Тысяча и одна ночь. Том XIII - Древневосточная литература

А когда наступило утро и засияло солнце над холмами и долинами, везирь пришёл в конюшню и снял повязку с глаз коня, и посмотрел на них, и увидел, что это прекраснейшие из красивых глаз по могуществу владыки открывающего. И тогда везирь сказал Нур-ад-дину: «О мусульманин, я не видел в мире подобного тебе по прекрасному умению! Клянусь Мессией и истинной верой, ты удовлетворил меня крайним удовлетворением – ведь бессильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране». И потом он Подошёл к Нур-ад-дину и освободил его от цепей своей рукой, а затем одел его в роскошную одежду и назначил его надзирателем над своими конями, и установил ему довольствие и жалованье, и поселил его в комнате над конюшней.

А в новом дворце, который везирь выстроил для СиттМариам, было окно, выходившее на дом везиря и на комнату, в которой поселился Нур-ад-дин. И Нур-ад-дин просидел несколько дней за едой и питьём, и он наслаждался, и веселился, и приказывал, и запрещал слугам, ходившим за конями, и всякого из них, кто пропадал и не задавал корму коням, привязанным в том стойле, где он прислуживал, Нур-ад-дин валил и бил сильным боем и накладывал ему на ноги железные цепи. И везирь радовался на Нур-ад-дина до крайности, и грудь его расширилась и расправилась, и не знал он, к чему приведёт его дело, а Нур-ад-дин каждый день спускался к коням и вытирал их своей рукой, ибо знал, как они дороги везирю и как тот их любит.

А у кривого везиря была дочь, невинная, до крайности прекрасная, подобная убежавшей газели или гибкой ветке. И случилось, что она в какой-то день сидела у окна, выходившего на дом везиря и на помещение, где был Нур-ад-дин, и вдруг она услышала, что Нур-ад-дин поёт и сам себя утешает в беде, произнося такие стихи: «Хулитель мой, что стал в своей сущности Изнеженным и весь цветёт в радостях, – Когда терзал бы рок тебя бедами, Сказал бы ты, вкусив его горечи:

«Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!»Но вот теперь спасён от обмана я,От крайностей и бед её спасся я,Так не кори в смущение впавшего,Что восклицает, страстью охваченный:«Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!»Прощающим влюблённых в их бедах будь,Помощником хулителей их не будь,И берегись стянуть ты верёвку ихИ страсти пить не принуждай горечь их.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Ведь был и я среди рабов прежде вас,Подобен тем, кто ночью спит без забот.Не знал любви и бдения вкуса я,Пока меня не позвала страсть к себе.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Любовь познал и все униженияЛишь тот, кто долго страстью мучим был,Кто погубил рассудок свой, полюбив,И горечь пил в любви одну долго он.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Как много глаз не спит в ночи любящих,Как много век лишилось сна сладкого!И сколько глаз, что слезы льют реками,Текущими от мук любви вдоль ланит!Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Как много есть безумных в любви своей,Что ночь не спят в волненье, вдали от сна;Одели их болезни одеждою,И грёзы сна от ложа их изгнаны.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Истлели кости, мало терпения,Течёт слеза, как будто дракона кровь.Как строен он! Все горьким мне кажется,Что сладостным находит он, пробуя.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Несчастен тот, кто мне подобен по любвиИ пребывает ночью тёмною без сна.Коль в море грубости плывёт и тонет он,На страсть свою, вздыхая, он сетует.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Кто тот, кто страстью не был испытан векИ козней кто избег её» тонких столь?И кто живёт, свободный от мук её,Где тот, кому досталось спокойствие?Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!Господь, направь испытанных страстьюИ сохрани, благой из хранящих, их!И надели их стойкостью явноюИ кроток будь во всех испытаньях к ним.Ах, прочь любовь и все её горести –Спалила сердце мне она пламенем!»

И когда Нур-ад-дин завершил свои последние слова и окончил свои нанизанные стихи, дочь везиря сказала про себя: «Клянусь Мессией и истинной верой, этот мусульманин – красивый юноша, по только он, без сомнения, покинутый влюблённый. Посмотреть бы, возлюбленный этого юноши красив ли, как он, и испытывает ли он то же, что этот юноша, или нет? Если его возлюбленный красив, как и он, то этот юноша имеет право лить слезы и сетовать на любовь, а если его возлюбленный не красавец, то погубил он свою жизнь в печалях и лишён вкуса наслаждения…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот восемьдесят восьмая ночь

Когда же настала восемьсот восемьдесят восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дочь везиря говорила про себя: «Если его возлюбленный красив, этот юноша имеет право лить слезы, а если его возлюбленный не красив, он загубил свою жизнь в печалях». А Мариам-кушачницу, жену везиря, перевели во дворец накануне этого дня, и дочь везиря увидела по ней, что у неё стеснилась грудь, и решила пойти к ней и рассказать о деле этого юноши и о том, какие она слышала от него стихи, и не успела она до конца подумать об этих словах, как Ситт-Мариам, жена её отца, прислала за ней, чтобы она развлекла её разговором. И девушка пошла к ней и увидела, что грудь Мариам стеснилась, и слезы текут у неё по щекам, и она плачет сильным плачем, больше которого нет, сдерживая слезы и произнося такие стихи:

«Прошёл мой век, а век любви все длится,И грудь тесна моя от сильной страсти,А сердце плавится от мук разлуки,Надеется, что встречи дни вернутсяИ будет близость стройной, соразмерной.Не укоряй утратившего сердце,Худого телом от тоски и горя,И не мечи в любовь стрелой упрёков –Ведь в мире нет несчастнее влюблённых,Но горечь страсти кажется нам сладкой».

И дочь везиря сказала Ситт-Мариам: «Отчего, о царевна, у тебя стеснена грудь и рассеяны мысли?» И Ситт-Мариам, услышав слова дочери везиря, вспомнила минувшие великие наслаждения и произнесла такие два стиха:

«Терплю по привычке я разлуку с возлюбленным,И слез жемчуга струю я россыпь за россыпью.Быть может, пришлёт Аллах мне помощь – поистине,Все лёгкое он ведь свил под крыльями трудного».

«О царевна, – сказала ей дочь везиря, – не будь со стеснённой грудью и пойдём сейчас к окну дворца – у нас в конюшне есть красивый юноша со стройным станом и сладкою речью, и, кажется, он покинутый влюблённый». – «По какому признаку ты узнала, что он покинутый влюблённый?» – спросила Ситт-Мариам. И дочь везиря сказала: «О царевна, я узнала это потому, что он говорит касыды и стихи в часы ночи и части дня». И СиттМариам подумала про себя: «Если слова дочери везиря истинны, то это примета огорчённого, несчастного Али Нур-ад-дина. Узнать бы, он ли тот юноша, про которого говорит дочь везиря!» И тут усилилась любовь СиттМариам, её безумие, волнение и страсть, и она поднялась в тот же час и минуту, и, подойдя с дочерью везиря к окну, посмотрела в него и увидела, что тот юноша – её возлюбленный и господин Нур-ад-дин. И она пристально всмотрелась в него и узнала его как следует, но только он был больной от великой любви к ней и влюблённости в неё и от огня страсти, мук разлуки и безумия любви и тоски, и увеличилась его худоба, и он начал говорить и сказал:

«В неволе сердце, но свободно глаз течёт,С ним не сравниться облаку текучему.Я плачу, по ночам не сплю, тоскую я.Рыдаю я, горюю о возлюбленных.О пламя, б печаль моя, о страсть моя –Теперь числом их восемь набралось всего,За ними следом пять и пять ещё идёт.Постойте же, послушайте слова мои!То память, мысль, и вздох, и изнурение,Страданье, и изгнанье, и любовь моя,И горе, и веселие, как видишь ты.Терпения и стойкости уж нет в любви,Ушло терпенье, и конец приходит мне.Велики в сердце муки от любви моем,О вопрошающий, каков огонь в душе!Зачем пылает так в душе слеза моя?То пламя в сердце пышет непрестанное.В потоке слез я утопаю льющихся,Но жаром страсти в пропасть ввергнут адскую».

И, увидев своего господина Нур-ад-дина и услышав его проникающие стихи и дивную прозу, Ситт-Мариам убедилась, что это он, но скрыла своё дело от дочери везиря и сказала ей: «Клянусь Мессией и истинной верой, я не думала, что тебе ведомо о стеснении моей груди!»

А затем она в тот же час и минуту поднялась и отошла от окна и вернулась на своё место, и дочь везиря ушла к своему делу. И Ситт-Мариам выждала некоторое время, и вернулась к окну, и, сев у окна, стала смотреть на своего господина Нур-ад-дина и вглядываться в его тонкость и нежность его свойств, и увидела она, что он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, но только он вечно печален и струит слезы, так как вспоминает о том, что минуло. И он произносит такие стихи: