Три Дюма - Андрэ Моруа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гайярде он написал великодушное письмо, в котором сообщал, что Арель попросил его «дать несколько советов», что он рад случаю помочь юному коллеге, что он будет счастлив оказать услугу, а не продать ее, что соответствовало истине, так как по соглашению с Арелем заработки Дюма не уменьшали гонорара Гайярде.
Но молодой человек из Тоннера в сердцах ответил, что не желает никаких соавторов. Дюма кинулся к Арелю, тот возмутился: «Да он, должно быть, рехнулся! Он нисколько не возражал против Жанена!» — и приказал начать репетиции пьесы в варианте Дюма. Гайярде прибыл из Тоннера, закатил скандал и хотел даже стреляться с Дюма. В конце концов они пришли к соглашению — на афишах будет стоять: «Драма господ Гайярде и ***», после премьеры «объявят» одного Гайярде; каждый из авторов будет иметь право включать «Нельскую башню» в полное собрание своих сочинений. Условия как будто вполне честные.
На репетициях в исполнении таких великолепных актеров, как мадемуазель Жорж и Пьер Бокаж, пьеса, по выражению Дюма, «приобрела грандиозные масштабы». Роль Буридана Дюма сперва предназначал для Леметра, но Фредерик, боясь холеры, не появлялся в Париже. К тому же мадемуазель Жорж вовсе не хотелось играть с таким партнером, который постарается забрать себе весь успех, и она настояла на Бокаже. Фредерик тут же сломя голову примчался в Париж, но Арель отказался платить неустойку Бокажу, и Фредерик пришел в неописуемую ярость.
Дюма очень хотелось воспользоваться этим случаем для своей новой протеже Иды Ферье: «Арелю, я уверен, нужна именно такая актриса. Жюльетта не может претендовать ни на одну сколько-нибудь значительную роль». Эта Жюльетта была Жюльетта Друэ, бывшая натурщица скульптора Прадье, полукуртизанка, полуактриса. Но Арель не пожелал использовать в «Нельской башне» не только Жюльетту, но и Иду. Премьера состоялась 29 мая 1832 года. Мадемуазель Жорж была величественна и импозантна, Бокаж фатален и демоничен. Дюма в «Мемуарах» с наивным самодовольством описывает свой триумф:
«Зал волновался. Все предвещало большой успех, казалось, успех витал в воздухе, все дышало им.
Конец второй картины потряс публику. Буридан выпрыгивал из окна в Сену, Маргарита, срывая маску, обнажала окровавленную щеку… — все это производило огромное впечатление на публику. И когда после оргии, после побега, после убийства, после раскатов смеха, заглушённых стонами, после того, как человек кинулся в реку, после того, как царственная любовница безжалостно велела убить своего любовника, с которым провела ночь, когда после всего этого раздался спокойный и монотонный голос ночного стража: «Три часа ночи. Все спокойно. Мирно спите, парижане», — зал разразился аплодисментами… Потом пришел черед знаменитой сцене в тюрьме.
Как-то сын спросил меня (в то время он еще не был драматургом):
— Какие основные принципы построения драмы?
— Первый акт надо делать предельно ясным, последний — коротким и ни в коем случае не вводить тюремную сцену в третий.
Но, давая такой совет, я проявил неблагодарность: я никогда не видел, чтобы сцена так захватила зрителя, как эта сцена в тюрьме, которую великолепно сыграли два актера, буквально вынесшие ее на своих плечах…
И, наконец, наступил пятый акт, за который Арель очень боялся. Он делится на две картины, восьмую, полную леденящего кровь комизма, и девятую, которую по нагнетению ужасов можно сравнить лишь со второй. Было в нем что-то от античного рока Софокла, соединенного со сценическими ужасами Шекспира. Пьеса имела огромный успех, имя Фредерика Гайярде провозгласили под гром аплодисментов…»
На следующий день Арель приказал поставить на афишах: «Нельская башня», драма господ *** и Гайярде». Дюма кинулся к Арелю.
— Вы меня снова поссорите с этим Гайярде! — кричал он.
— Мой дорогой! — ответил Арель. — Пьеса имела большой успех, не хватает только маленького скандала, чтобы успех обратился в триумф. Если Гайярде станет протестовать, — тем лучше, я получу свой скандал… Пусть и он хоть что-нибудь сделает для пьесы… Неужели вы думаете, Дюма, что можно создавать шедевры, а потом заявлять: «Это не имеет ко мне никакого отношения»? Нет, хотите вы того или не хотите, Париж все равно узнает, что вы приложили к этому руку.
В этот момент раздался стук в дверь. Вошел судебный исполнитель и принес официальное послание на гербовой бумаге от Гайярде из Тоннера (департамент Ионн), в котором тот требовал поставить имя «господина Три Звездочки» на второе место. Арель отказался. Гайярде затеял процесс и выиграл его, но хитрый директор получил бесплатную рекламу, а этого он и хотел. Ссора Дюма и Гайярде зашла так далеко, что они стрелялись на дуэли, впрочем, безрезультатно. Три звездочки перешли на второе место. С точки зрения закона инцидент был исчерпан.
И тем не менее эта история повредила репутации Дюма. Мелкие газетенки, всегда придиравшиеся к Дюма, утверждали, будто в «Нельской башне» ему не принадлежит ни строки, что было неправдой. Его враги, а их было немало, — несмотря на всю его доброту, потому что его бахвальство раздражало, а успехи в театре и у женщин вызывали зависть, — изо всех сил старались доказать, что он не написал ни слова ни в одной из своих пьес и что все в них сделано его соавторами. Если так, то хочется спросить, почему пьесы Гайярде, написанные им самостоятельно, пользовались самым скромным успехом, а то и вовсе проваливались?
Ворчливый Гюстав Планш писал: «Нам кажется, что господину Дюма, который дебютировал не далее, как в 1829 году, угрожает быстрое забвение». Он упрекал Дюма за желание подменить идеализм классиков низменным реализмом: «Господин Дюма не привык думать, у него поступки с детской торопливостью следуют за желаниями; вот почему Дюма кинулся ниспровергать традиции, не соразмерив ценности того памятника, на который посягает». Обвинение Дюма в реализме кажется нам по меньшей мере странным. Трудно представить себе что-нибудь менее реалистическое, чем его театр. Гораздо точнее будет сказать, как это сделал все тот же Планш: «Господин Дюма восстановил против себя всех серьезных художников». В начале тридцатых годов «Молодая Франция» считала Виктора Гюго и Александра Дюма создателями современной драмы. «Генрих III и его двор» проложил дорогу «Эрнани», и публика охотно ставила обоих драматургов рядом. После 1832 года люди с тонким вкусом не разделяли больше это мнение. Гюго вырвался далеко вперед. Сент-Бёв, который не отрицал таланта Дюма, говорил: «Да, он талантлив, но талант его скорее физиологичен… В нем, — пояснял Сент-Бёв, — больше от вдохновения, нежели от искусства. Все дело в его кипучем темпераменте».
Но разве так уж плохо иметь кипучий темперамент?
