Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский

class="p1">Она легко вскочила на стул, со стула на стол и сняла с окна штору из синей бумаги. Покрытое толстым слоем льда полуподвальное окно упиралось в сугроб, и дневной свет проникал только через самый верхний край его. Но все же комната озарилась вся — с двумя заваленными тряпьем кроватями, с жестяной печуркой, с грудой каменноугольной пыли, сваленной прямо в угол, — и огонек на фитильке стал почти невидим. Антонина Трофимовна потушила его, шумно слезая со стола.

— Вы здесь и живете?

— Пока живу.

— Что значит «пока»?

— Сами знаете. Пока живу, а завтра умру.

— Почему завтра?

— Ну, может, сегодня…

— И давно вы здесь ночуете?

— Давно, — сказала директорша. — У меня дома топить нечем.

— Одна?

— Нет, я тут была с Лизаветой…

— Какая Лизавета?

— Старшая банщица первого женского класса. Вот ее постель.

— А где она?

— Умерла. Третьего дня. Я ходила за хлебом, вернулась, а она уже застыла. Вчера я ее выволокла в первый женский класс, на мороз, положила на полок…

— Там она и лежит?

— Там и лежит…

Соня слегка отодвинулась от кровати Лизаветы. Лицо Антонины Трофимовны приняло строгое, замкнутое выражение. Она словно хотела сказать: «Ну, довольно болтать, с тобой до хорошего не доболтаешься, поговорим о деле».

— А баня как? — спросила она.

— Мы дольше всех в городе работали, — сказала директорша. — У нас котлы маленькие, меньше угля берут.

— Ну, а сейчас?

— Что «сейчас»? — не поняла директорша.

— Сейчас не работаете?

Тощее, черное, птичье лицо директорши дернулось от смеха:

— Да вы что, не видите, что у нас все стекла высадило?

— И стекла высажены и угля нет?

— Почему угля нет? — сказала директорша с некоторой даже обидой. — Я же и говорю, что уголь есть. Я, как пришла сюда, прежде всего угля напасла. Мне угля еще месяца на полтора хватило бы. И в печке моей этот уголь горит, Лизавета из котельной натаскала. У меня хорошая истопница была, все топила да топила, мы дольше всех работали, одни на весь город остались…

— А где же она теперь?

— Истопница? Как стекла вылетели, она домой ушла. А что ей здесь делать? Она уже еле на ногах держалась. Может, и умерла…

— Да, — сказала Антонина Трофимовна, — стекол мы не достанем. Их во всем городе нет. Да у вас все ли стекла вылетели?

— В трех классах ни одного стекла не осталось. В первом женском, в первом мужском и во втором мужском. По всему фасаду.

— А это как же? — спросила Антонина Трофимовна, указав на стекло в окне директорского кабинета.

— Да это же во двор выходит. Во дворе окна целы…

— А у вас все классы окнами на улицу?

— Почему все? Второй женский окнами во двор. Там стекла есть…

— Вот там и обогреть, — сказала Антонина Трофимовна.

— Один класс?

— Один класс. Посменно.

Директорша опять рассмеялась.

— Ну, это не раньше будущей зимы, если система весной оттает, — сказала она. — Ведь система-то замерзла.

— Система?

— Ну, трубы, понимаете. В трубах лед. Их теперь без автогена не отогреешь.

— А мы автоген достанем, — сказала Антонина Трофимовна. — На любом заводе. Скажем: пришлите нам автогенщика, и первыми будете мыться.

— Нет, вы не шутите? — проговорила директорша хмуро, но без прежней враждебности.

— Не шучу, — сказала Антонина Трофимовна. — Я и не думала, не гадала, что у вас уголь есть. А раз уголь есть, мы все остальное достанем.

Директорша задумалась.

— А кто же будет работать? Ведь я одна осталась, у меня никого нет.

— Дадим тебе народу, дадим! Вот она будет работать, — сказала Антонина Трофимовна, указав на Соню. — Сколько тебе человек надо? Десять? Пятнадцать? И пятнадцать дадим. Я тоже работать буду…

— Пойдемте, я вам все покажу! — внезапно сказала директорша. — Там еще в одном классе можно обогреть, если два окна фанерой забить. Система — я не знаю как… Если истопница успела из системы воду спустить, так система, может быть, ничего.

Она сбросила с себя одеяло, швырнула его на постель и, тоненькая, сгорбленная, с грязным старушечьим личиком, заторопилась наверх, ведя за собой Антонину Трофимовну и Соню.

Так Соня приняла участие в восстановлении бани. Каждый день она с раннего утра шла в баню и проводила там все время до вечера. Антонина Трофимовна действительно привела в помощь директорше девушек — не пятнадцать, конечно, а только пятерых, но и это было немало. Все они прежде работали на ниточной фабрике — фабрика летом уехала, а они по разным случайным причинам остались. Они входили в состав девичьей комсомольской бригады, которая сложилась в конце лета на строительстве укреплений под Ленинградом. Когда они вернулись в город, Антонина Трофимовна их уговорила бригаду свою не распускать, и они помогали ей в самых разнообразных работах, необходимых для того, чтобы люди могли жить.

Все они были закутаны с ног до головы — наружу торчали только закопченные носы и потрескавшиеся щеки — и никогда не раздевались, потому что никогда не бывали в тепле; у них от голода гноились пальцы на руках и пухли ноги, они с трудом ходили, а все-таки по молодости были очень разговорчивы, смешливы и даже неравнодушны к своей наружности.

— Вот если бы ты видела меня до войны! — говорила Соне то одна из них, то другая.

Все они, подобно Соне, любили Антонину Трофимовну и, подобно Соне, отдавали все силы, чтобы восстановить баню.

Но восстановление бани двигалось медленно. Всем распоряжалась директорша, которая вылезла из своей пещеры и оказалась очень дельной и властной. Она ревновала девушек к Антонине Трофимовне и старалась показать им, что в бане главная она, а не Антонина Трофимовна. Она даже умылась снегом, и лицо у нее теперь было белое, бледное, с морщинками, лицо девочки-старушки.

Два дня добывали они фанеру для окон, волокли ее на себе через Неву по льду, потом еще день прибивали эту фанеру к рамам. Сначала казалось, что никто даже молотка приподнять не может, но когда Антонина Трофимовна взобралась на подоконник и сама прибила первый лист, никому отстать от нее не хотелось. Прибивание фанеры взяла в свои властные руки директорша и все делала одна, разрешая девушкам только подавать гвозди. В котельную, опираясь на палку от швабры, приползла истопница. Всю ее раздуло от голода, переполнило водой, она дышала громко и часто, на ее одутловатом, распухшем лице глаз почти не было видно. Она села на кучу угля и сразу же разбранилась с директоршей, доказывая, что, уходя, все сделала правильно, воду из системы спустила, и теперь нужно только что-то отключить и что-то отогреть — и будет тепло, и вода