Ребро - Влада Ольховская

какой-то миг ужас достигает пика — и отступает, как морская волна, и вот уже нет ни чудовища, ни гниющего этажа… Пусть так будет и здесь, пусть я предстану полным дураком, но все эти люди останутся живы!..

Однако на этот раз реальность не дрогнула, не изменилась. Люди были мертвы и во втором доме, и в третьем… кажется, всего я шесть домов обошел и везде находил лишь изуродованных мертвецов. Это были разные люди, среди них и очень сильные, молодые, но никто из них не сопротивлялся. Они приняли мучительную смерть, как покорные овцы! Почему? Даже их убеждения не предполагали ничего подобного.

Все это уже нельзя было отменить. Похоже, я остался единственным живым существом во всей деревне… Издевательски живым и невредимым.

Львиная доля моего сознания онемела — видимо, это такая защитная реакция, чтобы не сойти с ума от страха. Но часть еще соображала, и она заставила меня двигаться к машине, пусть даже медленно, неровно, как пьяного.

Машина осталась нетронутой, она все так же дожидалась меня на парковке — одна, другие гости на ночь разъехались. Повезло им! Да и не только им… Мне почему-то казалось, что, даже если я обойду всю деревню, я не найду тут Арсения Батрака — ни живого, ни мертвого.

К дьяволу Батрака, не до него сейчас, мне бы с этим справиться! Я достал из бардачка телефон, намереваясь позвонить в полицию, но тут аппарат вдруг ожил у меня в руках. На экране не было ни номера, ни даже заставки с часами — только мельтешащие белые помехи. А я никогда прежде не видел таких помех на смартфоне! Я попытался нажать на кнопку отключения экрана, однако ничего этим не добился. Телефон работал, но непонятно как, он даже не давал мне выбор — принять вызов или отклонить его.

Я мог отбросить трубку в сторону, потому что это было ненормально — так же ненормально, как залитая кровью деревня, как женщина без глаз, смеющаяся замогильным смехом искаженной челюсти… А вместо этого я поднес смартфон к уху.

— Алло?..

Я услышал шипение — как будто по рации разговаривал. Но сквозь эти жуткие помехи все-таки прорывался голос, долетали отдельные слова… И я знал этот голос! Его, родной, любимый, я бы за любым шумом узнал.

— Ник…

— Рэдж?! Рэдж, где ты?

— Ник… Не приходи за мной, остановись… Не иди…

— Не собираюсь! Я найду тебя, просто верь мне!

— Не надо… — все так же полушептала она, и в голосе звенели непролившиеся слезы. — Не вспоминай меня, не приходи… Ты лишь порадуешь его… Остановись, я давно умерла… Не вспоминай меня больше…

— Рэдж!

Бесполезно. Голос оборвался, экран погас, трубка в моих руках превратилась в кусок пластика. А где-то совсем близко уже выли сирены полиции, которую я так и не успел вызвать.

* * *

— Вы хоть понимаете, насколько серьезны предъявляемые вам обвинения, Николай Анатольевич?

О да, я понимал. Во-первых, это было несложно само по себе. Трудно представить благоприятный исход для человека, который якобы убил целую деревню! Во-вторых, вежливо и по имени-отчеству со мной начал разговаривать только этот следователь. Патрульные и опера, доставлявшие меня сюда, были куда менее сдержанны в выражениях и характеристиках в мой адрес. Меня даже в грязи поваляли чуток, попинали, потом сообщили, какой я урод — во всей сотне разновидностей. Привезли сюда, забрали документы и мобильный, хотели даже протез конфисковать. Я не сопротивлялся, я просто протянул им руку и предложил:

— Снимайте.

Желающих не нашлось. Уж не знаю, какими первобытными инстинктами это объясняется, но вид культи заставляет окружающих как минимум нервничать. А уж такое зрелище, как снимающаяся рука, вообще из серии «Лучше никогда не видеть». Так что протез мне оставили, а орать продолжили, пытаясь выведать, как я дошел до жизни такой.

Первое время я не отвечал, я вообще с ними не разговаривал. Я был все еще подавлен тем, что видел в деревне, и смутным ощущением, что это все-таки моя вина. Да, не напрямую, но я причастен к этому, и ничего подобного бы не случилось, если бы я не приперся туда.

Потом уже я не отвечал вполне осознанно, потому что с неадекватами, способными уверовать в такой бред, говорить не о чем. Я более-менее очухался уже в участке — в феерически грязной сырой клетухе, справедливо именуемой обезьянником. Когда я стал способен воспринимать информацию, я из разговоров полицейских выудил, в чем меня обвиняют, и окончательно охренел.

В секте жили более ста двадцати человек. Предполагалось, что за одну ночь я убил их всех, в том числе женщин, стариков, детей. Мужчин, каждый из которых мог свернуть мне шею. Я вообще всемогущий и неразборчивый.

Вот и куда они смотрели? Я ведь видел, в каком состоянии были тела, и они видели! Я не смог бы сотворить такое даже с одним человеком при всем желании. А с целой деревней и подавно! Как? К тому же, когда меня задержали, на мне не было ни единой капли крови, это они должны были признать. Не только на коже и на одежде,