божия нива засеяна вся; тут безвестные люди,Добрые люди сошлись в ожиданьи весны воскресенья.Ветви густые дерев осеняют простые могилы,И свежа мурава, и спокойно, и тихо, как вечность.Тут на воскресные дни православный народ наш                                                                             московскийЛюбит к усопшим родным, как к живым, приходить                                                                             на свиданье.

Семьи нарядных гостей сидят вкруг каждой могилы,Ходят меж камней простых и, прочтя знакомое имя,Вспомнят, вздохнут, поклонясь, и промолвят:                                                                     «Вечная память!»

Тут на могилах они — пьют чай (ведь у русских без чаяНет и гулянья); развяжут салфетки, платки с пирогами,Пищей себя подкрепят, помянувши родителей прежде;Вечером идут в Москву, нагулявшись и свидевшись мирноС теми, которым к ним путь затворен и прийти уж не могут.

Добрый обычай! свиданье друзей и живых и усопших!Сладкие чувства любви, съединяющей даже за гробом!Мертвые кости и прах, а над ними живая природа,И людей голоса, и живые гуляющих лица………………………………………………………Здесь я хотел бы лежать, и чтоб здесь вы меня посетили…

Среднее между обоими главными видами московских чаепитий — это летние загородные гулянья: в Сокольниках, Марьиной роще, Красном селе и других известных местах. Хотя там во время гуляний ставились питейные заведения и было полно пьяного веселья, все же большое место занимал чай. М. Н. Загоскин в очерке 1840-х годов «Первое мая в Сокольниках» рассказывает: «…И везде пили чай. Эта необходимая потребность нашего купечества, эта единственная роскошь наших небогатых мещан, это праздничное, высочайшее наслаждение всех трезвых разночинцев, фабричных, мастеровых и даже мужичков — наш русский, кипучий самовар, дымился на каждом шагу. Мы подошли к одному их этих самоваров, вокруг которого сидело на траве человек пять рабочих людей из крестьян и две молодицы в нарядных телогреях. Все они сидели чинно, попивали чаек, и не стаканами, а из фарфоровых чашек.

— Ну, вот это хорошо, ребята, — сказал мой собеседник, — вы вместо вина пьете чай. Оно дешевле и здоровее…»

Очень многие любители чая находили, что на открытом воздухе чай пить лучше, нежели в помещении, потому что на воздухе прохладнее, кроме того, можно созерцать окружающие виды и наблюдать за происходящим вокруг.

На Воробьевых горах, откуда, как известно, открывается лучший вид на Москву, до революции было множество «чайных садочков», которые держали местные крестьяне. Такой «садочек» представлял собой небольшую площадку, обсаженную кустами акации, на которой находилось несколько столиков с ножками-столбиками, врытыми в землю, и с такими же простыми, врытыми в землю лавочками. Чай здесь подавали в ярких расписных чашках, к чаю можно было заказать молоко, яичницу, ягоды — все свежее, из своего хозяйства, а также жареную колбасу. При садочках были «зазывалки» — женщины, которые уговаривали гуляющих зайти попить чая. «Чайные садочки» никогда не пустовали, и многие их владельцы, как говорили, от них нажили большие состояния.

Чаепитие в заведении, то есть в трактире или харчевне, совсем особая статья, и в нем свой смысл, своя философия и свое удовольствие.

Заведений, в которых подавали чай, в Москве было великое множество. В середине XIX века с нескольких десятков они увеличились до трех-четырех сотен, и с тех пор их количество неизменно росло. Причем заведения в Москве были самого разного ранга и разбора. «Начиная от трактира, — пишет Кокорев, — где прислуга щеголяет в шелковых рубашках, где двадцатитысячные машины (дорогие музыкальные автоматы. — В.М.) услаждают слух меломанов, где можно найти кипу журналов, до тех заведений, по краям Москвы, в которых деревянные лавки заменяют красные диваны, а половые ходят в опорках, — везде, если найдете какой недостаток, то уж наверно не в чае…»

Чаепитие в заведении не заключалось только в том, чтобы попить чаю и удовлетворить жажду и голод, оно имело общественное значение.

«Ни одно тяжебное дело, ссора или мировая, — рассказывает Поляков, — дела по коммерческим оборотам и т. п. никогда не обойдутся без чая.

Чай у москвича есть благовидный предмет для всех случаев, например: имеете ли вы какое-нибудь дело с кем-нибудь, вам нужно посоветоваться об этом деле.

— Как бы нам уладить это дело? — спрашиваете вы.

— Да так, — отвечают вам, — пригласите его на чай.

Или:

— Сходите с ним попить чайку — вот дело и кончено.

Если вы занимаетесь коммерческими делами, продаете или покупаете что-нибудь и к вам приходит купец (так же точно, как, может быть, и вы к нему), вам или ему нужен товар, вы торгуетесь с ним и, если сладилось, или, как говорится, спелись с ним в цене, то неминуемо идете с ним пить чай, т. е. запивать магарыч. А если же и не сошлись в цене, то он или вы говорите: „Ну, пойдем чайку попьем; авось, сойдемся как-нибудь“. И действительно: пошли, попили чайку — и дело кончено.

Точно так же, если вы желаете познакомиться с кем, пригласите на чай, и вы познакомились».

Простой же люд — крестьяне, дворовые, мастеровые — любил ходить пить чай в заведение по другой причине — это было актом самоутверждения: в трактире его принимали с уважением и чай подавали, как он требовал, чаистый.

Обычно в каждом трактире были свои постоянные посетители, посещавшие его регулярно, изо дня в день, и трактирщик, и половые уже знали их привычки и запросы и угождали им — оказывали уважение.

Одна из самых известных картин Бориса Михайловича Кустодиева, наряду с его ярмарками и пышнотелыми красавицами, это — «Московский трактир», написанная в 1916 году. Сам художник любил и саму картину, и ее персонажей: в знаменитой серии «Русские типы», над которой Кустодиев работал уже после революции, в 1920-е годы, он повторил персонажи, изображенные на картине.

Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина», и художник приехал в Москву.

В Москве Кустодиев остановился у своего давнего друга, артиста МХАТа, В. В. Лужского. Этой поездкой он был очень доволен и, вернувшись в Петербург, писал Лужскому: «Я все еще живу впечатлениями милой Москвы… После Москвы я приехал сюда бодрый и с огромной жаждой работать…»

В Москве Кустодиев много бродил по городу, иногда с Лужским, иногда один. Он посещал Сухаревку, в Вербное воскресенье пошел на Красную площадь на праздничный торг, заглядывал в трактиры, вмешивался в толпу — пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.

Художник на московских улицах сделал много набросков с натуры в альбоме, который всегда носил с собой. Переполненный впечатлениями, по возвращении в Петербург он сразу начал писать картину «Московский трактир» по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире возле Сухаревского рынка.

В выборе сюжета, конечно, сыграли большую роль чисто живописные впечатления, но также Кустодиев уловил сугубо московскую черту — живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни трактиры.

В воспоминаниях В. А. Гиляровского десятки страниц отведены описаниям различных трактиров, отличающихся своими нравами, кухней, посетителями. Рассказывает он и про извозчичьи трактиры.

«Особенно трудна была служба (Гиляровский здесь говорит про половых. — В.М.) в „простонародных“ трактирах, где подавался чай — пять копеек пара, то есть чай и два куска сахару на одного, да и то заказчики экономили.

Садятся трое, распоясываются и заказывают: „Два и три!“ И несет половой за гривенник две пары и три прибора. Третий прибор бесплатно. Да раз десять с чайником за водой сбегает.

— Чай-то жиденек, попроси подбавить! — просит гость.

Подбавят — и еще бегай за кипятком.

Особенно трудно было служить в извозчичьих трактирах. Их было очень много в Москве…

Извозчик в трактире и питается, и согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства. Раза два в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит».