Звездная пыль (СИ) - Гейл Александра

Вот теперь он взглянул мне прямо в глаза, будто оценивая реакцию.

— Простите, но вы ничего не знаете о людях вроде нас: у вас есть масса запасных планов, а у балерины только один. Она либо становится примой, либо ломает себе здоровье за спинами более успешных коллег. Мы не знаем другой жизни и запасных вариантов. У нас одна попытка на счастье. Поэтому да, мне жаль Диану. Она просто сломалась.

— Но раз теперь вы счастливы, какой смысл жалеть соперницу?

— А вы счастливы не жалеть тех, кто осмелился помешать вам в ваших планах? — спросила я с намеком.

Уголки губ спонсора дрогнули в улыбке, но он сдержался, лишь взглянул на меня и ответил:

— Не льстите себе, вы мне не помешали.

Действительно, что это за глупость пришла мне в голову? Глупо было думать, что я успела оставить хоть малейший след в его душе и заставила колебаться по поводу правильности выбора. Это следовало прекращать. Навсегда.

Подавляя внутренний протест, я изобразила усмешку, сделала шаг к Виту и, запрокинув голову, прошептала:

— Тогда и вы мне не мешайте. Я не боюсь, не отступаю, не строю запасные планы и не гожусь на эту роль сама. Идите к жене, вешайте лапшу на уши ей, спите с кем хотите, только выметайтесь из моей жизни. Отмените вашу доставку бездушных, однообразных цветов, не присылайте мне письма. Эта пародия на близость мне не нужна. Найдите способ потешить самолюбие без моего участия.

Взглянув на него напоследок, я дернула на себя дверь и затерялась в коридорах театра. Забежала в гримерку под удивленными взглядами уже покидающих театр коллег и застыла столбом. На столике красовался букет кроваво-красных роз, сдобренный уже знакомыми ландышами. К нему прилагалась записка на той же тисненой бумаге, что уже попадалась мне сегодня в руки:

«За «Рубины».

Эта мистически выверенная смена букета вызвала у меня приступ удушья, и я поняла, что полностью не изгоню Астафьева из своего сердца никогда.

— Нарисовать фоторобот любовницы твоего отца со слов матери? — рассмеялся Эд, весело посмотрев на меня поверх столика в кафе. Но, наткнувшись на мой серьезный взгляд, быстро замолк. — Извини, наверное, я чего-то не знаю.

В этом месте мне потребовалась пауза, и я сделала большой глоток фруктового чая, прежде чем начать рассказ о своей семье. Удивительно, но на этот раз было легче. Виту я рассказывала обо всем впервые. Не потому, что он ах как запал мне в душу с самого начала (хотя, может, это повлияло тоже), просто до него не находилось человека, осмелившегося спросить меня о прошлом в открытую. Обычно люди трусят спрашивать о личных катастрофах, предпочитая слухи и домыслы. И Эд бы не спросил. Но мне нужна была его помощь, и пришлось рассказать о ситуации матери, о том, по какой причине я ищу женщину из варьете.

— Досталось тебе, — сказал он сочувственно, и я непроизвольно вырвала руку из его утешающей ладони. Осознала ошибку, конечно, но мне вовсе не нужна была жалость.

Он свою ошибку понял и немножко нахмурился, но ничего не сказал.

— Ну так ты мне поможешь? — потребовала я.

— Нат, ты очень усложняешь, — отказался он. — Есть масса других способов. При расследовании убийства твоего отца как минимум полиция должна была опрашивать женщину, к которой он собирался уйти. Ты не думала поговорить с полицией?

— Я похожа на человека, у которого есть связи в полиции? Или думаешь, с дочерью убийцы, которая, скорее всего, является носителем параноидальной шизофрении, охотно пойдут на контакт? Плюс, я более чем уверена, что стоит мне попытаться добраться до этой истории, как вмешаются родные отца. Они очень не хотят ворошить грязное белье и мне уже дали это понять.

— Ты сказала, что это случилось под Новый год?

— Да, — кивнула я.

— Отлично. Послушай, ты доверяешь мне и моему житейскому опыту? — спросил Эд.

— О чем ты? — вздохнула я.

— Скажи мне, какого числа умер твой отец? — спросил он с грустной улыбкой.

Больше он ни о чем меня не спрашивал, лишь попросил взять паузу и подумать еще неделю. Я была против, но фотограф ни в какую не соглашался так сразу, а другого человека его профессии, не связанного с театром, я не знала. Вынуждена была пообещать обдумать все еще раз.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Думала, что буду дуться на Эдуарда и сходить с ума от нетерпения, но вместо этого потратила все время на планирование нового года. При том, что я почти всегда отмечала этот праздник в одиночестве, тут вдруг мне поступило целых два предложения присоединиться: от Дэна и его жены, а также от Юры, который решил потратить праздничную ночь на выступление в вип-ресторане. Каюсь, я хотела выбрать премьера, но скрипач оказался настойчивее. Его стараниями празднование в принципе переместилось в тот самый ресторан, а я оказалась вроде как парой нашему легендарному музыканту. Это было несколько неожиданно, так как после памятного поцелуя он меня не трогал. Скрипичный концерт, на который Юра меня пригласил, перетек в ужин, но мы лишь вспоминали времена учебы. И вот пожалуйста: Новый год будем встречать компанией на восемь пар, и прима со скрипачом — одна из них.

В общем, в круговороте дней я почти забыла о своей просьбе и очень удивилась, когда накануне годины смерти отца мне позвонил фотограф и пригласил съездить на кладбище вместе.

Шагая по промерзшей, едва припудренной пушистыми хлопьями снега земле, я немного стыдилась того, что плохо помнила, где находится могила. В смысле, мне было неловко перед Эдом, но не объяснять же, что это своего рода акт протеста. Отец хотел бросить нас в жизни, я не баловала вниманием его последнее пристанище. Можно было оправдывать себя отсутствием времени и личного автомобиля, но правда была в том, что я все эти годы злилась на отца за измены, попытку уйти, ложь… За то, что любила, а он меня предал.

— Прости, здесь все слишком однообразное, — буркнула я, засовывая руки в карманы пальто. Пальцы ужасно мерзли на холоде.

— Не извиняйся, — мягко ответил фотограф.

— Зря мы сюда поехали, не нужно было соглашаться, — ворчливо пожаловалась я. — Кстати, ты так и не сказал, подумал ли над моим предложением.

— Подумал. Позже поговорим, — отмахнулся он.

Я протиснулась между слишком близко поставленными оградами и огляделась. Кладбище практически пустовало. Это и логично: захваченные праздничной атмосферой люди предпочитали выбирать друг другу подарки, а не навещать умерших родственников. Кроме нас поблизости были только двое людей: женщина и ребенок лет десяти. Они стояли около одного из памятников, и внезапно… внезапно мне стало дурно, потому что я узнала этот памятник. Забыв обо всем на свете, рванула вперед, чтобы убедиться в правильности догадки, а на расстоянии метров пяти застыла, бестолково ловя ртом воздух.

Женщина что-то услышала или почувствовала, обернулась и побледнела, как привидение. Прижала ближе к себе мальчика, из-под шапки которого тут и там выбивались рыжие волосы. Цветом как у человека, на могиле которого эти двое стояли.

Выходит, у моего отца была не толпа любовниц, а другая семья. Полноценная, любимая, не наша. Та, в которую он хотел уйти. К другой женщине и другому ребенку.

Я мысленно отругала себя последними словами. Я думала найти эту женщину, чтобы простить с ее помощью отца, но вместо этого только сильнее возненавидела. Если раньше я надеялась, что папа хотел бросить ревнивую маму, но собирался поддерживать отношения со мной, то теперь поняла, что обманывала себя. Он нашел замену всем.

Поборов первую растерянность, я сделала еще несколько шагов по направлению к могиле. Но смотрела только на женщину, которая разрушила нашу семью, и с горечью отмечала, что, пусть безусловной красавицей она не являлась, в ней чувствовалось тепло, которого была напрочь лишена моя мать. Да и, бессмысленно врать, я — тоже, причем с детства. Ласковые домашние девочки не танцуют ведущие партии в балете.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А кто вы такая? — спросил мальчик, отвлекая меня от изучения его матери, и я перевела взгляд на… брата? Впрочем, о чем это я? На совершенно постороннего ребенка… от моего отца.