Дважды любимая - Анри Ренье

— Вот, приблизительно, что нам рассказал господин Тобисон и что имеет ближайшее отношение к тому странному положению, в которое любовь ставит иногда некоторых любовников, — сказал тогда г-н де Пармениль, который в качестве превосходного лингвиста с таким же успехом мог бы перевести тираду толстого англичанина на китайский или на персидский язык. — Итак, несколько времени тому назад он был в Риме, где познакомился с одною куртизанкою по имени синьора Олимпия. Красавица ему нравилась, и он частенько ходил к ней ночевать.

Однажды утром, когда он еще спал, он увидел, полуоткрыв глаза, довольно пожилого человека, который клал на кресло тщательно вычищенное платье, снятое с себя милордом накануне вечером. Этот же человек нес в руках и башмаки. Надо вам сказать, что господин Тобисон, у которого большие ноги, весьма дорожит хорошим состоянием своей обуви. В этом отношении ему приходилось жаловаться на небрежность римской прислуги. Этот же человек, наоборот, принес ему башмаки, блестевшие восхитительно. Господин Тобисон в восторге от этой новинки возымел мысль попросить синьору уступить ему этого лакея. Услышав эту просьбу, Олимпия разразилась безумным хохотом. Мнимый лакей был никем иным, как французским дворянином, весьма богатым. Эта дама не только вытягивала из него большие суммы, но и возлагала на него самые омерзительные работы по кладовой, прихожей и спальне.

Рассказ г-на Тобисона был встречен общим одобрением; едва он был закончен, как кавалер де Герси, встав из-за стола, крикнул во все горло своим громким, хриплым голосом:

— В добрый час, господа!.. Этот дворянин-лакей мне нравится, и вот, по правде сказать, пиковое-то положение!..

Внезапный восторг кавалера де Герси пробудил общий шум. Впрочем, ужин подходил к концу. Запах вин и кушаний еще отяжелил и без того душный воздух. Все говорили сразу, слова перекрещивались, не дожидаясь ответов. Г-н Гаронар рисовал на бумаге вольные фигуры, переходившие из рук в руки. Г-н де Бершероль позванивал золотом в своих карманах. Г-н де Сен-Берен напевал; м-ль Варокур начинала разоблачаться и пробовала производить перезвон на тарелках. Г-н де Пармениль говорил по-китайски сам с собою. Г-н де Клерсилли пытался встать, но ноги не обещали унести его далеко. Белая кошечка г-жи Дамбервиль осторожно прогуливалась по столу, бродя между хрусталем и блуждая около цветочного плато, где быстрым и вороватым движением лапки она разрывала одну из растрепанных роз, лепестки которой мягким дождем падали на скатерть.

Беспорядок длился довольно долго; наконец, когда он достиг апогея, танцовщица сделала знак г-ну де Портебизу, и оба исчезли, сопровождаемые белою кошечкой, скользнувшей за ними. Никто не обратил внимания на их уход. Аббат Юберте спал, и его большая голова склонялась то к правому, то к левому плечу. Он не проснулся даже при падении де Герси, скатившегося под стол, вокруг которого г-н Томас Тобисон де Тоттенвуд, малиновый, в своем красном платье, но еще твердо стоявший на своих огромных ступнях, носил на вытянутых руках м-ль де Варокур с подобранным на бедрах платьем и с обнаженными ляжками.

VII

Каждое утро пустая карета г-на де Портебиза останавливалась у решетки дома м-ль Дамбервиль, куда Бургундец и Баск являлись аккуратно за своим господином. С того вечера, когда происходил ужин, он не выходил от танцовщицы. К полудню он посылал сказать своим слугам, чтобы они возвращались домой и не преминули приехать за ним завтра. Итак, оба плута, проболтав два часа с привратником, уезжали; но вместо того, чтобы стать позади кареты на запятки, они с удобством располагались внутри на подушках и приказывали везти себя спокойно домой, словно знатные господа.

Они сообщили г-ну Лавердону, когда он, по обыкновению, пришел причесывать г-на де Портебиза, о любовном приключении последнего, и стараниями г-на Лавердона весть эта быстро распространилась по городу. Разумеется, то была не первая проказа м-ль Дамбервиль; в свои любовные похождения она вкладывала смелую свободу; но шум по поводу ее последнего выбора удвоился благодаря скандалу, который поднял вокруг него кавалер де Герси.

Кавалер повсюду носился со своею яростью, и она у него не ослабевала. Он разражался бранью против г-на де Портебиза, которого обвинял в неблагодарности, и против м-ль Дамбервиль, поведение которой проклинал. Ежечасно он осыпал неверную свирепыми, нацарапанными наспех письмами, которые оставались без ответа.

Ежедневно приходил он обновлять свое бешенство на самое место своего бесчестия и уносил его обратно, напоив его новою силою. Невзирая на его крики и его исступления, решетка дома Шайльо упорно оставалась запертой.

Тщетно вел он переговоры с привратником, у которого ни его шум, ни его угрозы не могли вытянуть ничего, кроме того, что м-ль Дамбервиль отдала приказ никого не пускать, кто бы то ни был.

Г-н де Герси бесился впустую. Когда он утомлялся кричать и показывать кулаки своему невидимому сопернику, он отирал со лба пот и садился на тумбу, с которой в припадке новой ревности вскакивал внезапно, одним прыжком и принимался снова стонать и вопить.

Так продолжалось почти с неделю. Лучше всего было то, что, встречая там ежедневно Баска и Бургундца, приезжавших туда в те же часы, он, в конце концов, сделал их поверенными своего несчастия.

Особенно нравился ему Баск. У него было длинное, худое, насмешливое лицо, и он с почтением выслушивал сетования кавалера, не перестававшего осыпать бранью г-на де Портебиза. Баск и Бургундец, по-видимому, с немым удовольствием слушали, как хозяина их честили мерзавцем, вором и негодяем. Время от времени они подталкивали друг друга локтем и тихонько хихикали. Г-н де Герси горячился еще пуще. Привратник за решеткой хохотал во все горло. Кучер на козлах держался за живот от смеха. Порою прохожие, приняв все это за ссору пьяных слуг, хотели вмешаться и позвать стражу. Кучер успокаивал их, тыча себе пальцем в лоб и давая понять любопытным, что бесновавшийся был не в своем уме.

— Да, Баск, твой господин — висельник, — рычал г-н де Герси. — Да, Бургундец, он — скот; запомни это хорошенько и извлеки из этого пользу; а меж тем я любил его, этого мальчика; он нравился мне, и вот как он меня отблагодарил! Он видит меня пьяным, под столом, уводит мою любовницу и запирает у меня под носом ее дверь, и все это без всякого предупреждения. А меж тем я любил этого чудака, а теперь я буду принужден проколоть ему шкуру в двадцати местах и драться с ним на дуэли!

Г-н де Герси принимал тогда соответствующее лицо.

— Смотри, Баск, — продолжал он, — и ты, Бургундец, смотри! Мы приезжаем на место поединка. Мы раздеваемся. Шпаги одинаковой длины. Я нападаю, он защищается, я отбиваю, он отступает, я перехожу в нападение, настигаю его. Он падает… Врач наклоняется над ним: «Господин де Портебиз скончался!» — «Ах! Он скончался, господин де Портебиз? Я, честное слово, сожалею об этом, сударь; он был хорошим товарищем; вот какова наша жизнь!» И все это, Баск, понимаешь ли, из-за какой-то девицы Дамбервиль!

И кавалер показывал кулак маленькому домику, видневшемуся из-за деревьев в конце оледеневшего сада, который блистал инеем на солнце и, казалось, смеялся в нос над покинутым любовником.

— Разве я нуждаюсь в этой Дамбервиль? — продолжал г-н де Герси. — Разве мне приятно изображать пса у ее дверей? Почему этот дурак не сказал мне: «Герси…» Но нет! Он поступил со мною слишком бесцеремонно; если бы не это, я бы ему уступил ее от всего сердца; я имел ее столько, сколько хотел. И сыт и пьян!..

Баск и Бургундец кивали головами в знак согласия.

— Надоели мне и ее ужины, и ее альков! Неужели ты думаешь, Бургундец, что мне приятно садиться за ее стол между старым толстым аббатом и этим болваном Гаронаром, похожим на воробьиное чучело, терпеть шутки дурака де Клерсилли и выслушивать тирады господина де Бершероля! Ох, а путешествия господина де Пармениля и его рассказы про лапландок и про китаянок! Уж если на то пошло, я предпочитаю Сен-Берена; он разыгрывает фата и душку, чтобы понравиться женщинам, и отпускает им свои глупости; но, по крайней мере, он знает толк в лошадях и умеет отличить кобылу от жеребца. Он делает вид, что вдыхает розы; но, в сущности, ему мил лишь запах навоза. Ты спросишь меня, Баск, почему я оставался в этом бедламе?

Баск ни о чем не спрашивал: он по привычке чесал кончик носа и терпеливо выслушивал иеремиаду кавалера.

— Что там делал я, ослиная башка! Я был любовником мадемуазель Дамбервиль. Ты не знаешь, что значит быть любовником мадемуазель Дамбервиль! Негодяй твой барин знает это теперь; он должен был узнать это за то время, что он заперт с нею. Послушай, мне кажется, что я менее сержусь на него, беднягу! Нет, я совсем не сержусь на него. Нет, в самом деле, если бы он вышел из-за этой решетки, то я подошел бы к нему. «Эх, несчастный Портебиз, вот что с тобою стало. Лицо у тебя в аршин, выражение унылое! Ты теперь сговорчивее; с тобою можно побеседовать. Ах, ну и дела! Но говори же! Грудь у нее прекрасна, ну, а остальное? Ха-ха-ха! У нее руки худые и бока жесткие. Она уже не очень молода, друг мой, наша Дамбервиль! У нее колкие губы и сухая кожа. Ах! Портебиз, ты сам во всем виноват!»