Шахидка с голубыми глазами - Андрей Дышев

Я вернулся в «Уно», дал задний ход, выкручивая руль до упора. Остановился, потуже затянул ручник. Теперь моя машина перегораживала микроавтобусу выезд задним ходом. Вперед он тоже не сможет проехать, так как капот упирается в стену дома. Сколько уничижительных испанских слов и выражений полетит в мой адрес! Какие сочные, пробирающие до дрожи эпитеты! Зато я взял его на короткий поводок – хоть и может лаять, но никуда не денется.

Вода, льющаяся с крыши, образовала водяную штору, и мне приходилось продвигаться к металлической двери, прижимаясь спиной к стене. Отвратительная погода! Она словно подталкивает меня к выводу о том, что мое расследование увязло в непроглядной серой мгле. Что я выяснил? Какие тайны постиг? Гоняюсь за какой-то девчонкой в надежде на то, что она даст мне исчерпывающую информацию по преступникам. А если не даст? Если она ни черта не знает?

Мне даже страшно было думать о том, что я, как слепой, потерявший поводыря, уже долгое время шел совсем не туда, куда надо было. Я дошел до двери клуба и последовательно нажал пять цифр, как это делал профессор. Сработал замок. Я перешагнул порог, тихо прикрыл дверь за собой. Каменная лестница под сводчатым потолком вела вниз. На стенах горели светильники, похожие на древние факелы.

Я спустился в коридор. Меня настораживало отсутствие людей. Как я понимаю, в литературном клубе всегда должны находиться очарованные поэзией фанаты, которые знакомятся с книжными новинками, беседуют, спорят друг с другом, пьют кофе, курят ароматные сигареты в длинных мундштуках. Тем паче в такую дрянную погоду… В коридоре было сумрачно, и я едва не снес стоящий у стены раздвижной агитационный щит с большой фотографией молодого человека. Над его головой, словно венец, блестела золотистая надпись: «Социалистическая рабочая партия».

Вовсе не желая оскорбить политические пристрастия членов клуба, я бережно поправил щит и пошел дальше. Коридор заканчивался небольшим актовым залом мест на тридцать, со сценой и кафедрой. На стенах в творческом беспорядке были развешаны портреты мужчин и женщин, преимущественно пожилого возраста, без пояснительных текстов и автографов. Это помещение здорово смахивало на красный уголок в каком-нибудь провинциальном Доме культуры. Тут даже запах стоял соответствующий – пахло сырой плесенью, старой мебелью и побитым молью бархатным занавесом. Я подумал о том, что миллионерши с брюликами, повернутые на восточной поэзии, могли бы арендовать для своих литературных оргий более приличное помещение.

Убедившись, что профессор не выступает здесь перед благодарной публикой и, по-видимому, в ближайшие часы не будет выступать, я вернулся в коридор и устремился в его противоположный конец. Там я нашел туалет с неисправным бачком, из которого с шумом Ниагарского водопада хлестала вода, и маленький кабинет, задыхающийся от высоких, под потолок, стеллажей, заваленных старыми книгами и журналами.

За столом сидела старушка и, методично слюнявя кончик указательного пальца, перелистывала замасленные страницы какой-то книжки. Ее фиолетовые волосы были коротко пострижены и на темечке стояли дыбом; на тонком, загнутом книзу носу сидели тяжеловесные очки с толстыми линзами.

Увидев меня, старушка воткнула высохший палец в страницу и необыкновенно звонким голосом затараторила:

– Никого нет, клуб закрыт, идет работа с архивами!

От архивной пыли у меня со страшной силой засвербело в носу, и я громко чихнул. Старушка вздрогнула и замолчала.

– А где профессор Веллс? – спросил я, заглядывая за стеллажи.

– Его нет, – отрывисто ответила старушка, плюя на кончик пальца. – Он не собирался сегодня приезжать. Он читает лекцию завтра.

– Вы что-то путаете, – произнес я, криво улыбаясь, как если бы старушка позволила себе какую-нибудь непристойную шутку. – Он зашел сюда пятнадцать минут назад.

– Если бы зашел, то я бы его увидела, – безапелляционно ответила старушка. – Я же не слепая!

И, словно желая подтвердить бесспорность этого изречения, она подняла лицо и продемонстрировала мне свои огромные глазища, неимоверно увеличенные толстыми линзами очков. Впрочем, меня больше поразило то, что глаза смотрели в разные стороны: один на мое правое плечо, а другой – на левое. Не берусь судить, в каком жутком перекошенно-полископическом виде я представлялся ей. Так чего удивляться, что она не узнала профессора?

Глава 18

ИНИЦИАТИВА ВО ВРЕД

Старушка вернулась к своему занятию, продолжая слюнявить букинистический шедевр, а я выскочил в коридор и громко позвал профессора. Ничего, кроме низвергающейся из туалетного бачка воды, я в ответ не услышал. Недоумевая, я еще раз заглянул в актовый зал, не поленился подняться на сцену и протрясти запыленный занавес. Вернулся к лестнице, затем снова заглянул в туалет и только после этого обратил внимание на малоприметную дверь со стеклянными вставками. На двери был английский замок, который запирается самостоятельно. Я оттянул его язык и открыл дверь.

Скрип двери вспугнул стаю голубей. Птицы вспорхнули и, закручиваясь в спираль, стали подниматься в дождливое небо. Передо мной был грязный двор, похожий на дно каменного колодца, крест-накрест перечеркнутого бельевыми веревками. Я обошел его, заглянул в арку и увидел оживленную, запруженную автомобилями улицу.

Профессор улизнул от меня, как от надоевшего попутчика. Он не хотел, чтобы мне стало известно о неких тайных сторонах его испанской жизни. Это мог быть бизнес, в суть которого он не хотел меня посвящать. Это могла быть женщина, о которой я не должен был знать. Это могло быть все, что угодно.

Я вернулся обратно через застекленную дверь. Я вспомнил об утреннем предложении профессора вылететь сегодня же домой и, на свое удивление, не увидел в нем ничего крамольного или невозможного. Если профессору начхать на собственную жизнь, если он не внял моим требованиям, если он запросто обходится без меня, то зачем я ему нужен? За себя я как-нибудь сумею постоять – и здесь, в Мадриде, и уж, конечно, у себя дома. Впрочем, если кому-то будет охота связываться со мной.

Клянусь, не жгло бы мне душу необоримое желание увидеть Яну, то плюнул бы на все и улетел домой.

Старушка по-прежнему штудировала архивы и снова при моем появлении оглушительно звонко объявила:

– Клуб закрыт, инвентаризация архивов, никого нет!!

Она мне напомнила прикормленную дворняжку, обязанность которой состояла в том, чтобы лаять на всякого встречного.

– Я ищу русскую девушку, – сказал я старушке. – Ее зовут Яна. Она прилетела вчера вечером, и ее, по-видимому, привезли сюда.

Старушка вскинула на меня свои фантасмагорические глаза.

– Здесь никогда не было девушек, – сказала она внятно и строго, как если бы произносила библейский постулат.

Я вынул из кармана банкноту номиналом десять евро, протянул ей и повторил свой вопрос.

– Так сколько ей, вы говорите? Двадцать пять лет? Каштановые волосы? – уточнила старушка, заталкивая купюру в потрепанный кошелек с золотистой защелкой, и поскребла ноготочком с облупленным лаком кончик носа. – Не видела. Здесь самая молодая – это я. Современные девушки поэзией не интересуются. Они думают только о сексе. Они занимались бы сексом сутки напролет, если бы им не надо было есть и пить… Секс заменяет им все. Мне иногда кажется, что они запасаются им впрок, как медведи запасаются едой перед зимней спячкой… Я сполна отработала ваши мерзкие деньги?

От архивной пыли (или от слов старушки?) у меня запершило в горле. И вообще мне казалось, что пыль пропитала меня насквозь, что она вошла в поры моей кожи, проникла в мозг и теперь внутри меня буйно разрастается плесень, и мне стало так скучно и тоскливо, что захотелось лечь на стеллажную полку, накрыться ветхой газетной подшивкой и немедленно мумифицироваться.

Даже не попрощавшись, я реактивным снарядом взбежал по лестнице и выскочил на улицу. Только когда за моей спиной клацнул электрозамок и за ворот рубашки попала тонкая дождевая струйка, мне стало немного легче, и я по-детски возрадовался жизни.

Тут мои уши уловили нудный протяжный вой автомобильного сигнала. Я повернул голову в сторону кондитерской лавки и увидел толстого мужика в потертой кожаной куртке, накинутой поверх засаленной майки. Он стоял рядом с распахнутой настежь дверью синего микроавтобуса и со злостью давил на сигнальную кнопку. Ага! Особенности русского национального паркинга возымели действие!

Не слишком усердствуя в торопливости, я приблизился к своей «Уно». На моем указательном пальце, весело позвякивая, крутилась связка автомобильных ключей. Увидев, что я собираюсь открыть дверь легковушки, толстяк перестал сигналить и бешеным слоном попер на меня. В другой обстановке я бы пригасил конфликт лучезарной улыбкой и предложением пропустить по стаканчику андалусского хереса. Но сейчас я намеревался использовать гнев водителя микроавтобуса во благо своего замысла. Глядя на верзилу независимо и даже с презрением, я продолжал ковыряться ключом в замке двери.