Буги-вуги - Алексей Синиярв

Иоанна Богослова послушай, чадо, вразумитесь мужи и отроки: „близость с женщиной всех, кого они не обнимут и, уловив, не представят дьяволу, сделав тех мужей мягкими, бесстыдными, безрассудными, гневливыми, жестокими, подлыми, малодушными, немилосердными, болтунами и, прямо сказать, несущими в себе все душевредные женские пороки — и тем самым отягощат их души“».

Известны нам нравы их и наклонности. Хороши ли они? Достойны ли человеков? Ведь и психиатры гораздо чаще болезни душевной подвержены потому как окружение их таково, да не удивит нас теперь образ наш — кем мы стали? И неужели не прав Иоанн Богослов?

Прав.

Прав он, скажу и повторю тысячу тысяч раз, ибо в лоно мы вверглись огненное, в геенну адову, в окружении постоянно бесовском пребываем — быть ли нам теми, как задумал Создатель — владыками мира сего? Пока рядом мы с ними — не быть! Не быть нам достойными имени человеческого. В тяготах — быть! В поте лица своего, по дорогам в ад ведущим — идти! Света белого не видеть, пособникам дьяволу служить, ибо с пособницами его спим, едим и обитаем, да еще чад плодим. Горе, горе тебе, человек!

Горе.

Так неужели впустую втолковывают миру: берегись! Не глас ли это вопиющего в пустыне? Люди, подумайте, поймите, осознайте, да обратятся ваши сердца к вам стороной разума и подскажут единственно верное — ведь самое главное глазами не увидишь. Не уподобляйтесь аспидам, не погрязайте до предела в нищете духовной, обратите свой взор на себя и обреките лукавых на уготовленное им и отриньте от них и успокойтесь на человеческом.

Да только одно терзает в скорби бесконечной: говорящий глупцу говорит глухому, тот в конце переспросит: «А что ты сказал?»

21

С самого со с ранья Минька спать не дал — уронил гирю. Не удержал, атлет хренов. Стоит себе гиря и стоит, ну на кой тебе ее трогать, а? К тому же раз в полгода. Дергает тебя? Какой, спрашивается, толк с твоего апполонства? Геракл в сушеном виде.

Разве это сон?! Это издевательство, а не сон!

От тетенек Минькиных торт вафельный остался. С чайком оприходовали, только хрустнул. И на базар.

Идти всего ничего, да у входа таксо зацепили, какая ему? всё равно к центру. Набило тридцать копеек, отстегнули юксовый — и у ворот.

Воскресенье — радостный день. В воскресенье на базар со всех магазинов завалящее барахло свозят, то, что на самых дальних полках пылится. У каждого магазина своя палатка или киоск. Или прилавок, если нет ни того, ни другого. Толкового, конечно, ничего, а вдруг? Да и интересно. К тому же интересно не одним нам. Одержимый каким-то недугом, кажется, целый город с наглым нахальством, ругаясь и кашляя, пробуя и покупая, прет и прет по базару, растопырив локти на поворотах.

Шумно, цветно. Много оптимизма. Много прохиндеев. Много наций и народностей. Много тёлок, много ворья, много семушек и соленых огурцов. Что уж что, а по соленым огурцам Америку мы перекинули. Да и что русский человек без рассола на утро? Без рассола стоп-сигнал, заводы-фабрики встанут.

Хорошо на базаре. Настроение создается. Сияние по залу — народностям в рот можно смотреться, — зайчики по потолку скачут. Улыбнись улыбкою своей и она еще не раз к тебе вернется. Вот оно откуда: «зуб даю».

Из под полы порнушку предлагают — карты игральные в паскудных позах, — исполнение для воинов стройбата, раз четырнадцать переснято, факт. Старушки с вязаными салфетками «на телявизерь». Инвалид с гипсовыми барельефами нефертить и безруких венер. Пенсионеры с ржавыми гайками и велосипедными ключами. Пластинки завывают в разных углах. Где с электрофона «Юность», где через колонки «Электроника». В военторговском углу — любимца дам Юрия Антонова: «Несет меня течение», Универмаг: «Мидл он зе роуд» — «Твидл ди, твидл да», какой-то задрипаный киоск «Мери лонг» Пёплов хрипит[56].

Подошли на знакомые запилы. В куче всякого разного лонгплей «Веселых ребят» лежит. То, что надо. Берем не глядя. Мы, по своему статусу, на полшага впереди должны быть. В Москве только запели, а в Утюге уже подхватывают: я к тебе не подойду[57]…

А надысь и самолично лицезрели. В гастрольный план каким-то боком и Дыросранск попал. Посему выбрались и мы хором на мероприятие. Набрали пива в буфете, сели в проход и стали кушать да слушать.

Что и говорить: умеют люди. Не то что нынешнее племя. «Битлз» на синтезаторе слабали. Блак бёд флай. А синтезатор почирикал. Трах-тиби-дох-дох. Хорошая штука синтезатор. Синтезаторщик за синтезатором, что битлов синтезировал, объявлен был по фамилии Буйнов. Смешная фамилия. Как его, интересно, в детстве во дворе дразнили?

Маныч, кстати, потом рассказал, что ту самую «шелкова ковыль трава-мурава, ой да заболела голова», что мы по пьянке хором плачем, сочинил именно этот дядька. А Маныч — это Маныч. Раз сказал, два не пересказывай — так оно и есть.

Еще из ритмов зарубежной эстрады прослушали «Смоков» — Водки Найду[58]. На русском. Нет, я не жду-у-у. Нет. Я не жду-у. Мы ее в оригинале работаем, на англицком языке. Башлевая песнь, ходовая. «Смоки» сейчас на ура. Иголки-булавки.

Особо чувачок невысоконький спел. Чья вещь заспорили: Боуи? Габриэль? УФО? Электрик лайт оркестра? Стюард?[59]

Барыкин, сказали, Александр. О, белла донна! Красивый голос у парня. Да и песня благодарная. Может он сам сочинил? Девочки враз приплыли, кончали втихую, в трусики.

А Минька у нас? МИГ-25.

Опять отчудил.

Во время концерта. Гардеробщицу. Прямо на рабочем месте.

В гардеробщицах сейчас студентки — на концертах подрабатывают. Малинник. Ну, а Михайло Потапыч известно — где послаще. Куртенку свою кожаную сдал, номерок получил, да у прилавка так и остался, будто присосало жучару.

Первое отделение сказки рассказывал да глазки строил, паучина, а во втором отджюджюрил-таки.

— Как хоть ты так, Минь? Тебя в книгу Гиннеса надо занести. Кто такие вещи в гардеробе делает?

— А чем худо в гардеробе? Замечательно в гардеробе. В гардеробе белья навесили — медведица с медвежатами спрячется, а уж такое-то дело нехитрое.

Такие вот, ребятушки веселые, концерты. Так что пластинку купили, что-нибудь сбондим — репертуар надо обновлять.

Походивши, от капусты к семушкам, побродивши, от огурцов к орешкам, чертяка эта глазастая у колхозной автолавки шузняк отхватил. У колхозных парней «болотники» — последний писк, — днем с огнем, а эти, фраерские, в сельмаге пылью заросли. Клёвый шузняк, на платформе, каблук пять сантиметров. Бродвей сияет витринами, Монмартр гасит огни. И деньги не страшные — три червонца с копейками. И, конечно, одна пара!

В нашем обувном полки тоже доверху заставлены, даже на пол валится. Ассортимент только малость подкачал — в двух позициях: «прощай, молодость», да крепыши облпошива: кирза-люкс, тяжеленные, как наша жизнь, двадцать два рублика — вся любов. И без мягкого знака причём.

Минька радый, конечно, держитесь, девки! Накупил он на радостях фундука, по кулю на брата, пошатались еще для приличия туда-сюда, дождик замаракасил, взяли быстренько тачку на проспекте у Кинг-Конга и — домой.

Дедушко, что у нас на проспекте, одной рукой в сторону рынка, с каким-то неведомым намеком, кепкой показывает, другой эдак сбоку загребает. Ну вылитый Кинг-Конг. Я его, правда, не видел (Кинг-Конга, конечно, дедушко-то везде) — народ говорит, а народ всё видел, всё знает. Памятник жертвам пятого года еще до открытия «переименовали»: «Из гостей». Пьяный мужик завалился, девчушка мамку за юбку держит, а та рукой на дорогу отмашку дает — такси ловит. Так и договариваются: «Где?» «Да у „Из гостей“ и встретимся».

Да, надо сказать, памятники у нас… К тридцатилетию Победы монумент отгрохали. Иначе как «У магазина» никто и не называет. Пьяные за пузырь дерутся. Ну что поделать, если таких изваяли? И причем здесь поручик Ржевский? И граната совсем не граната, а натуральный агдамыч.

Дома завалились по кроватям и давай фундук щепать, что твоя батарея капитана Тушина. Единогласно, в один решающий голос, был объявлен День Бардака. Влупили «Криденс» на полдома и распазгали весь пол скорлупой. Крутили подряд «Маятник» и «Космос фэктори»[60], пока орехи не кончились. А не кончились бы, дело и до «Кристи» дошло, что тоже вполне в тему. Все эти орехи-семушки — такая зараза: пока не кончатся, остановиться невозможно.

С уборкой решили погодить, дабы удовольствие растянуть. По сему поводу Минька нетленку сваял:

Марафет наводил чистотуТряпку мылил и воду таскалОн об этом — молчок, ни гу-гуЧтобы подлый Бардак не узнал

Бардаку — сто забот, сто хлопотНи присесть, ни поспать — ФигароРаскидать! разорвать! разорить!Но не знал Марафет одного.

Бардачок взял себе выходнойОн сорить никуда не ходилПод высокой валялся соснойИ на всё болт с резьбою забил.

На улице туман нахмурился дождем. То дождь, то снег, то всё сразу. Всё лень. Спать и то лень. Поставил Сантану, наушники нацепил и стал потихохоньку «Европу»[61] снимать. Вчерне я уже подобрал по памяти, а до нюансов пальчики еще не добрались.