И Ангелы Молчали - Макс Лукадо

всеми позабыто. Разве не было бы определенной иронии в том, если бы в действительности Господь был похоронен

именно в этой могиле?»

Я подошел к проходу и наклонился, как апостол Иоанн, чтобы заглянуть в гробницу. И так же, как Иоанн, я был

поражен увиденным. Это совсем не было огромным пространством, которое я представлял себе, читая о погребении

Христа, а крошечным помещением, освещенным маленьким светильником.

«Заходи», — сказал Джо. Меня не надо было просить об этом дважды.

Три шага по каменистому полу — и я уткнулся в стену. Из-за низкого потолка мне пришлось согнуться и прижаться к

холодной неровной стене. Моим глазам вновь потребовалось привыкать к темноте. Пока это происходило, я сидел в

тишине — впервые за тот день. Постепенно до меня стало доходить, где я находился — я был в могиле. В могиле, которая

могла удерживать тело Христа. В могиле, в которой могло быть погребено тело Бога. В могиле, чьим сводам довелось

стать свидетелями величайшего момента в истории человечества.

— Здесь могло быть похоронено до пяти человек. — Джо тоже влез в гробницу и сидел рядом со мной вместе с

некоторыми из наших попутчиков. — Двое или трое могли лежать на полу, а двоих могли положить в эти углубления по

бокам.

— Бог Сам поместил Себя в такое место, — промолвил кто-то негромко.

Да, Он сделал это. Он поместил Себя в темное, тесное, вызывающее клаустрофобию место и позволил замуровать

там. Свет мира был запеленат в полотно и скрыт в кромешной мгле. Надежда человечества была заперта в могиле.

Мы не осмелились разговаривать. Мы просто не могли говорить.

Украшенные алтари были позабыты. Гробница, охраняемая священником, казалось, находилась в другом мире.

Жалкие потуги человека украсить то, ради чего Бог пришел в наш мир, перестали иметь какое-либо значение.

Все, о чем я мог думать в тот момент, — и мысль эта была отчетливее, чем когда-либо, — то, насколько далеко Он

зашел. Это больше, чем Бог, говорящий из горящего куста. Больше, чем спеленатый Младенец в кормушке для скота.

Больше, чем молодой Спаситель из Назарета. И даже образ Царя царей, пригвожденного к кресту, оставался где-то в

стороне при мысли о Боге, лежащем в могиле.

Нет ничего более темного, чем могила; более безжизненного, чем гроб; более неизменного, чем склеп.

Но именно в склеп Он и сошел.

В следующий раз, когда вы обнаружите, что оказались в смертном мраке, вспомните об этом. В следующий раз, когда

в этом полном ужасов мире боль заточит вас в склеп, вспомните об этой гробнице. В следующий раз, когда камень завалит

вам выход, подумайте о пустой, заплесневелой гробнице неподалеку от стен Иерусалима.

Не так легко отыскать эту гробницу. Чтобы увидеть ее, вам придется преодолеть напористость пытающихся привлечь

ваше внимание людей. Вам может понадобиться пройти за золоченые алтари и пышные изваяния. Чтобы увидеть эту

гробницу, вам даже может понадобиться пройти мимо охраняемой священником пещеры, проскользнуть в дальнюю

комнату и своими глазами взглянуть на нее. Порой именно в храме трудней всего найти эту гробницу.

Но она там.

И когда вы встанете перед ней, склонитесь, войдите в нее, не говоря ни слова, и присмотритесь. Потому что там, на

стене, вы сможете обнаружить участки, обуглившиеся от божественного сияния.

Глава 27

Я ДУМАЮ, Я ВСЕГДА БУДУ ПОМНИТЬ ЭТОТ ПУТЬ

... Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили,

но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.

Мф. 20:28

«Как же мне поступить с Иисусом?» — Пилат задумался над этой проблемой первым, но каждый из нас также однажды

столкнется с ней.

Это правильный вопрос. Вопрос, который необходимо задавать. Что вы сделаете с таким человеком? Он называл Себя

Богом, но одевался как человек. Он считал Себя Мессией, но никогда не стоял во главе армии. Его почитали как царя, но

Его единственной короной был терновый венец. Люди склонялись перед Ним, как перед правителем, но мантию на Его

плечи накинули лишь для того, чтобы посмеяться.

Неудивительно, что Пилат был озадачен. Как понять такого человека?

Понять Его можно, если последовать за Ним. Пройти Его последним путем. Именно это мы с вами и делали. Мы шли по

Его стопам, следуя за ним повсюду. Из Иерихона в Иерусалим, из храма в Гефсиманию, из Гефсиманского сада на допрос, из дворца Пилата — на крест Голгофы. Мы видели, как Он шел: разгневанный — в храм, изможденный — в Гефсиманию, страдающий — по Виа Долороса. И, наконец, исполненный силы — из опустевшей гробницы.

Надеюсь, что пока мы шли с Ним бок о бок, вы размышляли и о своей собственной стезе — ведь у каждого из нас свой

путь, ведущий в Иерусалим. Своя дорога, пролегающая через бесполезную религиозность. Своя тропа, идущая по земле

отверженных. И каждый из нас, как Пилат, должен вынести свой приговор Христу.

Пилат прислушался к голосу толпы и оставил Христа одного.

А как поступим мы?

Я хотел бы завершить эту книгу рассказами о трех путях, трех путешествиях. Это истории трех рабов... и трех дорог к

свободе, которыми эти люди прошли.

Мэри Бэрбур могла бы рассказать вам о том, что такое рабство. Она знала о нем не понаслышке. Она помнила своих

госпожу и господина. Она могла подробно описать плантацию, глинобитный барак и нары, на которых спали рабы. Долгие

ночи. Жаркие дни. Удары плетей. Заточение. Мэри Бэрбур могла бы рассказать вам обо всем этом. Она была рабыней.

Но она предпочла бы рассказать вам о свободе. Именно это она и сделала.

В 1935 году участник Федеральной писательской программы постучался в дверь ее дома в городе Роли (штат Северная

Каролина). Финансируемая государством Федеральная писательская программа была создана, чтобы собрать и записать

воспоминания бывших рабов. Всего было собрано более двух тысяч воспоминаний. Эти люди — последние из тех, кто в

течение двухсот сорока шести лет познавали вкус рабства, — охотно рассказывали о своей жизни.

Они рассказывали о том, что им не позволялось читать, писать, покупать и заниматься торговлей. Им запрещено было

ходить в церковь, если только их туда не приглашали специально. Порка была распространена повсеместно, а тяжелый

труд казался неотъемлемой частью их жизни.

Когда их освободили, они оказались не готовы к свободе. Они бродяжничали в поисках работы. Многие стали

жертвами мошенников. Многие закончили на тех же плантациях, где они работали прежде.

Но из всех воспоминаний самыми яркими были воспоминания о часе освобождения. Ими они делились наиболее

охотно. Ночь, когда в город вошли янки. День, когда Марстер объявил им, что они могут идти куда угодно. Утро, когда они

пришли в господский дом и обнаружили его пустым.

Из всех историй об освобождении ни одна не была такой подробной, как история Мэри Бэрбур. Ей было десять лет в

ту ночь, когда отец разбудил ее и отвел в фургон, который должен был отвезти их к свободе.

Прежде чем вы прочтете рассказ этой женщины, представьте ее себе сидящей на крыльце дома в Роли. 1935 год. Мэри

Бэрбур уже за восемьдесят. Она раскачивается, подбирая слова. Маленькая старушка кажется еще более щуплой в

большом кресле. Тонкие пальцы дрожат, когда она подносит их к лицу. Обрамленные морщинами, но очень живые глаза

смотрят вдаль, как будто она пытается увидеть что-то у самой линии горизонта. Вы прислоняетесь к ограде крыльца и

слушаете ее историю.

Одна из первых вещей, которые я помню, — это как мой папочка разбудил меня ночью, велел надеть темное

платье и все время говорил, чтобы я молчала. Один из близняшек закричал, и папочка прикрыл ему рот

рукой, чтобы не шумел.

Пока мы одевались, он вышел наружу, осмотрелся, потом вернулся в дом и взял нас. Мы прокрались из

дома и вышли на дорогу, которая тянулась вдоль леса. Папочка нес одного из близнецов и держал меня за

руку, а мамочка несла на руках еще двоих малышей.

Я думаю, я всегда буду помнить этот путь. Кусты хлестали меня по ногам, ветер шумел в деревьях, а

совы и козодои кричали из листьев. Я еще не совсем проснулась и очень боялась. Но вот мы прошли мимо

слив, и там стояли мулы и фургон. На дне фургона лежало стеганое одеяло, туда нас, детей, и положили. А

папочка с мамочкой сели на сиденье впереди, и мы поехали по дороге.

Я очень хотела спать, но еще больше мне было страшно, так что я слушала, о чем папочка и мамочка

говорили друг с другом. Папочка рассказывал мамочке про то, что янки пришли на их плантацию, сожгли