Проснуться живым - Ричард Пратер

Впрочем, это все еще происходило. Самым интересным являлось то, что все десять девушек были голыми, как ощипанные курицы. Нет, не как ощипанные курицы — как очень красивые девушки, которые обнажены целиком и полностью, что не ускользнуло от меня, несмотря на развитую ими бешеную скорость.

Впрочем, беготня продолжалась не так уж долго. Я ощущал причудливую комбинацию изумительного зрелища и ужасающего звука не более двух секунд, но они показались мне целой жизнью, а когда я открыл рот, чтобы закричать, то мне понадобилась еще одна жизнь для осуществления своего намерения.

Больше всего меня беспокоили три хорошенькие попки, мчащиеся не ко мне и не от меня, а по проходу к выходу — прямиком в лапы «леммингам»!

— Эй! — наконец закричал я. — Стойте, идиотки! Вы что, хотите, чтобы вас прикончили?

Мой крик наполнил церковь, отскочив от стен и ударившись о потолок. И снова головы повернулись ко мне, а глаза устремились на меня. Неужели история повторялась? Нет, подумал я, глядя на девушек, не совсем.

Понадобилось время, чтобы движение прекратилось, — в действительности оно так и не прекратилось до конца, но визг смолк почти моментально. В почти оглушившей меня тишине я услышал смущенный топот босых ног по ковру, так как три попки продолжали бежать к двери. Потом они замедлили скорость, остановились и повернулись. Попки превратились в девушек, одна из которых стояла не более чем в ярде от выхода.

Теперь я узнал всех троих, несмотря на разделяющее нас расстояние. Ближе всех к двери находилась высокая, длинноногая и светловолосая Бритт. Десятью футами ближе стояла низкорослая, черноволосая Ронни, дышавшая, как бегун на длинной дистанции, и даже издали способная согреть кровь в пальцах ног эскимоса. Еще на несколько ярдов ближе поблескивала глазами Юмико, оставшаяся в арьергарде из-за более коротких, чем у подруг, ног. Именно она и нарушила молчание:

— Ведь это Шэрр! — воскликнула Юмико. — Хэрро! Она побежала назад по проходу. Ронни и Бритт устремились за ней, и внезапно все десять окружили меня, визжа и хихикая одновременно. Я подумал, что они все делают вместе — планируют, маршируют, раздеваются, визжат, бегают, хихикают и разговаривают. Мысль казалась весьма интригующей.

Вся группа стояла передо мной колеблющимся полукругом, какой можно увидеть разве только в волшебном сне. Глядя на Терезу и Юмико, Бритт и Лулу, Леонор и Эмили, Маргариту и Сильвию, Ронни и Дайну, я знал лишь то, что буду вспоминать об этом, как об одном из самых благословенных моментов во всей моей жизни.

Но почему я должен был получить подобное благословение в церкви? Что оно означало? Особенно учитывая толпу прихожан снаружи, размахивающую руками и готовую ворваться сюда, чтобы испортить всю забаву. Да и как могло быть иначе, если целью жизни «леммингов» являлось изъятие всяческих забав из человеческого существования?

В первые секунды я с трудом различал одновременно звучащие фразы:

— Мистер Скотт, что вы здесь делаете?

— Мы услышали ужасный шум и подумали, что это они!

— Пастор ударил меня! Он сбил меня с ног!

— Привет, Шелл, — томно произнесла Леонор. — Держу пари, вы меня не помните.

— Мы и не мечтали, что все сумеем раздеться, — добавила Эмили. — Вы можете нас простить? Я пытался отвечать всем сразу:

— Да, я уже заранее вас простил… На что вы держите пари?.. Вы слышали ужасный шум?.. Я сообщу вам, как только сам в этом разберусь…

Внезапно Лула потрясла меня замечанием:

— Ну и ну! Вы же без штанов!

— Что?.. Ах да, в самом деле.

— Ну и где же они?

— На шоссе в Санта-Ану — где же еще?

— Серьезно, Шелл, почему вы без штанов?

— Вы практикуетесь на роль Лемминга? Я мог бы спросить вас о том же, — чопорно произнес я. — Но есть более важные вещи…

Я сделал паузу, собираясь с мыслями.

Как я мог забыть, что на мне нет брюк? Такое не просто упустить из виду. Правда, на мне оставались трусы — если бы я потерял и их, то не забыл бы об этом, можете не сомневаться. Но я задавал себе вопрос: не притупилось ли мое мышление?

Жидкость, которую ввел мне Кэссиди, пока не убила меня, но едва ли принесла пользу. Не исключено, что разжиженная кровь, проникая в мозг, разжижала и мои мысли. Тем не менее, учитывая обстоятельства, я чувствовал себя удивительно хорошо.

— О'кей, — заговорил я. — Возможно, вы этого не сознаете, а может, я ошибаюсь, но если нет, то у нас могут быть большие неприятности. Поэтому я принимаю командование.

— Что-что? — переспросила рыжеволосая, кареглазая и полногрудая Дайна.

Не побывав в моей ситуации (хотя вряд ли кто-нибудь вообще в ней побывал), нельзя понять, как трудно мужчине с горячей кровью — пусть даже разжиженной — логически мыслить, планировать и принимать решения, имея у себя перед носом миллион отвлекающих факторов. Отвлечь может даже одна женщина, тем более если на ней ничего нет. Но когда перед вами трое или четверо, отвлекающие факторы возрастают в геометрической прогрессии, а если женщин десять, то число факторов уже не поддается счету, а трудности становятся почти неразрешимыми.

Что касается качества упомянутых факторов, то у этих девушек оно было едва ли не самым высоким из всех, какие мне приходилось видеть. Поэтому я счел вполне оправданным некоторый сумбур в голове и неуверенность насчет того, вызван ли этот сумбур ядом или девушками.

— Мы все так смущены и испуганы, — промолвила Сильвия — блондинка с волосами оттенка дикого меда и глазами цвета моря у Капри. — Я так рада, Шелл, что вы берете на себя командование.

— Я тоже рад. Ну, девочки, так что произошло?

Я получил десять ответов и не понял ни одного.

— Так не пойдет, — заявил я. — Выберите представителя.

— Вы наш представитель.

— Ну, тогда представительницу. Создадим маленькую республику по половому принципу. Вы выбираете представителя женского пола, который будет говорить от имени всех вас. Я буду говорить от своего имени. Так мы все выясним и заодно докажем, что женщины должны иметь право голоса.

— Но мы все женского пола.

— Так тоже не пойдет. Это доказывает, что руководить должны мужчины. Лула!

Я повернулся к шоколадной красотке с бархатными глазами, которая днем возглавляла нудистскую дискуссию у Кэссиди, а позже возглавила марш «Граждан ЗА». Я уставился на ее высокие тяжелые груди, гибкую талию, плоский живот…

— Да?

— Что «да»?

— Вы сказали «Лула».

— Да, сказал. Голосовать мы не будем. Я выбираю вас, Лула, в качестве представительницы вашего пола и рупора всех присутствующих здесь других женщин. Договорились?

— Не понимаю, о чем вы.

— Неужели тут все чокнулись, кроме меня? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло! Как вы оказались в церкви, где вы сбросили одежду, куда делись репортеры и телекамеры, почему вы вопили как безумные и чем вы вообще занимаетесь?

— Так бы сразу и сказали. — Лула переступила с ноги на ногу, положив ладонь на аппетитно выступающее левое бедро. — Ну, мы все прошли по Филберт-стрит и поднялись к церкви. Я начала снимать свитер — вы знали об этом?

— Я в курсе.

— Мы все решили встать обнаженными перед церковью Лемминга. Устроить нечто вроде пикета. Теперь этим занимаются не только профсоюзы, но и школьники, профессора, фермеры, учительско-родительские ассоциации, бедняки, богачи — кто угодно. Они проделывают разные чудные вещи — некоторые из них выглядят довольно безобразно, — но никого никогда это не беспокоит. Почему же мы не могли просто сбросить одежду? Это, по крайней мере, не выглядело бы безобразным.

— Ваши доводы впечатляют. Но вы забыли одно скверное правило. Вы можете маршировать, пикетировать, захватывать университеты, взрывать здания, поджигать банки, стрелять в полицейских и пожарных, вытворять все, что хотите, — если это на благо человечеству, — но только не прибегать к сексуальным методам. Все сексуальное — аморально. А вы должны признать, что выглядите в высшей степени сексуально — даже в одежде.

— Надеюсь — в этом-то и вся идея. Мы пришли сюда требовать права быть сексуальными и пользоваться эровитом, если хотите. Все мы — члены «Граждан ЗА» и выступаем за эровит, за секс, за здоровье, за жизнь…

— В том и состоит все ваше преступление.

— Короче говоря, я начала раздеваться, но мне не позволили. Правда, не сразу. Оператор прекратил снимать, а парень, который всем руководил, сказал, что мы должны оставаться одетыми, иначе нас не покажут по телевидению. Такое они не могут показывать, а то сотни людей пришлют миллионы возмущенных писем, его уволят, телекомпания прекратит существование, правительство падет, и весь мир превратится в хаос.

— Возможно, он хотел как лучше.

— Наверняка. Потом он позвонил в студию и сказал, что если мы все еще хотим это проделать, то постарается вернуться и договориться с председателем другой телекомпании…