Рихард Зорге – разведчик № 1? - Елена Прудникова

15 октября Клаузен, придя к Зорге, застал его в большой тревоге. 13 числа у него была назначена встреча с Мияги, но обычно пунктуальный художник почему-то не пришел. И вот сегодня на встречу не явился и Одзаки (именно в этот день, 15 октября, он был арестован). Рихард передал Максу текст телеграммы с просьбой срочно вернуть группу в Союз или отправить ее в Германию. Но это уже был жест отчаяния. Если японцы на самом деле арестованы, то единственное, на что можно надеяться, – это на их мужество. Бежать некуда, Япония – остров, где на каждом углу торчит по осведомителю. Укрыться в германском посольстве и вместо японской полиции попасть в лапы гестапо?

17 октября они снова встретились, на сей раз втроем – к Рихарду, кроме Макса, пришел и Вукелич. Посидели, обсудили ситуацию, выпили бутылку саке и разошлись, так ничего и не придумав. Сказалась вторая роковая ошибка Центра – им не дали никаких инструкций на случай провала. Так, Макс, придя домой, некоторое время размышлял, не стоит ли уничтожить или хотя бы убрать из дома передатчик и сжечь документы, но решил не предпринимать ничего. Это кажется невероятным для человека с таким опытом работы, но это так.

На следующий день рано утром их взяли. Больше всего полицейские боялись, что Зорге, известный своим безудержным характером, окажет вооруженное сопротивление. Но он вел себя на удивление спокойно. Ему не дали даже переодеться, так и увели в пижаме. При обыске нашли три фотоаппарата, фотокопировальный аппарат, и, что хуже всего, отпечатанный на машинке текст радиограммы в Центр, копию которого обнаружили у Макса Клаузена. Макса взяли не дома – его пригласили в полицейский участок под предлогом выплаты компенсации за ущерб, нанесенный какому-то японскому велосипедисту, и там арестовали. Анну пока оставили дома, в качестве приманки.

Когда полиция постучала в дверь к Бранко Вукелича, тот пил кофе. Попросил жену: «Иосико, посмотри, кого там принесло так рано?» Когда вошли полицейские, он как ни в чем не бывало продолжал завтракать, предложил кофе и непрошеным визитерам. Спокойно простился с женой, поцеловал сына. Иосико ничего не знала о его работе на разведку, она была только женой…

Центр не готовил Рихарда к возможному аресту, и он не знал, как себя вести.

Зорге не знал, как себя вести. Сначала он решительно отрицал все обвинения, требовал встречи с послом и добился обещания устроить ее 25 октября. Потом ему были предъявлены вещественные доказательства – и он вдруг, внезапно, сломался. По крайней мере, так утверждает следивший за делом японский прокурор Ёсикава.

«Арестованный 18 октября Зорге решительно отрицал предъявленные ему обвинения. Полиция обязалась устроить 25 октября встречу Зорге с послом Германии и поэтому стремилась добиться от него признания… 24 октября Охаси[20] доложил начальству, что появилась возможность получения признания, а следующий день это подтвердилось, и в большой инспекторской комнате собралось 12–13 человек…

Для получения признания насилия к Зорге не применяли. Ему были предъявлены вещественные доказательства и потребовали их объяснения. Таким образом, в конце первой недели он признался…

Примерно в четыре часа дня, в субботу я, вместе с моим коллегой Тамасавой и полицейским пошли к нему выяснить, позволяет ли его здоровье продолжать допрос. В это время он и признался. Перед признанием он попросил бумагу и карандаш. Затем, взяв бумагу, он написал на немецком языке следующее: „Я с 1925 года коммунист и продолжаю им оставаться и в настоящее время“. Эту записку он передал мне. После этого он снял пиджак и, поднявшись, громко сказал: „С того времени, как я стал коммунистом, я никогда не терпел поражений, теперь я впервые проиграл“. Сказав это, Зорге заплакал. Затем… дал согласие приступить к допросам в понедельник».

Прокурор пишет, что «насилия к Зорге не применяли». Но в это верится слабо – а по правде говоря, не верится совсем. Зачем тогда Ёсикава интересовался состоянием его здоровья? Это можно понять, если бы речь шла о тяжело больном Клаузене – но у Рихарда было достаточно хорошее здоровье, чтобы не следить за его состоянием… если, конечно, не применять пыток. Но, как бы то ни было, спустя неделю после ареста разведчик заговорил. В своих показаниях он старался взять всю вину на себя, выгораживая остальных. И еще – особо попросил не трогать «девушку из кафе», которая не имела ни малейшего отношения к его работе. Узнав, что его выдал Одзаки, Рихард сказал лишь: «Японец остается японцем».

Самым стойким из всех оказался мягкий, интеллигентный Бранко Вукелич. Сохранилась пометка японского следователя: «У Вукелича совершенно отсутствует желание раскаяться». Даже генерал Уиллоуби, ярый антикоммунист, отметил: «Он обладал большим мужеством, потому что даже в самых подробных обвинительных материалах, которые сохранились, невозможно найти никаких детальных сведений о его работе. Его ранняя смерть в тюрьме также доказывает, что он оставался тверд…»

Брошены и забыты

Эйген Отт был возмущен до глубины души. Едва узнав об аресте своего друга и помощника, он 23 октября отправляет в Берлин сообщение: «Здешний многолетний представитель „Франктуртер цайтунг“ Рихард Зорге и другой подданный германского рейха Макс Клаузен арестованы японской полицией по подозрению в поддержании будто бы враждебных государству связей. Одновременно арестовано некоторое число японцев, один из которых якобы близко стоял к кругу сторонников бывшего премьер-министра князя Коноэ… Можно предположить, что речь идет об акте мести или об интриге, в которую оказался запутан Зорге. Как здесь известно, относящаяся к нам враждебно группа все еще обладает большим влиянием в полиции и в среде чиновничьего аппарата министерства внутренних дел и министерства юстиции, в связи с чем в обстоятельствах дела Зорге нельзя исключать враждебных Германии намерений».

Он подозревал провокацию и требовал свидания с Рихардом, а также чтобы его ознакомили с материалами предварительного следствия. Свидание было получено – правда, всего на пять минут. Арестованному категорически запретили касаться в разговоре обстоятельств его дела – впрочем, едва ли он сам стал бы об этом говорить с немецким послом. Вопросы посетителей сначала переводились на японский, а уж потом, с разрешения следователя, Зорге мог отвечать. «Он был плохо выбрит, – вспоминал впоследствии Отт, – одет в куртку заключенного и производил ужасающее впечатление». Присутствовавшему на свидании посланнику Кордту запомнилось другое: «Он держался прямо и производил впечатление человека, владеющего собой. „Мне запрещено давать вам разъяснения“, – ответил он на наш вопрос. Он не высказал никаких желаний, отказался также и от услуг адвоката…» В самом деле, можно себе представить адвоката, предоставленного посольством германского рейха, который защищает в судебном процессе коммуниста, обвиняемого в шпионаже на Советский Союз!

В конце ноября Отт получил и письмо из прокуратуры с кратким резюме данных следствия. Лучше бы он его не получал! «Находящийся под подозрением Рихард Зорге, – говорилось там, – в ноябре 1919 года в Гамбурге вступил в германскую коммунистическую партию…» – и так далее, все, о чем уже говорилось в этой книге, с одной лишь разницей. Зорге почему-то упорно утверждал, что работал не на военную разведку, а на Коминтерн. Совершенно отрицать контакты с Четвертым управлением было невозможно, и он путал, говоря, что точно не знает, к какой структуре относится организационно, что Четвертое управление обеспечивало его работу только технически. Вряд ли он на самом деле не знал, на кого работал – скорее делал вид, что не знает, чтобы избежать передачи в ведение военной контрразведки.

Отт, все еще находясь в состоянии шока от сделанного открытия и втайне надеясь, что это, все-таки, провокация, потребовал предоставить «вещественные доказательства», известил представителя гестапо и отправил приведенные японцами данные в Берлин, естественно, умолчав о степени откровенности, с которой обсуждал со своим другом Рихардом дела посольства. Началось расследование «дела Зорге» в Германии.

Пока шла вся эта бюрократическая канитель, Отт оставался германским послом, чего никак не могли понять имевшие восточные представления о чести японцы – ведь он, как говорят на Востоке, «потерял лицо». Нет, никто не ожидал, конечно, что генерал сделает себе харакири или же застрелится, до такой степени уважение к европейцам в Японии не простиралось – но все же ожидали, что посол после такого скандала подаст в отставку, потом – что его снимут.

Ничего подобного! Уже в самый разгар скандала Отт писал Риббентропу, доказывая, что в высоких кругах Японии к нему относятся по-прежнему: «Премьер-министр пригласил меня, когда я передал ему мои новогодние поздравления, на семейную встречу; его супруга по-прежнему тесно сотрудничает с моей женой в организации помощи японским солдатам. Меня, как и раньше, приглашают члены кабинета на ужины в узком кругу…» – и так далее… но все это была только видимость, восточная вежливость, не более… По мере выявления того, какое количество информации получала советская разведка через посла Германии и военных атташе, японские чиновники и дипломаты становились все осторожнее в контактах с немецкими коллегами. Посольство было основным инструментом, с помощью которого германское правительство могло влиять на правительство Японии, и этот инструмент катастрофически быстро переставал быть эффективным. Японо-германские отношения начали ухудшаться. Конечно, не следует считать, что причина тому – одно лишь «дело Зорге». К тому времени стало ясно, что Германия безнадежно увязла в войне с Советским Союзом, и это также не вдохновляло японцев на сотрудничество. Но и это дело сыграло свою роль. Отта отозвали через год, когда этот шаг уже не мог поправить дело. Так Рихард, уже находясь в тюрьме, в последний раз стал агентом влияния.