Мужья и любовники - Рут Харрис

Вступив во второй год своей брачной жизни, Кирк и Кэрлис были так же неимоверно счастливы, как и раньше, только Кэрлис все не оставлял страх, что это счастье у нее отнимут. Она боялась, что Кирк заболеет. Что он умрет. Или с ним произойдет несчастный случай. Или он влюбится в другую. Она с ужасом представляла, что утром, за завтраком он заявит, что разводится с ней. Что она ему надоела. Каждый день, когда Кирк уходил на работу, она боялась, что он не вернется домой. Всякий раз, когда он, купив в ближайшем киоске газету, вновь появлялся дома, ей казалось, что солнце выходит из-за облаков. Но прошел еще год, ничего такого, что рисовало ее воспаленное воображение, не случилось. На вторую годовщину свадьбы Кирк подарил ей серебряный набор с ее инициалами, а выходные они провели в глухом романтическом уголке штата Пенсильвания.

– Даже не знаю, как ты меня терпишь, – сказал он.

Это была его обычная манера – он таким образом извинялся, что слишком много времени уделяет работе. Двенадцать часов – это был его нормальный рабочий день; в субботу он был почти невыносим, а в воскресенье не находил себе места, предвкушая, что завтра снова появится в своем рабочем кабинете. Работа была для него как наркотик; но, к счастью, будучи представителем «Суперрайта» по связям с общественностью, Кэрлис хорошо представляла себе, чем он занят.

– Бонни всегда говорила, что мне следовало бы жениться на своей работе.

– Но я не Бонни, – напоминала ему Кэрлис, ощущая превосходство над предшественницей и испытывая гордость оттого, что находит общий язык с Кирком и может поддерживать разговор на достойном уровне. День за днем она все больше верила в свое счастье.

Она уже не думала, что ей суждены одиночество и тоска. Она уже уверовала в то, что и впрямь ей уготована счастливая жизнь, а годы бездорожья – это просто плата за безоблачное будущее.

В детстве и молодости Кэрлис всегда остро ощущала одиночество. Единственное, чего она хотела в пятнадцать или шестнадцать лет – познакомиться с парнем, который пригласил бы ее в субботу в кино или на танцы, который взял бы ее на переменке за руку. Но никто не обращал на нее внимания. Она была слишком застенчивой, слишком неуклюжей, слишком бесцветной. За первые три года в старших классах у нее не было ни одного свидания. Первое состоялось только тогда, когда Кэрлис уже заканчивала школу.

Джонни Рубинштейн был прыщавый толстяк – в своем роде такой же неудачник, как и она. Он был из богатой семьи, но хотя его родители устраивали пышные приемы, надеясь таким образом сколотить сыну компанию, ничего не получалось; подобно Кэрлис, Джонни в одиночку поедал свои школьные завтраки, один шел домой, всегда был последний, кого приглашали в спортивные команды, и субботние вечера коротал в своей комнате. И опять-таки, подобно Кэрлис, он был круглым отличником. Он писал стихи, а когда ему было семнадцать, напечатал рассказ в «Сатэрдей ивнинг пост». Джонни пригласил Кэрлис в кино, кажется, это был фильм «По совету и с согласия», и весь сеанс они просидели с замирающим сердцем, держась за руки. На следующей неделе Джонни снова пригласил Кэрлис – на сей раз в театр, на «Мою прекрасную леди», – так Кэрлис впервые попала на Бродвей. Когда, прощаясь, он неуклюже попытался поцеловать ее, Кэрлис удивила и его и саму себя: она не только откликнулась, но и сама принялась его страстно целовать.

Встретились два неудачника, которые отныне проводили все свободное время вместе, никого вокруг не замечая и даже благодаря своим отличным оценкам ощущая превосходство над другими. Лига двоих. Они клялись друг другу в любви, жадно обнимали друг друга, но в решающий момент всегда останавливались. Кэрлис боялась забеременеть; Джонни боялся сделать ей ребенка. В конце концов, Кэрлис жестоко оттолкнула первое живое существо, которое вообще обратило на нее внимание.

– Держу пари, что она выдавливает ему прыщи и думает, что это секс, – случайно услышала как-то Кэрлис слова Тони Фрейман, входя в дамский туалет. Тони пользовалась успехом. Это была блондинка, которая носила кашемировые свитера и – единственная в классе – ранец от Гуччи. Вместе со своей лучшей подружкой Элис Холмс они потихоньку курили, стоя у открытого окна. Кэрлис они не заметили.

– Думаешь, они кончают одновременно? – спросила Элис, и обе захихикали. Элис была крупная, мускулистая девушка из видной семьи. У нее был резкий, неприятный голос.

– Вряд ли, – ответила Тони. – Могу поспорить, что Кэрлис фригидна. – Они снова залились смехом, и Кэрлис, поняв, что речь идет о ней, поспешно вышла.

Услышанное настолько обескуражило Кэрлис, что отныне она не хотела ни видеть, ни говорить с Джонни; она отказалась даже объяснить ему такую перемену. Он написал ей письмо, длинное, судя по тому, как распух конверт, но она вернула его нераспечатанным. Так Кэрлис и закончила школу, ни с кем не встречаясь и всякий раз опуская глаза, когда Тони или Элис попадались ей навстречу. В конце концов, она горько раскаялась в том, что оттолкнула Джонни, но, помня об унижении, которое испытала, подслушав разговор подруг, не знала даже, как извиниться перед ним.

В колледже Кэрлис оставалась такой же застенчивой и нелюдимой девицей. На второй год Алан Эйхнер, будущий юрист, с которым она слушала курс по истории, лишил ее невинности. Как-то ясным зимним днем после занятий она зашла в квартиру, где вместе с Аланом жили еще трое студентов, готовившихся к поступлению на юридический факультет. Он повел ее прямо в крохотную неубранную спальню и запер дверь. Под звуки стереопроигрывателя и дребезжание пустых пивных банок под ногами он принялся поглаживать ей грудь. Потом задрал юбку и стащил трусики. Кончил он очень быстро.

– Ты что, девушка? – недоуменно спросил он, одеваясь. – Точно, девушка.

Кэрлис натянула трусики, привела себя в порядок и отправилась в одиночестве домой, разглядывая свое отражение в витринах магазинов на Уэст-Энд-авеню. Может, теперь она выглядит по-другому, может, видны какие-нибудь знаки того, что она «это сделала»? Но ничего не было, кроме боли и застывшего в глазах выражения стыда.

Хотя Алан по-прежнему пользовался ее лекционными записями, Кэрлис он никуда больше не приглашал, в том числе и к себе домой. А после окончания весеннего семестра она его вообще больше не видела. Первый сексуальный опыт Кэрлис оказался сплошным разочарованием. Она не могла взять в толк, что все в этом находят. Песенки, книги, перешептывания «об этом» – все чушь. Неужели это и называют сексом? Ее последующие связи, поспешные, безличные, обескураживающие, унизительные, только подтверждали ее первое впечатление.

Впервые Кэрлис поняла, что секс может приносить наслаждение, о чем она так много читала, во время ее недолгой службы в лавке, где торговали восточными коврами. Владел ею добродушный и приветливый армянин; у него был сын, Алекс, молодой человек – всего на три года старше Кэрлис – приятной наружности, с мягкими чертами лица и оливковой кожей, которого с детства приучали к тому, что он унаследует дело отца. Может, все объяснялось различием в традициях и воспитании, а может, Алекс Вартанян увидел в Кэрлис то, что предстояло через много лет увидеть Кирку и Джорджу, но так или иначе он буквально прохода ей не давал. Клал ей на стол цветы, приносил армянские лакомства, которые отлично готовила его мать. Как-то он пригласил ее на прием в честь открытия выставки старинных ковров, а потом – на обед в ресторан «Арарат» на Тридцать шестой улице. Он проводил ее домой, поцеловал на прощание и спросил, не согласится ли она снова встретиться с ним.