Погода нелётная - Юля Тихая

Маргарета фыркнула, и Макс крепче сжал тонкую девичью ладошку в своей руке. Они лежали на крыше, по разные стороны от хребта контейнера, и смотрели в небо. Закат отгорал, чернота вытесняла свет, и комары жужжали всё кровожаднее.

После дурашливой недодраки они целовались, как сумасшедшие, до потери дыхания, до жаркого, голодного чувства внутри. Поезд в кишках, наконец, остановился, и вместо него в животе поселилось что-то тугое, хищное и жадное.

Маргарета открывалась поцелуям и ласкам, — даже совсем наглым, бесстыдным. Макс захватил её рот, с нажимом провёл языком по зубам, дотянулся кончиком до нёба, целовал так, что теперь её губы казались покрасневшими и припухшими. Эта крепость пала без боя.

Так же легко, лишь негромко хрипло выдохнув, Маргарета позволила ему спустить с плеч рубашку. Зарылась пальцами в его волосы, и Макс наконец-то отпустил на волю руки, которым давно не давала покоя её грудь. Майка оказалась мужской, с глубокой проймой в подмышке, её можно было и не снимать даже, а так — сдвинуть…

Маргарета цеплялась за его плечи, отвечала жарко. Развела колени — сама, кажется, не заметила. Выгнулась в спине, взгляд ошалелый и кошачий, ноготок остро-сладко обводит ухо.

Наверное, если бы он снял с неё штаны прямо на крыше…

Макс вовремя вспомнил, что он всё-таки не животное. То есть, в некоторых местах, конечно, та ещё скотина, тут не с чем спорить. Но всё-таки не настолько, чтобы развлекаться с девчонкой на крыше, с которой не мудрено и грохнуться. Кому понравится, если в самом разгаре событий кто-то из участников рухнет вниз и сломает себе что-нибудь нужное?

Максу не хотелось падать с крыши, даже если это будет ценой за самый восхитительный секс в его жизни.

Ещё меньше ему хотелось ронять Маргарету. Она была вредная коза, эта Маргарета, но что уж тут поделать, если Макса всегда тянуло на вредных коз и мрачных девиц, обещающих взглядом кровавое убийство? А Маргарета была всё-таки где-то внутри, под своевольностью и желанием укусить побольнее, хрупкая и нежная. Её хотелось не ронять с крыши, а гладить по голове и носить на руках.

Всё это только объяснять долго, а подумать было легко. Просто в какой-то момент, когда майка уже была смята в жгут у Маргареты на груди и реишительно ничего не скрывала, но штаны ещё были на месте, Макс затормозил и перешёл в какой-то другой жанр, с медленными дразнящими движениями и успокоительными поцелуями. Получалось горячо, но уже без прежней жадной агрессии.

Потом они отклеились друг от друга. Маргарета улеглась на крышу, откатилась в сторону, вяло пошлёпала ладошкой рядом с собой. Макс прополз на коленях вдоль гребня, улёгся, устроился понадёжнее. Обхватил её руку своей, сжал пальцы, слегка тряхнул.

И вот теперь они так и лежали рядом и смотрел в стремительно темнеющее небо.

— Дракон, — вдруг заметил Макс.

— Ага, — Маргарета тоже смотрела на него. — Это почтовый, идёт в Каса-пе-Учелли, летает трижды в неделю. Рановато сегодня…

— Ты всех их знаешь?

— А что тут знать? Над нами всего четырнадцать маршрутов.

Макс повернулся и приподнялся на локте. Маргарета лежала, заложив свободную руку под голову; её профиль красиво высвечивало закатное солнце. Майку она поправила как-то не до конца, и в вырез кокетливо выглядывала чёткая линия загара.

Кожа на груди у неё была светлая-светлая, нежная, а ветвистая молния венки казалась зеленоватой и какой-то уязвимой.

Граница загара спряталась в тени, — Маргарета подняла руку, чтобы ткнуть пальцем куда-то в горизонт:

— Вон ещё один. Грузовой, в Сан-Нодо. Дважды в день летает сейчас, у них ещё в начале июня оползнем повредило железку…

Макс смутно помнил, где находится Сан-Нодо. Что-то горное, там, кажется, ведут добычу… Макс не смог сообразить, чего. Если дорога была одна, — наверное им невесело там, даже если дракон летает дважды в день…

Думать о драконах и страдальцах из Сан-Нодо было тяжело. Вместо этого думалось о Маргарете, её коже, маленьких сильных ручках, губах, которые она сейчас, паразитка, кусает…

Небо темнело. Крыша ещё отдавала накопленное тепло, а после одиночных комаров-лазутчиков из-под защиты леса потянулись их многочисленные собратья. А ведь Макс ещё не все вещи затащил обратно на станцию, по-хорошему там стоило бы перебрать хлам, работы осталось ещё пару часов.

Ещё Макс никак не мог сообразить, не завалялись ли где-нибудь в его сумке презервативы. И эта трагическая неопределённость наполняла его душу неизбывной тревожной печалью.

Маргарета тем временем потянулась, глянула на него лукаво, показала язык. И привстала:

— Пойдём в душ? Пока вода не остыла.

Вода не то чтобы «не остыла» — скорее, она не нагревалась изначально, день был облачный и не сказать чтобы жаркий, даже двор просох не до конца.

Душ вышел бодрящий. Маргарета как следует промыла волосы, с силой потёрла стоптанные пятки и подмышки, выключила воду и намылилась вся целиком, торопливо облилась. Замоталась в свежую простыню, разобрала пряди пальцами, потом ещё раз, и ещё. Добежала до порожка станции, отряхнула ноги, облила их из ковшика. Прикусила костяшку пальца — перестаралась, зашипела и затрясла рукой.

Вместо знакомой пустоты, в которой ни за что не цеплялся глаз, во дворе были теперь бардак и разруха. Макс обещал вернуть всё на место, но, конечно, не вернул: громада ящиков высилась у стены, какие-то вещи валялись кучей под навесом, залезая на стоящие вплотную табуретки. Дождём совсем не пахло, но утро наверняка будет влажным, всё отсыреет…

Оно и было всё конечно — не то чтобы в идеальном состоянии. Так что какая, вообще говоря, разница? Даже если к станции снова, как было в начале мая, выйдут еноты, они разве что растащат тряпьё. Да и давненько их не было видно.

Привычная станция стала вдруг совсем чужой. Всё встало с ног на голову. Меньше месяца назад Маргарета была… да что там: Маргареты не было, вместо неё по неизменному крошечному пятачку бродили её тени, всегда знающие своё место и своё дело.

Теперь пятачок вдруг расширился, на станции появился живой человек, и этот живой человек разрушил всю рутину и весь привычный быт. И Маргарета хотела бы на него рассердиться, но почему-то не получалось.

Быть живой — неприятно по большей части. Больно, страшно, тревожно. Но быть тенью — тоже ведь ничего хорошего?

К тому же Макс, хоть и дурак, умел как-то незаметно делать