Атаман Устя - Евгений Салиас

И Орликъ толково, красно и горячо разсказалъ капралу, какъ онъ все дѣло подведетъ такъ лихо и живо, что атаману и шайкѣ разбойниковъ — мигнуть не успѣть; какъ куръ во щи — всѣ угодятъ; Засѣцкій слушалъ и радовался.

— Такъ, такъ; разумѣется! Какой ты умный! восклицалъ юный военачальникъ.

— Я знаю, что я умный! отозвался наконецъ Орликъ, смѣясь; я, кого хочешь, за носъ чрезъ Волгу безъ лодки переправлю.

— За носъ? удивился капралъ, — да, ты въ шутку? и молодой малый сталъ смѣяться ребяческимъ смѣхомъ.

— А съ дураками еще лучше дѣло имѣть и легче орудовать! добавилъ Орликъ; но дерзость сошла съ рукъ — непонятая.

Ввечеру, при вторичной бесѣдѣ, капралъ уже просто влюбился въ Орлика.

— И подумать, что это разбойникъ, душегубъ, думалъ онъ засыпая; просто нашъ дворовый, въ родѣ батюшкинова доѣзжачаго, балагуръ и умница… а разсказываетъ толково, не хуже моего дядьки Терентьича.

— Ну, счастье же намъ, Устя, думалъ и Орликъ, ворочаясь на землѣ въ безсонницѣ отъ радости съ боку на бокъ.

Невдалекѣ, подъ деревьями, разлеглись рядами и храпѣли уже, давно спавшіе солдаты команды. Только этотъ народъ, въ особенности кто постарше, смущалъ Орлика; они были, знать, дальновиднѣе командира, или чутье было у нихъ на лису-предателя, что явился къ нимъ изъ разбойнаго гнѣзда; они косились на Орлика, неохотно отвѣчали и сторонились. Если бы не Петрынь, котораго нѣкоторые изъ солдатъ знали еще съ Саратова, и если бъ не увѣренія парня, что Орликъ спасъ его отъ вѣрной смерти и самъ теперь всей душой за нихъ будетъ орудовать, — то, по всей вѣроятности, дѣло бы Орлика не выгорѣло; впрочемъ, все-таки нашлось двое старыхъ служивыхъ, которые сказали юному командиру.

— А ты, Александра Иванычъ, ему палецъ въ ротъ не давай: они, низовцы, народъ озорной и продувной; православные, а хуже азіята: колдуны и отводныхъ дѣлъ мастера, кожу сдерутъ съ живого — не услышишь и послѣ спохватишься.

— Что-жь онъ можетъ съ нами сдѣлать? спросилъ Засѣцкій;- какъ ему насъ надуть-то? въ чемъ?

Оба служивые отвѣчать ничего не нашлись.

— Да мы такъ это… значитъ! отвѣчали они и тоже пошли спать.

Рано утромъ, до разсвѣта, команда поднялась. Телѣги запрягли, котелокъ уложили, костеръ потушили, всѣ перекрестились, кто зѣвнулъ, кто ругнулся, и команда двинулась. Петрынь сидѣлъ на телѣгѣ въ обозѣ, ради уваженія, такъ какъ его лошадью замѣнили павшую.

Впереди ѣхалъ верхомъ капралъ, а около него Орликъ, въ качествѣ провожатаго. Они бесѣдовали о разныхъ предметахъ, и дворянинъ дивился, какіе бываютъ разбойники низовскіе — молодцы да умницы.

— А вѣдь твой конь краше моего замѣтилъ капралъ, весело улыбаясь;- мой сѣрой мастью хорошъ, а твой — статьями.

— Мой и долженъ быть краше! отозвался Орликъ еще веселѣе. — Твой, баринъ, покупной, а мой ворованный. А у атамана такой Киргизъ есть, какого нѣту и въ Саратовѣ.

Въ полдень, послѣ осьмнадцати верстъ ходьбы, былъ привалъ, за двѣнадцать верстъ отъ ущелья Козьяго Гона. Народъ пообѣдалъ и разлегся спать. Орликъ простился съ капраломъ и снова подтвердилъ вкратцѣ все условленное.

— Быть тебѣ, баринъ, въ самую полночь и ждать, а обозъ, пожалуй, тутъ оставить, чтобы не мѣшалъ. А при обозѣ человѣкъ десятокъ оставь; не ровенъ часъ, выищутся какія другія пташки, не наши вѣстимо, да разграбятъ его, коли безъ охраны бросить. А тебѣ, Петрынь, уйти обходомъ загодя и стать съ отрядомъ на камышинскую дорогу — ловить, а то и хлопать бѣгуновъ. Мы здѣсь ночью начнемъ пьяныхъ да сонныхъ вязать, предъ разсвѣтомъ ужь и покончимъ; а тебѣ быть на Камышинкѣ и ждать насъ. Когда мы придемъ въ Яръ, услышишь нашу пальбу, иди и ты якобы на сломъ, на крѣпость. Какіе и будутъ молодцы да ребятки въ Ярѣ — всѣ попрячутся, какъ мы съ двухъ-то сторонъ ударимъ на поселокъ, уже ведя въ путахъ ихъ атамана и главныхъ озорниковъ. Не напутаете вы ничего?

— Какъ можно! Что ты! воскликнулъ Засѣцкій.

— Ни въ жизнь! подтвердилъ Петрынь. — Я въ полночь ужь буду съ ребятами его благородія на мѣстѣ. Буду ловить да щелкать бѣгуновъ. А какъ проявитесь подъ Яромъ по утру, я и двину своихъ. Ты, знай только, въ Гонѣ своихъ пошибче виномъ угости.

— Ладно; не учи ужь, не порти! сказалъ Орликъ. — Простите! Авось, Богъ милостивъ, мы, какъ дурней какихъ, бѣлены облопавшихся, — всѣхъ отхватаемъ; что смѣху-то будетъ потомъ! воскликнулъ Орликъ. Завтра въ полдень ужь пиръ горой будетъ въ Устиномъ Ярѣ и дѣлежъ добычи! игралъ словами эсаулъ и захохоталъ незлобно, но раскатисто, какъ давно уже не смѣялся. Петрынь понялъ по-своему.

— Егоръ Иванычъ! шепнулъ онъ. Ты все-жь таки Устю не обидь, какъ словимъ. За что?..

— Ладно, ладно; тамъ видно будетъ, что съ кѣмъ учинить. Прости, баринъ.

Орликъ рысью двинулся по тропинкѣ на Козій Гонъ.

— Ты отчего это за атамана просилъ? — не обижать? удивленно обернулся капралъ къ Петрыню, потерявъ уже Орлика изъ виду. Что тебѣ онъ… плевать.

— За что его обижать, выговорилъ Петрынь, — онъ не такой… не простой атаманъ, а диковинный, вотъ что!

— Диковинный. Чѣмъ? Старъ больно?

— Ему девятнадцать либо двадцать годовъ минуло. Старъ?!

— Двадцать? Моложе меня. Полно? А я думалъ ему лѣтъ шестьдесятъ. Мнѣ сказывали, что на низовьяхъ разбойникъ только въ эдакіе года въ атаманы приходитъ, какъ вотъ на службѣ царской въ генералы. А онъ молодчикъ?

— Да еще какой! шепнулъ Петрынь грустно.

— Я его повѣшу. Такъ указано! сказалъ Засѣцкій. Мнѣ указъ — разбойниковъ, елико возможно, въ путахъ въ острогъ доставить; а тамъ ужь судьи да палачъ съ ними расправятся; а атамана повѣсить, для устрашенія, на мѣстѣ.

Петрынь вздохнулъ и понурился… Чрезъ мгновенье крупныя слезы вдругъ выступили у него въ глазахъ, и онъ, быстро отвернувшись, отошелъ отъ капрала.

— Указа такого нѣтъ, думалъ Засѣцкій;- да и быть не можетъ; а я самъ, по совѣту намѣстника, вздерну атамана на дерево… для молвы. До Москвы и царицы молва добѣжитъ: «Ерой, молъ, капралъ Засѣцкій, волжскихъ разбойниковъ разгромилъ, въ полонъ привелъ, а ихъ атамана повѣсилъ».

И юноша радовался, заранѣе воображая, какъ его встрѣтятъ въ городѣ послѣ побѣды на Волгѣ.

Орликъ дорогой также радовался не менѣе капрала.

— Вся сила въ томъ, чтобы раздѣлить народъ на двѣ половины и взять въ розницу! сказалъ онъ юному командиру.

Онъ и обѣщалъ Засѣцкому разбить своихъ на два отряда. Одинъ оставить въ Ярѣ, а другой повести якобы на ограбленіе большого купецкаго обоза, идущаго по дорогѣ, но остановить на ночевку въ ущельи Козій Гонъ. Тутъ Орликъ брался, захвативъ съ собой вина въ дорогу, угостить не въ мѣру свой отрядъ, а затѣмъ уже полупьяная ватага, ночью въ ущельи атакованная командой, такъ перетруситъ, что всѣхъ можно будетъ вязать, какъ дрова, или хлопать въ одиночку, какъ мухъ.

Но юный и добродушный капралъ, радовавшійся, что Орликъ разобьетъ свою шайку на двѣ части, будто не догадался, что его собственная команда будетъ въ томъ же положеніи, такъ какъ онъ согласился отдать Петрыню болѣе дюжины солдатъ для заслона Устинова Яра отъ Камышина, куда, по словамъ Орлика, бросятся бѣгуны изъ поселка, а за нимъ махнетъ и самъ атаманъ, если его накроютъ въ Козьемъ Гонѣ.

Впрочемъ, если Петрынь повѣрилъ предательству есаула, котораго зналъ и еще недавно ненавидѣлъ, то капралъ, всетаки имѣвшій свои понятія о грубыхъ ухваткахъ и глупости волжской голытьбы и сволочи, могъ, и подавно, вполнѣ довѣриться удивившему его краснобаю и умницѣ Соколовскому.

X

Орликъ прискакалъ въ Яръ, едва не загнавъ любимаго коня. Тотчасъ устинцы всѣ были подняты на ноги, и эсаулъ разъяснилъ всѣмъ свое колѣно. Прибыть имъ прежде команды въ Козій Гонъ, разсыпаться по густой чащѣ, на холмахъ, справа и слѣва надъ самой дорогой и ждать… Явится команда въ узкое ущелье, и хлопай въ нее каждый изъ ружья въ кучу; что ни пуля — въ тѣлѣ, а они кидайся, полѣзай въ чащу хоть по одиночкѣ на выстрѣлы. Пока иной доищется, гдѣ засѣлъ молодецъ — въ него можно еще раза два выпалить, а третій зарядъ заколотить и ждать въ своей норѣ, чтобы прямо лѣзущему въ упоръ пустить и на мѣстѣ положить.

— Въ эдакой битвѣ и маленькіе калмычата могутъ отличиться! Это по легче, чѣмъ на бѣляну лѣзть! закончилъ рѣчь Орликъ.

Восторженные крики раздались на сходѣ. Молодецъ эсаулъ такъ хитро все надумалъ, начиная съ похищенья Петрыня, которое онъ теперь разсказалъ и пояснилъ, затѣмъ такъ объегорилъ — благо его самого Егоромъ звать — командира и команду и, наконецъ, такъ теперь описалъ ихъ будущую битву, т. е. хлопанье изъ кустовъ въ тѣсную кучу застигнутыхъ и перепуганныхъ солдатъ, что всѣ устинцы не только обрадовались, но пришли въ восторгъ.

— Съ эдакимъ эсауломъ Москву-матушку можно взять и разграбить, если бы только не грѣхъ, да не далеко! воскликнулъ самый степенный и видавшій виды Бѣлоусъ.